Ранние статьи Добролюбова о Пирогове проникнуты новыми педагогическими идеями, столь характерными для той эпохи. В первой статье Добролюбова непосредственно о Пирогове сказано мало. По обычному методу публицистической критики здесь говорится больше «по поводу» книги. Но мысли самого Добролюбова отличается здесь большой ясностью и убедительностью. Он громит «ортодоксальные» педагогические системы, в силу которых ребенок должен слушаться без рассуждений, слепо веровать своему воспитателю, признавать его приказания единственно непогрешимыми; безусловное повиновение — по Добролюбову — вредно действует на чувство, убивая в ребенке смелость и самостоятельность ума, парализуя его волю. Особенно это относится к выдающимся детям, к натурам гордым, сильным, энергическим, которые при нормальном свободном развитии высоко поднимаются, проявляя во всю ширь богатство своих духовных сил. И наоборот — при казенщине и педагогической рутине они впадают в апатию или в непримиримую ненависть к своим воспитателям и делаются большей частью «отверженными» для данного общества, его заклятыми врагами и «лишними людьми».

Мысли, развитые в этой статье Добролюбова, особенно должны были волновать Помяловского, испытавшего на своей спине все ужасы варварского воспитания. Разве следующий отрывок из этой же статьи Добролюбова не показывает всей психологии выходцев из бурсы, всех этих Аксюток, Гороблагодатских, которых впоследствии показал Помяловский в своих «Очерках бурсы»?

«В ожесточении против угнетавших его, — говорит Добролюбов, — воспитанник развивает в себе дух противоречия и становится противником уже не злоупотребления только, а самых начал, принятых в обществе. Разумеется, его ждет скорбная гибель или жизнь, полная скорбного недовольства самим собою и людьми, пропадающая в бесплодных исканиях с неумением остановиться на чем-нибудь. И сколько благородных, даровитых натур погибло таким образом жертвою учительской указки, иногда с жалобным шумом, а чаще просто в безмолвном озлоблении против мира, без шума, без следа».

Для Помяловского эти строки Добролюбова несомненно прозвучали с особой силой. В них глубоко прочувствована трагедия, которую столь недавно пережил будущий автор «Очерков бурсы».

Вслед за Добролюбовым он берется за перо и средствами художника показывает, что главное в воспитании — это уважение к человеческой природе ребенка, предоставление ему свободного, нормального развития, внушение правильных понятий о вещах, живых и твердых убеждений; что уважение к добру и правде должно быть сознательным, а не вызванным страхом или корыстным расчетом на похвалу и награду…

Педагогические проблемы представляют в ту пору для Помяловского большой интерес. По выходе из семинарии он занялся обучением младшего брата Михаила, воспрепятствовав его поступлению в бурсу. «Сам погиб, — говорил он, — но брату погибнуть не дам и в бурсу не пущу. Я расскажу ему все, до чего додумался; человеком, может быть, сделаю». Этому воспитанию брата Помяловский в течение года отдался с огромным энтузиазмом, как истый педагог, знакомясь основательно с учебной литературой и разными педагогическими пособиями. Дело дошло до того, что он сам принялся писать учебник географии и написал по этому предмету до десяти листов. Занимался он и частными уроками, поглощая всевозможные педагогические книги и журналы. Он задумывал также ряд педагогических статей и очерков, и подготовил целую серию набросков («Человек подражательный», «Человек без аттестата», и «Дневник девицы»), большей частью вошедших потом в состав его известных произведений: «Молотов», «Брат и сестра».

Все эти очерки он долго хранил, не решаясь печатать. Наконец, тщательно переписав лучший свой тогдашний рассказ «Вукол», отнес его в редакцию «Журнала для воспитания». Все это было сделано тайком от друзей и близких с обычной конспирацией и робостью начинающего автора. Рукопись была им вручена редактору Чумикову, как рукопись некоего Герасимова, просившего, мол, отнести в редакцию и узнать о последствиях.

По обыкновению, редактор, приняв рукопись, назначил две недели срока. Томление, обычные переживания начинающего автора и… наконец, радость — рассказ принят и напечатан на видном месте в той книге (за 1859 г.) «Журнала для воспитания», в том самом журнале, где печатались лучшие писатели по педагогическим вопросам. Редактор журнала Чумиков высоко оценил рассказ, отметив способность автора к тонкому психологическому анализу и незаурядное мастерство художника.

