Дождь не переставал. Под разъезжающимися ногами хлюпала жирная глина, сапоги отяжелели. Замерзшие было в мокрых портянках ноги быстро согрелись. Теплота от них пронизала тело, и Вале сразу стало жарко. Сзади, аккуратно сматывая провод, двигался связист Женя.

Неподалеку от высотки они наткнулись на гитлеровцев, которые веерами слали автоматные очереди во фланг отходящим разведчикам.

— Гранаты! — шепнул Осадчий, стал на одно колено и швырнул первую «лимонку».

Валя тоже швырнула гранату, за ней вторую и в слабом свете ее разрыва увидела, как кто-то из немцев хотел было приподняться, но сейчас же рухнул на бок. Человек восемь гитлеровцев тенями шарахнулись в сторону, но, прижатые автоматным огнем, опять упали.

— Где же Женька? — выругался Осадчий и приказал: — Отползи в сторону — здесь мин уже нет — и крой!

Извиваясь всем телом, черпая голенищами грязь и воду, Валя быстро отползла в сторону и снова открыла огонь. Немцы отвечали. Яростный пульсирующий огонь автоматных очередей, бухающие взрывы ручных гранат постороннему наблюдателю были бы, вероятно, незаметны. Они терялись и растворялись в общем, насыщенном огнем и трассами бою. Но Валя, как и всякий солдат, своим чутьем, обостренным зрением и слухом слышала только эти взрывы и очереди, видела только эти огоньки и понимала, куда передвигаются немцы, куда они стреляют, и если не стреляют, то почему.

Нажим неожиданно попавшего в ловушку противника все усиливался, а связиста Жени не было. Там, где «слухачи» были несколько минут назад, грохотали минные разрывы: Кузнецов, Онищенко или еще кто-то из руководивших боем офицеров поставил отсечный огонь, начисто отрезавший немцам возвращение.

Но они словно не понимали этого и рвались к себе, под накаты землянок, в свои тщательно отделанные траншеи.

Как назло, у Вали кончились патроны, и она перевернулась на бок, чтобы достать из сумки запасной диск, В это же время в нескольких шагах от нее выросла долговязая согнутая тень, и хриплый голос крикнул по-немецки:

— Скорее! Скорее!

Валя сразу узнала этот голос. Командовал саперный фельдфебель. Он выводил остатки своей группы. На секунду он приостановился и, освещенный колышущимися отсветами багровых разрывов, показался Вале очень неприятным — в обвисшем, мокром обмундировании, с засученными по локоть рукавами, с маслено поблескивающими руками. Вот эти слабые багровые блики на мокрых сильных руках и решили все.

Ефрейтор Радионова сразу с великолепной отчетливостью представила, что произойдет в следующую секунду: знающий расположение минных полей саперный фельдфебель свернет с прохода в сторону, проскочит мимо мин и обогнет стену отсечного огня. Помешать ему уже никто не сможет. Осадчий ведет бой с кем-то из оставшихся гитлеровцев и не видит фельдфебеля. Связист потерялся или, может быть, убит. У Вали пустой автомат. И оттого, что все должно произойти так, как хочет того гитлеровец, горло перехватила спазма ненависти.

Отстегивая сумку с запасным диском, Валя увидела, что гитлеровец опять повернулся, чтобы побежать дальше.

— Фельдфебель Кюн! — вдруг закричала Валя. — Фридрих Кюн! Назад!

Фельдфебель дернулся и остановился. На это ушли секунды, но и этого времени было достаточно, чтобы Валя успела сменить диски. Она уже подняла автомат, чтобы срезать опешившего гитлеровца, но сзади него выросла тень, послышался глухой удар, тяжелый вздох и сопение двух схватившихся людей. Не раздумывая, Валя бросилась к гитлеровцу и увидела, что он жмет к земле связиста Женю. Старая тренировка и новая ненависть помогли Вале, и она меткой «самбовской» хваткой вцепилась в Кюна, резко, но не очень сильно дернула и сейчас же уже изо всех сил потянула на себя. Кюн не удержался, отпустил связиста Женю и инстинктивно повернул голову в сторону новой опасности. Тогда Валя с размаху ребром ладони ударила его по горлу и увидела его глаза, в которых мелькнули не только испуг, но и безмерное удивление.

— Фрейлейн… — пролепетал Кюн.

