Лейбниц даже спорил с Ньютоном в том, что материя состоит их твердых, «массивных» частиц. Их он заменил понятием монад^{93} — частиц без размеров, деталей или конфигурации, но которые вместе с тем обладают способностью к восприятию в различной степени. Для закоренелого реалиста эти монады кажутся невероятной метафизикой. Ньютон пренебрежительно, называл их «таинственными движениями». Но даже «таинственные движения» намного ближе подходят к понятию атома из квантовой механики, чем «массивные» частицы Ньютона.

Историки науки иногда задаются вопросом, не было бы лучше, если бы оба ученых работали вместе. Но в определенном смысле именно это они и делали, ведь идеи одного стимулировали другого. Хотя на многие вопросы они смотрели с разных точек зрения, спор из-за дифференциального исчисления связал их вместе и развился в то, что известно теперь как современная физика.

И все же нет сомнений в том, что по результатам противостояния Ньютон оказался в более выгодном положении, чем Лейбниц. Из-за работ Ньютона и его сторонников звезда Лейбница, сиявшая так ярко, начала меркнуть и вскоре совсем погасла. Ближе к концу противники находились в совершенно непохожих ситуациях. Ньютона уважали, им восхищались. Его посвятили в рыцари, это был первый человек, удостоившийся подобной чести за вклад в науку. После смерти в 1727 году ему были устроены пышные похороны за счет государства, и он по-прежнему покоится в нефе Вестминстерского аббатства.

В случае с Лейбницем все было иначе. Когда в 1714 году его работодатель, курфюрст Ганновера, взошел на английский престол под именем Георга 1, Лейбниц оказался в опале. Вполне возможно, это стало следствием вражды с Ньютоном. Вопрос о дифференциальном исчислении стал фактором для дипломатических интриг между Великобританией и Ганновером, и Лейбниц, несомненно, оказался на стороне проигравших. Кто хочет, чтобы его имя связывали с неудачником? Он даже пытался убедить Римскую курию исключить «Диалог» Галилея из списка запрещенных книг, но тоже безуспешно.

Когда в 1716 году Лейбниц умер в Ганновере, не закончив многие свои проекты и не имея ни одного друга при дворе, которому отдал почти 40 лет жизни, на похоронах присутствовал только его бывший секретарь. Один из друзей отмечал в мемуарах, что Лейбница «похоронили скорее как грабителя, а не как украшение своей страны, которым он был на самом деле»^{94}.

Он умер, сказал Мерц, «в мрачнейший период истории страны, в мире, полном обмана и разрухи»^{95}. И все же каким-то образом его работа сохранила оптимизм, который проявлялся не только в идее о «лучшем из миров». Более того, он одним из первых отверг мысль о том, что цивилизация страдает от непрерывного и неизбежного упадка, начиная с древнего золотого века. Философ XVIII века Дидро называл Лейбница отцом оптимизма^{96}.

Если учесть все разочарования, выпавшие на его долю, такой оптимизм поражает еще больше. Учитывая также то, что имя Ньютона почитается в качестве единицы силы, впрочем, вполне заслуженно, я предлагаю почтить и память Лейбница. Я бы сделал лейбниц единицей оптимизма. Возмржно, когда-нибудь появится комбинация ньютона-лейбница, которая покажет нам, как выразить это понятие в количественном отношении.

«Господа, между двумя слугами Гуманизма, которых разделяют 1800 лет, существует таинственная связь, — говорил Виктор Гюго. — Давайте с глубоким почтением скажем: Иисус рыдал, Вольтер улыбался»^{97}. Но у улыбки Вольтера были тысячи обличий — и столько же целей. Он использовал ее, чтобы бороться с несправедливостью, нетерпимостью и абсолютистской властью как в церкви, так и в государстве. Кроме того, он пользовался ею и для личной мести, и никому не удалось бы добиться с ее помощью такого разрушительного эффекта. «Насмешка, — утверждал он, — побеждает почти все. Это самое мощное оружие. Смеяться во время мести — в этом великое удовольствие»^{98}.