«Вукол», действительно, заслуживает высокой оценки. Этот рассказ в 16–18 страничек волнует нас до пор как важностью своей основной педагогической проблемы, так и силой своей художественной выразительности. Художник-гуманист, поэт детской души, идет здесь рука об руку с боевым публицистом, страстно и убежденно отстаивающим новые передовые идеи общественного воспитания. Уже здесь Помяловский виден как соратник Добролюбова. В «Ву-коле» предвосхищен тот пафос негодования против телесного наказания детей в школе и в семье, который нашел свое достопамятное выражение в статьях Добролюбова: «Всероссийская иллюзия, разрушаемая розгами» («Современник» 1860 г., № 1) и «От дождя да в воду» («Современник» 1861 г., № 1). В этом рассказе о некрасивом, но добром и здоровом мальчике Вуколе Тарантове, попадающим сироткой на воспитание к тупому и злобному дяде, непреклонному стороннику розг, детская трагедия истязуемого и озлобляющегося Вукола воспроизводится в чисто диккенсовских тонах. Перед нами два уклада воспитания.

Вот мирная и достаточная семья. Отец и мать с любовью относятся к некрасивому ребенку. Скоро он лишился отца. Но мать и няня, их мирная жизнь, ласковое воспитание, доброта — содействовали тому, что мальчик рос неглупым и добрым. Доброта светилась даже в безобразном его лице, особенно в его умных глазах. Мастерски показывает здесь Помяловский душевный мир ребенка, растущего в условиях здорового и нормального воспитания. Мы видим, как преломляются в его восприятии сказки о ведьмах, Иванушках-дурачках, царевнах, богатырях, сапогах-самоходах, сивках-бурках, живой и мертвой воде; как сказочное сочетается в его душе с детской религиозностью. Страницы о семилетнем Вуколе проникнуты глубоким знанием психологии этого детского возраста, его своеобразного словаря, игр, затей, тайн и т. д. Со смертью матери счастливая пора детства Вукола кончается, и вместе с этим обрывается развитие положительных сторон его характера: любознательности, жизнерадостности и доброты. Он попадает к дядюшке-помещику, холостяку, владельцу сорока душ, привыкшему в своем крепостном хозяйстве рассыпать сильные плюхи направо и налево, обливать ругательствами всех своих подчиненных. Незабываемо ярки страницы «Вукола», где описаны издевательства дядюшки и порожденное ими душевное состояние мальчика.

Это — один из лучших рассказов русской литературы своему глубокому гуманизму, по яркости изображения детской души, по серьезности педагогически-публицистических проблем, в нем поставленных. Помяловский не ограничивается только ролью художника; в качестве публициста он часто вмешивается в ход повествования, сопровождая изображение своих художественных образов страстными негодующими речами против угнетения личности ребенка, призывами в защиту его прав на счастливое и радостное детство, на нормальное развитие его способностей.

В «Вуколе» уже вырисовываются основные тенденции Помяловского-художника, одного из зачинателей революционно-демократического реализма; здесь на наших глазах формируются его эстетические воззрения, нашедшие потом свое широкое развитие в главных произведениях («Мещанское счастье», «Молотов», «Очерки бурсы», «Брат и сестра»). Этим произведениям предшествовал еще ряд опытов художественно-педагогического жанра. Таковы «Данилушка» и «Долбня».

В центре этих рассказов также лежит проблема развития детской души, показ различных методов воспитания и изображение семейно-учебного и бытового уклада. Эти незаконченные рассказы глубоко автобиографичны. В «Данилушке» мы имеем художественный вариант детства Помяловского. Здесь показан семейный уклад, где воспитание обеспечивает нормальное развитие мальчика умного и изобретательного, знакомящегося «наглядно», не по учебникам, со всем многообразием окружающей его природы. «Данилушка» задуман, как большая автобиографическая повесть. «Еще по выходе из семинарии, — сообщает Благовещенский, — он (Помяловский) начал писать большой рассказ «Данилушка», намереваясь героя рассказа провести через всю бурсу и таким образом изобразить при этом полную картину бурсацкого воспитания». Но Помяловский успел довести своего Данилушку только до бурсы. Мы увидим в дальнейшем, что часть «Очерков бурсы» является продолжением «Данилушки».