Только документы, относящиеся к так называемым «ateliers de charité» и «ateliers de secours», изданы — и изданы превосходно — архивистом Александром Тютэ [4], кое-какие попали в издания Lacroix [5] и Chassin «Les élections et les cahiers en 1789. Documents recueillis…» etc. Paris, 1889; остальные никогда не издавались. Превосходное издание (Ch. Schmidt et F. Gerbaux) протоколов комитетов земледелия и торговли, очень важное как указатель документов по истории земледелия и отчасти торговли, может сослужить хорошую службу при занятиях в Национальном архиве. Упреки, делавшиеся этому изданию, в том, что оно дает только оглавление, перечень документов, а не самые документы, неосновательны уже потому, что издатели и не ставили, и не могли ставить себе невыполнимой задачи напечатать целиком самые документы (это издание — «Procès-verbaux des comités d’agriculture et de commerce de la Constituante, de la Législative et de la Convention», t. I–II. Paris, 1906–1907 — составляет часть коллекции документов по экономической истории революции, задуманной французским министерством народного просвещения).

Ценен оказался и печатный материал: памфлеты, брошюры на злобу дня, афиши и извещения (периодическая пресса почти ничего не дает, за весьма редкими исключениями).

Весь этот материал, конечно, не оказался настолько богатым, чтобы удовлетворить всем законным запросам научной любознательности, но он дал мне ряд ценных указаний и разъяснений.

В предлагаемых очерках я пока излагаю лишь тот материал, который относится к первым годам революции, точнее, к эпохе Учредительного собрания. Как будет пояснено в дальнейшем изложении, для истории рабочего класса (как и для истории всей Франции) эти хронологические рамки отнюдь не являются лишь формальным, чисто внешним и поэтому произвольным делением, — напротив.

Из печатаемых в приложении сорока семи документов большинство никогда не появлялись на свет даже в отрывках, а из четырех (приложения XII, XIV, XXIV, XXVIII) более или менее значительные части приведены в вышеупомянутой книге Martin’a; в полном же виде и они появляются тут впервые. Печатаются они здесь, конечно, с соблюдением орфографии подлинников (часто совершенно малограмотных). Из общей группы печатаемых рукописей я выделил петицию рабочих к Людовику XVI. Я переписал ее с одного из четырех рукописных экземпляров, которые были найдены в знаменитом «железном шкапе», принадлежавшем королю, после взятия Тюльерийского дворца 10 августа 1792 г.; теперь все четыре рукописи хранятся в Национальных архивах, в картоне С. 184 (113–118), 8 liasse (pièces relatives à la contre-révolution). Этот интересный и редкий документ [*4] мне показалось нужным напечатать и сделать его таким образом более доступным, но в число неизданных документов я не мог его включить потому, что он дважды был напечатан — оба раза очень скоро после того, как написан: один экземпляр (брошюра с кое-какими стилистическими изменениями сравнительно с рукописью) хранится в Национальной библиотеке (под № Lb.³⁹ 11162); второй раз эта рукопись была напечатана по приказанию Конвента в конце 1792 г., когда готовился процесс Людовика XVI; она была тогда издана вместе с другими документами, найденными в «железном шкапе» (Нац. библ. Le³⁸ 64, N. CXVII–CL, imp. par ordre de la Convention, — Papiers de l’Armoire de fer). Под каждой из четырех рукописей — подписи рабочих: под каждой подписывалась особая группа рабочих, так что, очевидно, переписывание петиции в четырех экземплярах именно объясняется тем, что эти списки ходили по рукам в отдельных рабочих кварталах для сбора подписей.

В дальнейших частях предпринятой работы и хронологические, и географические рамки исследования будут постепенно расширяться, а пока на печатаемый этюд нужно смотреть как на отдельную главу из той общей работы, где будут рассмотрены по возможности все дошедшие до нас данные по истории французских рабочих в революционный период. К концу Учредительного собрания закончилась одна страница в истории рабочего населения Парижа — и началась другая; и уже это может дать предлагаемому очерку характер известной законченности.