Связист Женя вскочил, подмял под себя фельдфебеля и начал заламывать ему руки. Вначале это удалось, но гитлеровец, преодолев боль и оцепенение, стал сопротивляться. Он извивался, хрипел и стонал от напряжения. По всему было видно, что Кюн отличный солдат: сильный, мужественный и отменно натренированный.

Кюн наконец вырвал руку и наотмашь ударил Женю, тот охнул и стал медленно оседать. Кюн уперся ногами в мокрую землю, приподнялся, и Валя поняла, что фельдфебель может натворить бед. Она бросилась на немца и опять повалила его. Женя оправился от удара, и они вдвоем насели на врага.

В этой обстановке проще всего было убить противника, но оба советских бойца почему-то не могли сделать этого, вероятнее всего, потому, что это была рукопашная схватка, в которой применение оружия было как бы нечестным, запрещенным приемом. Видимо, то же самое подсознательное ощущение было и у Кюна, потому что и он не пытался вынуть свой пистолет. Он тоже дрался и боролся только телом.

Наконец Вале удалось опять прижать немца к земле, но в это время Кюн ногами нащупал точку опоры и резким толчком сильных, длинных ног сдвинулся с места. Валя немедленно бросилась на эти ноги и навалилась на них всем телом. Немец затих, по его телу прошла дрожь перенапряжения. Он понял, что не справится с двумя опытными противниками и вдруг закричал безнадежно и громко, как кричат только смертельно раненные животные.

Женя щекой зажал ему рот, но Кюн укусил его и закричал снова. Почти сейчас же над борющимися пролетели стайки автоматных пуль, и вслед за ними появились два немецких солдата. Скользя в грязи, путаясь в мокрой траве, они спешили на помощь и, вероятно, добежали, если бы не Осадчий. Он тоже услышал крик Кюна, увидел бросившихся к нему гитлеровцев и успел дать длинную, с рассеиванием очередь. Оба гитлеровца упали и уже не шевелились.

Кюн слышал эту короткую перестрелку, надежда на помощь придала ему силы, он взбрыкнул ногами, сбросил с них Валю и со всего маху ударил ее в грудь.

Она ощутила только странный, стремительный полет, от которого замерло сердце и сперло дыхание. Потом наступила тишина.

Когда она пришла в себя, Кюна обрабатывали уже двое — Осадчий и связист. Валя попробовала подняться, но охнула и осела: плечо, вся левая часть груди отозвались сильной болью. Тогда она осторожно встала на четвереньки, но сейчас же ткнулась лицом в грязную, истоптанную землю: боль была нестерпимой. Сдержать стон ей не удалось.

Вокруг все так же грохотали разрывы, шипели остывающие на дожде осколки. Тут только Валя поняла, как ей хочется пить. Она, задыхаясь, перевернулась сначала на бок, потом на спину и открыла рот. Но густой дождь стучал по лицу, больно бил по глазам, а в рот не попадал. Это показалось таким обидным, что она чуть не заплакала.

Осадчий и Женя спеленали наконец Кюна поясными ремнями, и Осадчий спросил у Вали:

— Ползти можешь?

Валя попробовала проползти, но у нее ничего не получилось: боль мутила сознание, не хватало воздуха.

— Тогда оставайся и лежи. Мы сейчас этого чуть оттащим, а потом я за тобой приду.

Они торопливо, но сноровисто, как плотники бревно, подхватили Кюна и, сгибаясь, понесли в темноту.

Валя опять перевернулась на спину. Дождь освежал, и дышать стало легче. В немецких траншеях хлюпала грязь, слышались голоса. На мгновение стало страшно. Каждую секунду ее, ослабевшую, могли захватить гитлеровцы. Страх усиливался и, подчиняясь ему, Валя опять попыталась подняться на ноги. Теперь это удалось, и она, согнувшись, сделала один шаг. Боль утихла, и Вале сразу же захотелось побежать вслед за товарищами, но она прежде всего разыскала брошенный во время рукопашной свой автомат, который лежал рядом с немецким, и прихватила их оба — бросить оружие на поле боя она не могла. Забота о нем, уважение к нему стало как бы условным рефлексом. И только устроив оружие на правом плече, она медленно, согнувшись, стараясь не менять положения корпуса, судорожно глотая воздух, пошла к своей передовой.