— Не сметь, Нерон, назад!

Однако Нерон вздыбленным комом шерсти продолжал беззвучно катиться вперед, и она закричала снова, уже не скрывая страха, но не Нерону, а в глубь помещения:

— Володя, тут Нерон! Он искусает его. Быстрей, Володя, быстрей!

Не успел Кирилл сообразить, что это еще за Володя, как на крыльце, заскрипевшем под тяжестью могучих шагов, мгновенно появился рослый, широкогрудый мужчина с весело озабоченным властным лицом, в распахнутом кителе и папироской в руках. Не узнать этого человека, конечно, было нельзя — это был сам командир дивизии, генерал. Кирилл ахнул, а генерал, отыскав глазами Нерона, вытянулся и рявкнул во всю силу легких, словно перед ним, застыв в строю, стояла вся дивизия:

— Назад, Нерон!

Это уже был не речной перекат и не песня мотора в предзакатный час на большой высоте, и Нерон, прочертив животом почти до самых ног Кирилла что-то вроде дренажной канавы, остановился как вкопанный, потом виновато поджал хвост и повернул обратно, к хозяину, быстро спустившемуся с крыльца, преданно затерся о его широкие генеральские лампасы, взвизгивая, точно просил прощения. На лице у генерала разлилась довольная улыбка, в ответ он ласково потрепал Нерона за ушами и, уж только когда отослал его в конуру, заметил Кирилла и устремил на него распаленный негодованием взгляд, и с веселой жесткостью спросил:

— Как вы здесь очутились? Вы его дразнили? Какого полка?

Кирилл как-то слякотно улыбнулся — сразу столько вопросов и еще этот тон, словно он не боевой летчик, а что-то вроде бедного родственника этого треклятого Нерона — и отвечать не спешил, продолжал все так же слякотно улыбаться да исподлобья взглядывать поочередно то на генерала, то на незнакомку, не отходившую от окна, и лишь когда генерал, теряя терпение, шумно вобрал в легкие побольше воздуху, чтобы устроить ему разнос, он, наконец, разжал губы и ответил с обидой, на которую вовсе не имел права:

— Я не мальчишка, чтоб его дразнить, товарищ генерал.

Генерал отшатнулся, словно Кирилл врубил ему в челюсть, и начал поспешно застегивать пуговицы на кителе, потом вдруг рявкнул, как минуту назад на Нерона:,

— Что-о? Не мальчишка? А я считаю — мальчишка. Представляете — считаю. — И опять: — Какого полка? Фамилия?

— Он не виноват, Володя. Он совершенно не виноват.

Это уже — незнакомка, ее голос. Прямо из окна. Кирилл вздрогнул.

— Он не дразнил его, — добавила эта неожиданная заступница Кирилла и удалилась в глубь помещения, чтобы через минуту появиться снова, уже на крыльце и в полный рост, и предотвратить грозу, которая, чувствовалась, назревала.

— Он не дразнил его, я видела. Он проходил мимо, и Нерон на него бросился. Ты же сам говорил, что Нерон не терпит посторонних.

Кирилл от удивления загнал брови на лоб, генерал, наоборот, сомкнул их на переносице, незлобиво передразнил:

— Проходил, проходил. Тут не Невский проспект, чтобы прохаживаться, моя дорогая. — Потом, еще раз испытующе оглядев Кирилла с головы до пят и как бы только сейчас заметив у него на груди «боевик» с «отвагой[5]», добавил уже с явной переменой в настроении: — у Нерона, между прочим, острые зубы, лейтенант, так что благодарите судьбу, что жена подоспела вовремя и предотвратила конфликт.

Кирилл даже качнулся от удивления: эта необыкновенная молодая женщина, оказывается, жена самого генерала, командира их дивизии. Наваждение какое-то! Жена! Супруга! Вот уж чего он, по совести, никак не ожидал. Чего-чего, а только не этого. И не потому, что генерал был ей не ровня, из страхолюдов или там старых песочниц, а она, по сравнению с ним, беззащитной голубкой, попавшей, в силу печальных жизненных обстоятельств, в лапы старому греховоднику. Нет, генерал тоже был красив и молод, дай бог каждому, всего где-то лет тридцати семи, не больше, и это при ста восьмидесяти сантиметрах росту и сотне килограммов весу. Так что с этой стороны все обстояло нормально, если на них поглядеть, пара была что надо и по годам, и по внешнему виду, и все же удивление Кирилла не проходило. Представить эту незнакомку, так поразившую его, женой стоявшего сейчас перед ним властного и грозного человека он не мог, у него это просто не получалось, и Кирилл, не переставая дивиться этому, продолжал стоять все с тем же потерянным видом, словно его только что облапошили, как мальчишку, и ничего не говорил, а только глупо улыбался.