В течение своей долгой жизни на протяжении первых трех четвертей XVIII века Вольтер создал огромное количество стихотворений, писем, пьес, историй, политических памфлетов и рассказов. Одни он подписывал своим именем, другие — нет, чтобы избежать преследования. В то время во Франции за некоторые письменные высказывания, если бы их авторство удалось установить, последовала бы смерть или пытки. Более того, некоторое время он действительно провел в Бастилии, а также много лет прожил в изгнании, вдали от своего обожаемого Парижа.

Вольтер был мастером нюансов. После размолвки с Фридрихом II, королем Пруссии (которого часто называли также Фридрихом Великим, хотя сам Вольтер вряд ли это делал), он написал в письме своей племяннице, что составляет «Словарь для королей», и привел несколько примеров. «Мой дорогой друг» означает «Ты для меня ничто». Под «Я осчастливлю вас» нужно понимать «Я буду терпеть тебя, пока ты мне нужен». «Поужинаем сегодня вместе» значит «Сегодня вечером я над тобой посмеюсь»^{99}.

Никогда нельзя было угадать, куда Вольтер ударит в следующий раз. Одной из основных мишеней его нападок служил Пьер Луи Моро де Мопертюи, ведущий представитель европейской науки XVIII века и президент Берлинской академии наук — той самой академии, которую надеялся возглавить Лейбниц за полвека до этого. Мопертюи был одной из первых заметных фигур, кто оценил роль Ньютона и получил сложное, но чрезвычайно почетное задание проверить одно из теоретических предположений этого ученого.

В начале 1750-х годов Мопертюи участвовал в диспуте с математиком по имени Кениг, Воспользовавшись методом, доведенным до совершенства Ньютоном за 40 лет до этого, он созвал членов Академии, готовых раздавить Кенига. В свое, время у Лейбница не было ангела-мстителя, готового защитить его, но Кениг нашел себе такого — это был Вольтер, у которого обнаружилась масса причин недолюбливать Мопертюи. Тактика Вольтера была простой, но гениальной — представить Мопертюи глупцом и тем самым подорвать доверие к нему.

В 1752 году Мопертюи изложил несколько идей в ряде опубликованных писем. Одни были разумными и полезными, но другие — действительно нелепыми. Например, он предлагал взорвать египетские пирамиды, чтобы узнать, что скрывается внутри; основать город, в котором говорили бы только на латыни; докопаться до центра Земли, чтобы увидеть, что там; подвергать осужденных на смерть преступников вивисекции, считая, что при вскрытии мозга можно обнаружить механизм страстей^{100}.

Вольтер атаковал эти идеи, а через них — самого Мопертюи. Главным оружием послужило эссе под названием «Диссертация доктора Акакия, лекаря Папы Римского»^{101}. В этой сатирической работе Акакия рассказывает о поступках самонадеянного молодого студента, который пишет «Письма» и пытается выдать себя за уважаемого президента известной академии. Имя Мопертюи ни разу не упоминалось, но ни у кого не было сомнений, кого имел в виду автор (конечно же, не Вольтер). Работа включает в себя допрос инквизиции, похожий на тот, которому подвергся Галилей в связи со своим «Диалогом», но в данном случае изучаются письма «молодого автора».

Пример: «Мы пропускаем некоторые моменты, которые утомили бы читателя и просто недостойны занимать внимание инквизитора, но убеждены, что он был бы крайне удивлен, если бы узнал, что этот молодой студент действительно рвется препарировать мозг гигантов… и волосатых людей с хвостами, чтобы лучше понять природу человеческого разума; что он предлагает менять душу с помощью опия и снов; что он намерен выводить… рыб из теста». Затем, рассказав и о других подобных глупостях, подводится итог: «Наконец, мы уполномочиваем доктора Акакию выписать ему какое-то успокоительное средство, а автора призываем вернуться к учебе в своем университете и в будущем быть поскромнее».