— Сейчас же ползите назад. А то вы нас выдадите.

— Не могу… без приказа.

— Так я же вам приказываю.

— Слова — они и есть слова.

— Так где же я вам бумагу возьму?

Страхов полез за пазуху, достал кисет и вынул из него газету. Валя разыскала в нагрудном кармане огрызок карандаша и на ощупь написала: «Приказываю…»

Потом спросила:

— Фамилия ваша как? Звание?

— Серов моя фамилия. Рядовой я.

Номера бригады она не поставила умышленно. На «ничейке» может случиться всякое.

— Держите приказ и немедленно ползите.

Сапер принял бумажку и осторожно спросил:

— А меня не того… В трибунал не потянут?

— Не хлопнут, — решительно сказала Валя.

— Ну, спасибочки. Сердце у тебя, сынок, хорошее. Выживу — за тебя дочку замуж отдам. Она у меня красивая, — с наивной гордостью похвалился Серов.

На минутку захотелось так и остаться сынком, но Валя решила, что, если у Серова выйдут неприятности, эта его ошибка будет стоить очень дорого. Она сказала:

— Только я не сынок, папаша, я дочка. Понятно? Девушка.

— О-о. А не врешь?

— Да катись ты отсюда, старый черт, — зашипел Геннадий. — Сказано — девка, ты и верь. — Остывая, Геннадий пояснил: — Валька Радионова. Сержант. Как скажешь — всякий поверить может. Она одна у нас такая.

Сапер все-таки не поверил, поерзал и заглянул Вале под каску.

— Чудно, а все ж таки верно. Ну ладно… Поползу.

Он хотел было ползти обратно, но вдруг завозился, покряхтывая и посапывая, и кинул на прижавшихся друг к другу Страхова и Валю свою шинель.

— Теплее будет, — прошептал сапер.

— Вы с ума сошли! Вы же больны.

— Ничего, дочка, до своих я и голый доползу. Ну, бывайте здоровы.

Он торопливо уполз, и Валя, ощущая на затылке горячечное тепло от шинели, подумала, что ее жалеют только пожилые мужчины, у которых есть дочери. Или вот такие, как Генка. Почему же другие не жалеют женщин — ведь они тоже чьи-то дочери. Вот и Прохоров не пожалел Ларисы.

Страхов словно подслушал ее мысли и прошептал:

— А все ж таки дрянь она, твоя Ларка. Всю ему жизнь спортила. Надо ж так подкатиться.

Валя ничего не ответила, по телу опять прошлась волна дрожи: с запада пахнул ветер и рассыпал густую, нудную сетку дождя. Вскоре ветер стих, но стало холоднее. Заломило скулы, ноги и, наконец, разболелась голова. Но они все лежали, прислушиваясь к окружающему. Говорить не хотелось — на это требовались дополнительные силы. А их нужно было беречь.

Рассвет занялся вяло и не с востока, как всегда, а со всех сторон. Небо посерело, и надоедливый дождь стал заметен. Крохотные его капельки падали торопливо и беззвучно.

В эту холодную тишину первый выстрел артиллерийской подготовки ворвался как-то удивительно ненужно. Потом была затянувшаяся пауза — тревожная, недоумевающая.

Забухали орудия. Снаряды неправдоподобно громко сипели над самой головой, словно тоже недоумевали, зачем их выпустили в такую неподходящую погоду.

После артподготовки из траншей пошла пехота — мокрая, невыспавшаяся. Люди скользили, падали, ругались и почти не стреляли на ходу, потому что искали мест посуше, но шли вперед. Валя и Страхов все еще лежали и только водили глазами: шевелиться они не могли. Тела были скованы мокрым, противным холодом, мускулы болели.

Пехотинцы прошлепали по грязи дальше — и тут ударил спорый, жаркий немецкий огонь. Люди залегли в лужи. Тот, кто руководил боем, опять вызвал артиллерию, и она постреляла немного по темно-желтым, жирным от грязи холмам. Пехотинцы продвинулись еще на несколько десятков метров и опять приостановились.

