– Да, я действительно любил Мехмеда как любят красивого дикого зверя, хотя и знают о его вероломстве. В молодости он был как кипящий котёл, который нуждается в тяжёлой крышке, чтобы не выкипело всё содержимое. По воле Мурада я иногда играл роль такой крышки. Но Мурад не переносил Мехмеда, ведь его другой, любимый сын утонул. Они никогда не соглашались друг с другом, отец и сын. И всё же, Мурад втайне гордился сыном. Он хотел, чтобы Мехмед научился умеренности, справедливости, сдержанности,– продолжал я. – Мурад хотел, чтобы сын смирился перед богом и осознал бессмысленность власти и самой жизни на земле. И Мехмед научился сдержанности, чтобы полнее удовлетворять свою ненасытность, справедливости, чтобы пользоваться ею в своих интересах, самообладанию, чтобы потворствовать своим страстям. Он закалил силу воли, чтобы полнее властвовать над всеми. Он читает молитвы, но в сердце его нет веры. Все религии для него равно не имеют никакого значения. Он читает по-гречески и по-латыни, по-арабски и по-персидски. Знает математику, географию, историю и философию. Константинополь для него лишь пробный камень. Взять Константинополь – его мечта с раннего детства. Осуществив её, он докажет самому себе, что поднялся выше своих предков. Понимаешь, что это означает? Он придёт сюда и наступит время, в котором жить я не хочу.

Франц заморгал и как бы очнулся от сна.

– Мехмед взбалмошный и нетерпеливый юнец,– сказал он. – Наш козырь – политика, выверенная столетиями. В его собственном серале, как и здесь, в Блахернах, есть опытные и умудрённые, которые только и ждут, радуясь заранее, чтобы он сломал себе шею. Время работает на нас.

– Время,– ответил я,– время кончилось. Той минуты, которую ты отмерил, уже нет. Песок вытекает из песочных часов. Бог с тобой!

Он проводил меня до дверей. Шёл со мной рядом по холодному коридору. Звук наших шагов эхом отражался от каменных стен, и слышалась в этом эхе странная меланхолия. Двери были украшены двуглавым орлом с открытыми в шипении клювами.

– Не выходи из дома слишком часто,– предостерегал меня Франц. – Не посещай Пера. Не знакомься с влиятельными людьми. Иначе может случиться, что тебе придётся поменять свой деревянный домик на каменную башню. Это дружеские советы, Иоханес Анхелос. Я желаю тебе только добра.

Внезапно, он схватил меня за одежду на груди и заорал прямо в лицо:

– А мегадукс Лукаш Нотарас? Он уже предложил тебе свою дружбу?

Это была попытка застать меня врасплох. Я ничего ему не ответил. Тогда он добавил:

– Берегись, если станет известно, что ты ищешь с ним контакт. Как только это случится, ты покойник.

Привратник подвёл мне недавно нанятого мною коня. Я пустил его полным галопом по главной улице, не обращая внимания на многочисленных прохожих. Тот, кто не сойдёт с дороги, пусть пеняет на себя. Но криками и понуканиями, ругаясь и нахлёстывая своих ослов, люди уступали мне дорогу, ещё издалека заслышав топот подкованных железом копыт моего коня по стёртым и выбитым тёсаным камням, которыми выстлана улица. От дворца Пурпуророждённых до самого Ипподрома я мчался, отпустив поводья, так что пена покрыла удила моего скакуна.

Я был полон ярости, возмущения и ужаса.

«Лучше турецкий тюрбан, чем папская тиара!» – эти слова звучали у меня в ушах. Великий князь, командующий флотом, самый влиятельный человек в Константинополе после кесаря, Лукаш Нотарас. А значит, и он тоже…

16 января 1453.

Сижу дома. Но слухи проникают через стены. Для них нет преград.

Султан строи корабли во всех портах Азии.

Сербы были вынуждены по договору о дружбе и взаимопомощи усилить своей конницей войско султана. Христиане будут воевать с христианами. Мне не доверяют. А значит, я никому не нужен.

Время течёт. Неумолимо один невозвратный день сменяется другим. Значит, она не хочет приходить. Иначе бы уже пришла.

