Обнаженные туземцы, которые, как было известно Есимуре, всего пятьдесят лет назад еще сохраняли обычай поедать людей, прыгали перед джипом. Размахивая ножами и топорами, они издавали какие-то странные звуки. Им удалось уже остановить идущую впереди машину, где сидел Такано.

Один из конвоиров, высунувшись из джипа, пытался оттолкнуть их, но они не слушали его и продолжали лезть к машине.

Есимура, опомнившись от страха, начал спокойно наблюдать за туземцами, пытаясь разгадать их намерения. Поскольку те все время кричали: «Джапан, джапан!», было ясно, что гнев их направлен именно на японских пленных. «Почему туземцы так обозлены на нас?» - никак не мог понять Есимура.

Эти ожесточившиеся люди, которые зарубили бы их на месте, не будь здесь австралийских солдат, совсем не походили на тех туземцев, которых знал Есимура. Примерно год назад, когда их часть высадилась на остров, Есимура и другие солдаты установили довольно дружелюбные отношения с местными жителями. Туземцы часто приходили в их роту, обменивали бананы, кокосовые орехи и копченую свинину на солдатские пожитки. Особенно им нравились одеяла, шорты и полотенца. Шли в ход и мыло, и соль, и маленькие зеркальца, и всякая иная мелочь. Тогда туземцы дружили с японскими солдатами, приглашали их к себе в деревни, угощали. Есимура немного понимал английский язык и довольно быстро усвоил их «пиджин-инглиш», поэтому у него, естественно, завелось особенно много друзей среди туземцев.

Когда туземцам говорили, что японцы их братья, что японская армия пришла на остров, чтобы освободить их от белых, которые жестоко обращались с ними, те верили. Видимо, они чувствовали большее расположение к японским солдатам, чем к австралийцам. Есимура часто слышал от туземцев, что они называли австралийцев «маета». Видимо, эти «маета», владельцы кокосовых плантаций, сурово обращались с туземцами. Они никогда не допускали их к себе на близкое расстояние: если у кого-то из туземцев было дело к хозяину или тот вызывал его к себе, туземец останавливался в пяти метрах от господина, кланялся ему (это вошло в обычай еще с того времени, когда остров был подмандатной территорией Германии) и так, на расстоянии, разговаривал с ним. С японскими же солдатами туземцы вместе работали, поэтому, естественно, и отношения были более дружелюбные.

Однако эти добрые отношения длились недолго. Через год после высадки на остров состоялось сражение у мыса Торокина, японская армия была разбита и отступила в джунгли. Положение с продовольствием ухудшилось. Сначала солдаты меняли на продукты одеяла, вещи и посуду своих товарищей, умерших от малярии и голода, затем стали отдавать свои часы и другие вещи, но очень скоро они исчерпали все ресурсы и набросились на поля и плантации туземцев.

Тогда местные жители стали покидать свои деревни и прятаться в лесных дебрях, а вскоре под руководством диверсионных групп противника начали нападать на японские части. Есимуре с такими туземцами не пришлось сталкиваться, в его памяти местные жители остались прежними мирными, дружелюбными людьми. Поэтому он никак не мог понять, отчего это туземцы сейчас набросились на них.

Когда машина наконец выбралась из толпы разъяренных туземцев и выехала на широкую дорогу, Есимура вздохнул с облегчением. Один из конвоиров, весело переговаривавшийся с товарищем, взглянул Есимуре в лицо и усмехнулся, как бы сочувствуя. Но тот не смог улыбнуться ему в ответ, хотя и ощутил нечто вроде симпатии.

* * *

Проехав с полчаса по широкой дороге, так плотно утрамбованной катком, что она казалась покрытой асфальтом, джип выскочил на берег моря, где тесной кучкой сгрудились казармы. Берег был песчаный, и военный лагерь напоминал маленький приморский городок, прилепившийся возле дороги. Палаток в отличие от передовых позиций почти совсем не было, преобладали здания с дощатыми стенами и цинковыми крышами. Потом пленные узнали, что здесь разместился штаб дивизии.