Подходило время ввода танков, и Валя стала осторожно потягиваться. Каждое движение вызывало не только боль, но и дрожь. Промерзшее тело не подчинялось. Лязгали зубы, даже тогда, когда Валя изо всех сил сжимала челюсти. Медленно раскачивая себя, она подтянула ноги и несколько раз пыталась встать на четвереньки, но это не удавалось. Наконец дрожь все-таки сняла оцепенение. Разведчики смогли подняться, размяться и снова упасть на землю — немцы били из пулеметов.

Страхов пополз к пехоте, а Валя — на выход из прохода.

Танки появились сразу, из неширокой лощины, приземистые, в тучах грязных ошметок, густо облепленные мотопехотой. Валя вскочила на ноги, достала флажки и показала направление движения головной машины. Она чуть сбавила ход, и Валя, скользя на подгибающихся ногах, побежала впереди танка. Танк двигался за ней. На середине прохода она отбежала в сторону, машины принял Страхов и повел их дальше. Пехотинцы покатом расползались по сторонам, освобождая дорогу танкам.

Завывая моторами, танки безостановочно шли вперед, выбрасывая густейшие потоки грязи, обломки проволочных заграждений, под гусеницами нестрашно рвались противопехотные мины.

Машины уже выбрались к немецким траншеям. Но ни на одной из них Валя не видела гвардии капитана Прохорова. Только когда немцы обрушили на танкистов огонь артиллерии и минометов и мотопехота стала спрыгивать с машин, она узнала от одного из раненых, что Прохоров впереди. Она тоже побежала вперед, чтобы узнать дальнейшую задачу.

Постепенно горячка боя выгоняла противную дрожь, проходило уже знакомое состояние небытия — безразличия к самой себе. Она ползла, перебегала и даже несколько раз стреляла в засевших в окопчиках немцев и наконец нашла Прохорова.

Весь в глине, как в броне, быстрый и решительный, он грубо крикнул:

— Где вы шляетесь, сержант? Почему первый проход остался без охраны?

Нет, это был совсем не тот испуганный, даже загнанный собственными несчастьями Борис, которого она знала в последние дни. Это был вое тот же властный, безудержный и резкий командир, и Валя, вытягиваясь, четко доложила:

— На первом проходе остался Зудин. Проверять не было возможности.

— Вот отдам тебя под суд — найдешь возможность! Сапера отослала, а сама черт те где околачивалась.

Валя видела его безжалостные, яростные глаза и поняла: может не только отдать под суд, но и пристрелить.

— Под утро выяснилось, что Зудин пропал. Вторым проходом пользоваться не решились: а может, он перебежал? Поняла, что натворила? Иди и проверь, что с Зудиным. Потом — в бригаду.

— Слушаюсь, — ответила Валя. — Разрешите идти?

Что-то хорошее, тревожное тронуло грязное лицо Прохорова, но ответил он резко:

— Идите, — и сейчас же отвернулся.

Его роты завязали бой за вторые траншеи противника.

Танки тяжело переваливались на брустверах, на мгновение показывали отполированные грязью днища и, разворачиваясь, пеленали дерном и глиной еще сопротивлявшихся немцев.

Валя перебегала, переползала, просто бежала и уже на выходе из прохода в минном поле поняла, что она устала и хочет есть. Но останавливаться она не могла.

Неподалеку от первого прохода, в той лощинке, где они со Страховым и Серовым отдыхали, она наткнулась на саперов. Они врылись в землю и следили за противником. Валя остановилась и узнала, что саперы стараются разгадать, заминировали немцы проход или нет. Зудина никто не видел.

Она попросила хлеба, пожевала и пробралась в траншеи. Но и здесь никто не видел Зудина. Уже собираясь двигаться дальше, чтобы побывать на ближайших медицинских пунктах, она наткнулась на наблюдателя, который стоял под дождем в ее плащ-палатке — на уголке капюшона ясно виднелся расплывшийся на дожде фиолетовый знак: «В. Р.»

— Где ты взял эту плащ-палатку? — сердито спросила Валя.

— А валялась туточки. Твоя, что ли?

— Моя…

Боец посмотрел на нее невыразительными мутными глазами, вытер маленький красный носик и ехидно улыбнулся:

— Брешешь… — и беззлобно добавил такое ругательство, от которого Валя сразу вспыхнула, схватила за плащ-палатку и рванула. Шнурок лопнул, боец качнулся, глаза у него округлились.

— Где другие плащ-палатки? — процедила Валя.