Даже нищие в солнечный день ложатся на порыжевших склонах Акрополя, чтобы обнимать друг друга. Мужчины и женщины в лохмотьях. Они не боятся посторонних глаз. О, если бы ты была нищей, любимая моя, оборванной и грязной! Твои карие глаза я бы узнал всё равно. Я бы узнал их всегда. Даже если бы ты была старой, некрасивой, а руки твои были бы шершавыми от работы.

Если бы ты действительно хотела, то уже пришла.

21 января 1453.

Три дня я работал с рабочими, укрепляя стену возле ворот святого Романа. Таскал камни. Подносил раствор. Я весь покрылся пылью и ссадинами. Волосы мои стали жёсткими от извести.

Когда я сижу дома, то слабею. А я должен сохранить силу тела и рук, чтобы натягивать лук и рубить мечом, когда придёт время. Впрочем, целое лето я строил крепость султана над Босфором.

Я не беру деньги, которые выдают рабочим. Но я делю с ними хлеб, оливковое масло и сушёное мясо. Рабочие считают меня сумасшедшим.

23 января 1453.

Кесарь Константин проезжал сегодня со своей свитой вдоль стены. Возле нас он остановился, осматривая то, что уже сделано. Приветливо разговаривал со строителями и ответственными за строительство. Но когда окончил разговор с другими, то обратился прямо ко мне и сказал:

– Иди домой. Такой труд не по твоему достоинству.

Это не было случайностью. По его лицу я понял, что он неохотно отдаёт мне такой приказ. Нет в нём фальши. Он просто идёт наповоду у Франца и своих советников. Чтобы меня утешить, он добавил:

– Для тебя есть дело поважнее.

Это уже неправда. Никакого дела для меня у него не было. Он лишь хотел облегчить мне повиновение.

Ещё пятнадцать лет назад он был строгим и гордым как все из рода Палеологов. Но время его изменило. Теперь ему сорок девять лет. Его борода поседела. Детей у него нет. Похоронил двух молоденьких жён. После смерти кесаря Иоанна он собирался жениться в третий раз. Говорили, что его планы касались жены султана Мурада, Мари, которой Мехмед разрешил вернуться на родину, в Сербию. Однако, она предпочла уйти в монастырь. Ведь Мурад позволил ей сохранить христианскую веру. Когда-то она даже обучала молодого Мехмеда греческим молитвам.

Для Константина годы не прошли без следа. Он очень одинокий человек. И всё в его жизни приходит слишком поздно. Венецианский дож готов был отдать ему свою дочь. Тогда бы кесарь имел мощную поддержку на Западе. Но нет, не отважился он жениться на латинянке. А император Трапезунда был для него слишком беден. Кроме того, он уже союзник султана.

Наконец, нашли княжну варваров далеко за чёрным морем. Грузинский князь был истинной веры и назначил хорошее приданное. Он даже был готов послать своих славных воинов на помощь Константинополю. Но было уже слишком поздно.

Франц, который ездил сватать княжну, ещё успел вернуться прежде, чем была готова крепость султана. Но теперь Босфор закрыт. Никакая княжна уже не может прибыть сюда с Чёрного моря, никакое приданое, никакие дикие воины из Грузии.

Константин родился под несчастливой звездой. Из-за унии его ненавидит собственный народ. Но нет в нём вероломства. И он не жесток. Когда вспыхнула война, по его приказу схватили всех турок в городе, но уже через три дня он позволил им свободно уехать.

Могли также схватить и меня. Могли пытать меня изощрёнными способами, чтобы вынудить сделать необходимые признания. Но Константин этого не пожелал. А Франц не отважился. Ведь может оказаться правдой, что я тайный посланник султана. Такого человека не тащат в камеру пыток, если впереди осада.

Но вот глупость, глупость! Константин глуп. Бережёт своё достоинство базилевса. Разве может божественный базилевс сойти с коня и таскать камни? Или взять в руки кельму и работать вместе с рабочими, воодушевляя их, как это делал молодой султан на Босфоре? А ведь насколько это ускорило бы темпы работ! Пока же рабочие лишь отбывают своё время тягостно и скучно.

Итак, теперь мне не разрешено даже носить камни и раствор для укрепления древних стен. У меня нет ненависти к Константину, но простить ему этого я не могу.