Документы собирались и анализировались мной без всяких целей и специально поставленных себе самому «тезисов», — кроме единственной цели: привлечь к исследованию экономической истории этой критической эпохи данные, на которые или мало обращалось внимания, или, чаще, ни малейшего внимания не обращалось, и я, памятуя классический совет Фюстель де Куланжа, не торопился с «синтезом», а приступал к нему, лишь вполне удостоверившись всякий раз по крайнему своему разумению, что имею на то право. И еще одно замечание: многие из таких выводов покажутся убедительнее, если прочесть всю книгу, а не только ту или иную относящуюся к ним отдельную главу. Происходит это потому, что непосредственная жизненность некоторых документальных данных сказывается часто не только в обрисовке самих фактов, о которых идет прямая речь, но и в массе неуловимых черточек, которые припомнятся читателю в совсем иной связи, и часто именно в связи с теми или другими общими выводами или замечаниями, сделанными в предшествующем или последующем изложении. Например, мельком брошенная фраза в докладе Ле Шапелье заставит вспомнить то, что говорилось раньше о характере рабочей корпорации du devoir; прочтя в главе VI об аббате Шатцеле, можно понять настроение относительно аббата Руа, о чем шла речь в главе II: общее экономическое состояние в 1791 г. обрисовывается постепенно тоже не в отдельной какой-нибудь главе и т. д. В особенности нужно сказать, что в последней, шестой, главе весьма многое предполагается уже известным читателю из предшествующих глав и все в ней теснейшим образом связано с остальными частями книги.

Мне остается в последних строках предисловия выразить глубокую признательность заведующим теми архивами, в которых я работал, особенно же М. Charles Schmidt’y (в Национальном архиве) и М. Rey (в Архиве префектуры полиции).

Наказы tiers-état Парижа молчат совершенно о нуждах и желаниях рабочих. Как известно, для парижских избирателей был установлен ценз (в 6 ливров годового обложения), и рабочее население в выборах участия принять почти не могло; впрочем, и там, где этот ценз установлен не был, рабочие никакого влияния ни на выборы, ни на выработку наказов не оказали. Не только не было налицо выражения хоть какого-нибудь антагонизма между рабочими и буржуазией, но именно на буржуазию возлагались все упования, и tiers-état был представлен на выборах всецело этой последней.

Нельзя сказать, однако, что совершенное отстранение рабочих и вообще бедных слоев столичного населения от участия в выборах прошло совсем уже незаметно. Отметим два-три голоса, выразивших протест, правда, очень сдержанный.

Вот брошюра, появившаяся за два дня до открытия Генеральных штатов и чрезвычайно громко, но голословно озаглавленная «Петиция ста пятидесяти тысяч рабочих и ремесленников Парижа» [1]. Автор с горечью спрашивает, почему отечество, открывающее ныне объятия своим детям, отталкивает 150 тысяч человек, полезных сограждан? «Как? Наши жалобы, наши требования не будут ни услышаны, ни обсуждаемы? Среди четырехсот выборщиков мы едва можем различить четырех или пять человек, которые, зная наши нужды, наш быт и наши несчастья, могли бы принять в нас серьезное участие». Список выборщиков наполнили и ораторами, и учеными, и «агентами коммерческих интересов», но он может «внести отчаяние» в сердца рабочих, ибо ни одного человека из их среды в нем нет. «Еще более посредством своей промышленности, нежели посредством торговли, Париж дает законы и образец для подражания всему свету», и если «в нем нет многочисленных мануфактур», то в нем, тем не менее, живут многие и многие тысячи рабочих, несущих тяжелую и нередко опасную работу. (Тут мы встречаем еще одно подтверждение того мнения, что при всей многочисленности рабочего населения больших промышленных заведений было еще немного, а рабочие распределялись в массе мелких мастерских.) Чего же просит автор? Определенность во взглядах на tiers-état как на нечто единое выступает здесь весьма ярко: автор требует, чтобы среди выборщиков были также «негоцианты, умные мануфактуристы, даже честные ремесленники», как будто и без того негоцианты и мануфактуристы не заседали в избирательных комиссиях и как будто «ремесленники» — совершенно то же самое, что негоцианты и мануфактуристы в смысле представительства от рабочей массы. Конечно, писали это не «omnes artifices», как по-латыни подписана брошюра, а писал человек, говоривший исключительно от своего имени. Заподозрить в нем сознательное желание запутать вопрос тоже нет оснований: ни малейшей надобности сбивать рабочих с толку не было, ибо они не проявляли в тот момент никакой решительно склонности противопоставить себя более обеспеченному слою того tiers-état, в составе которого и они сами числились. Судя по упоминанию о Демосфене, Платоне (стр. 6), по довольно вычурному стилю, эту брошюру мог написать один из третьестепенных публицистов, которых в таком количестве породил 1788, а особенно 1789 год.