Когда же это его молчание опять затянулось сверх всякой меры, жена генерала вопросительно поглядела на мужа, потом, сойдя с крыльца, как с пьедестала, подошла к Кириллу совсем близко и, заглянув ему в глаза, с участием, будто это был не здоровенный лейтенант-летчик, а больной человек, спросила:

— Вам, кажется, плохо? Вы, случайно, не ранены?

И опять Кирилл услышал речной перекат, и опять он остро отозвался сладкой болью в его сердце, но ответил сдержанно и по-военному сухо — он опасался, как бы из-за своего чрезмерного участия эта незнакомка, оказавшаяся на беду женой генерала, не зашла к нему в тыл и не увидела следы клыков Нерона на его диагоналевых брюках:

— Я абсолютно здоров.

— Действительно, здоров. С чего ты взяла, что ранен? — подтвердил и генерал и, словно отсутствие ран на теле этого летчика дало ему право не шибко-то с ним церемониться, насмешливо заметил, видно, продолжая свою давешнюю мысль: — А ведь с Нероном, если бы не она, — он кивнул в сторону жены, — вам бы пришлось познакомиться совсем близко. Правда, дорогая? Вот было бы знакомство! Ну, да от вас это еще, может, и не уйдет, — вдруг добродушно всхохотнул он. — Может, еще и познакомитесь, если, конечно, не подберете другого маршрута для своих прогулок. Любопытно будет поглядеть, любопытно! Только еще раз напоминаю: зубы у Нерона острые, — и, весьма довольный своей шуткой, он захохотал уже так заразительно, что Нерон, услышав этот его хохот, поспешно высунул из конуры морду и принялся преданно вторить ему захлебывающимся от восторга лаем. Когда же лай пошел на убыль, генерал, видно, опомнившись, что ведет себя в присутствии этого незнакомого рядового летчика явно не по чину и, точно это могло поправить дело, вдруг развернул грудь тугим парусом и пропел с превеликим наслаждением: — А теперь слушайте мою команду, лейтенант: кр-ругом, шагом марш!

Кирилл едва успел сделать поворот через левое плечо, как его ошарашил новый окрик:

— Отставить! Что это у вас такое?

Кирилл понял: то, чего не увидела жена генерала, увидел генерал, и, покрывшись испариной, выдавил не совсем внятно, будто жевал мочало:

— Сучок, товарищ генерал. Зацепился.

Но провести генерала ему не удалось, генерал сразу понял, что это враки, понял и чем они вызваны, и потому, многозначительно переглянувшись с женой и точно заручившись ее согласием, с радостью протянул, явно разыгрывая из себя дурачка:

— Сучок? Зацепился? Что же вы это так неосторожно? Можно было, кажется, и не цепляться, тем более таким деликатным местом, — и опять с многозначительным видом глянул на жену, готовый в любой миг разразиться новым взрывом хохота.

Но жена не дала ему это сделать. Поспешно приложив палец к губам, она почти силой оттащила его в тень, под крышу, и что-то там горячо зашептала на ухо. Но смех, как заметил Кирилл, разбирал и ее: он бился у нее в горле, под гладкой белой кожей, и ей больших трудов стоило его сдержать.

— Свидание, значит, состоялось? Знакомство тоже? Ну-ну, поздравляю, от всей души поздр-равляю. На файв-о-клок теперь, как вздумается, заходить к ним будешь, или в картишки там, в «шестьдесят шесть», скажем, перекинуться на досуге, в преферанс - пулечку расписать. Генеральская компания, как-никак, «их превосходительства» все же, не то что мы, горемыки грешные. Нами, поди, теперь, и брезговать будешь, ручки не подашь, за один стол не сядешь? Поздравляю, поздр-равляю!..

Таким вот оригинальным образом Борис Сысоев высказал свое отношение к случившемуся, когда Кирилл, возвратившись к себе в землянку, возбужденным голосом и с наслаждением пошпыняв себя за невезучесть, поведал однополчанам о своем злосчастном вояже в «дворянское гнездо» и, как вещественное доказательство, показал дыру на брюках.