Джип остановился у входа в казарму, стоявшую у самой дороги, в тени больших фикусов, и трос пленных вышли из машины.

В помещении - по-видимому, это было бюро пропусков - у них забрали бирки, висевшие на шее, а у Такано взяли еще и ручные часы. Человек, забравший часы, пояснил, что их берут вроде бы на хранение, но Есимура точно не понял, что он сказал.

Затем их провели между рядами палаток и большим длинным зданием с цинковой крышей, похожим на клуб, и они оказались на территории, обнесенной проволочной сеткой. На площадке примерно в пятьдесят квадратных метров стояли три палатки. Плотную сетку из толстой проволоки натянули на деревянные столбы, расположенные на расстоянии одного кана{5} друг от друга. Сетка была метра два высотой, и верхняя часть ее загибалась внутрь.

Здесь оставили пленных. Проволочные ворота закрыли, и, когда позади послышался скрежет большого ключа в замке, Есимура испуганно вздрогнул.

В одной из палаток уже сидело двое пленников, по-видимому тоже японские солдаты. Однако на них была не японская форма, а такая же зеленая одежда, как у австралийцев. Наверно, они давно уже украдкой наблюдали за вновь прибывшими и теперь сидели на своих раскладушках встревоженные, не поднимая глаз.

Новенькие тоже старались не встречаться взглядами с обитателями палатки. Конечно, не было ничего неожиданного в том, что, кроме них, здесь оказались и другие пленные, и все-таки эта встреча поразила их.

Есимуру и его товарищей отвели в другую палатку и приказали не разговаривать с теми двумя пленными. Этого можно было бы и не говорить - они и так не собирались с ними общаться.

В палатке стояло четыре раскладушки высотой с полметра от пола, ничем не отличавшиеся от тех кроватей, что они видели у австралийцев на передовой или в казармах. На каждой кровати лежало аккуратно сложенное одеяло и москитная сетка.

Когда охранники, приведшие их, вышли, они уселись на кровати и впервые за сегодняшний день спокойно посмотрели друг на друга. Такано сильно осунулся. С тех пор как их взяли в плен, не прошло и двух часов, а казалось, что миновало несколько дней.

- Наверно, это жандармская часть, - сказал Такано.

- Угу, - отозвался Есимура. - И солдаты эти из жандармерии.

Такано растерянно озирался. Во всем его облике уже не чувствовалось той командирской уверенности, которая отличала его прежде, и Есимура с тревогой подумал, что же ждет их всех.

Такано сидел, обхватив голову руками, упершись локтями в колени, и молча глядел в пол. Конечно, ему, фельдфебелю, было невыносимо сознавать, что он в плену, что его водворили за проволочную сетку.

Пока они ехали в лагерь, Есимура все время боялся, что Такано вдруг выпрыгнет из джипа и охранники убьют его. Теперь эта опасность как будто бы миновала, но Есимуру не покидала тревога. О чем думает Такано? Как относится к унизительному положению пленного? А вдруг ему придет в голову мысль покончить с собой?

Тадзаки, казалось, не был подавлен - он осматривал все вокруг, как всегда, с живым интересом.

- А дадут ли нам здесь что-нибудь пожрать? - наконец вымолвил он.

- Может, и дадут, - отозвался Есимура.

- Вроде не видно никаких специальных помещений…

- Да. Я вот тоже подумал, здесь как-то слишком тихо, мирно.

Их удивляло, что нигде не было видно ни тюремного вида зданий, ни приспособлений, которые напоминали бы о пытках или казнях. Все вокруг, насколько позволяла рассмотреть проволочная загородка, излучало безмятежное спокойствие.

У входа стояла маленькая будка. В ней, положив автоматы на колени, сидели двое солдат. А позади них виднелся торец большого здания, похожего на клуб, - мимо него пленные только что прошли. За решетчатой дверью сновали мужчины в белых поварских куртках. Наверно, большое здание и было столовой. Оттуда доносились громкие звуки радио.

С левой стороны тянулся ряд палаток, в конце которого у самой стены виднелась бетонная прачечная и душевые. Под душем стоял обнаженный мужчина, двое голых по пояс солдат стирали что-то в прачечной.