Ребята натаскали в тупик целую клетку шпал. И под домкрат, и под колёса, чтобы вагон случайно не тронулся с места, и на всякий другой случай. Довольные, они снова уселись на рельсы. В эту минуту мальчики чувствовали себя строителями великой гидростанции на Волге. Пусть в малом, но они помогли ей, а это тоже что-нибудь да значит! Неожиданно Гриша Иванюк встал, оглядел вагон и сказал:

— Ребята, давайте напишем письмо в Сталинград. Вот и бумага.

— Какое письмо? — спросил Тимоша.

— О том, что если потребуется, мы всегда поможем строить электростанцию…

— А письмо по почте пошлём? — спросил Алёша.

— Зачем по почте! — ответил Гриша. — С вагоном и уйдёт! Вон наверху и почтовый ящик!

Алёша взглянул вверх и увидел открытое окно вагона. Да, Иванюк не плохо придумал. И Алёша не замедлил достать из кармана карандаш.

Письмо было написано, подписано и брошено в открытое окно вагона. И хоть больше на насыпи делать было нечего, ребята не спешили покинуть станционный тупик. А вдруг снова потребуется их помощь? Вот приедут слесаря и надо будет сбегать на станцию за какой-нибудь железиной или принести какой-нибудь инструмент. Они просидели на насыпи, пока совсем не стемнело, и только тогда побежали в деревню.

Алёша Свиридов жил у околицы и, попрощавшись с товарищами, повернул к своему дому, в окнах которого горел яркий электрический свет. Дома, как всегда по вечерам, отец читал за столом газеты, а мать, вернувшись с колхозной фермы, собирала к ужину. Алёша был полон дум о вагоне, о письме, о великой стройке на Волге и, едва переступив порог, спросил отца, — когда приедут слесаря?

— Наверное, с ночным поездом, — ответил отец.

— А когда вагон уйдёт?

— К утру, с первым товарным…

Летом Алёша спал в сарае. Сразу же после ужина он направился туда. Но заснуть ему не удалось. Было похоже, что собиралась гроза. Откуда-то издалека доносились раскаты грома, и что-то в этом было такое, что беспокоило Алёшу и отгоняло сон. Нет, это не был страх перед грозой. Крыша сарая была крепкая, и грозы Алёша не боялся, хоть рассеки молния небо над самой головой. И всё же, чем громче грохотал гром, беспокойство его всё больше и больше возрастало. Наконец он не выдержал, скатился с сена вниз и вышел из сарая. И едва он открыл дверь, его ослепила молния, разрезавшая на куски чёрное небо. Теперь, когда Алёша не сомневался, что не миновать грозы, он ясно представил себе отцепленный сталинградский вагон и косые струи дождя, которые вот-вот польют в открытое окно вагона. Ведь никто на станции не знает, что открылась оконная створка. И он уже видел, как дорогие сложные станки и приборы мокнут под дождём, как вода заливает их. И тут он представил себе, как вагон придёт на стройку и во время разгрузки найдут их письмо, — вряд ли скажут что-нибудь хорошее о серебрянских ребятах.

Алёша закрыл за собою двери сарая и тихонько, чтобы не услышала мать, побежал через двор на улицу. На улице он остановился, подумал, не позвать ли кого-нибудь из товарищей с собой, Тимошу или Иванюка. А может быть, вернуться, сказать отцу? Нет, пока он будет ребят звать или будить отца, хлынет дождь. И Алёша припустился во весь дух к тупику.

Гроза рокотала совсем близко, настигая Алёшу, но он успел добежать раньше.

Когда Алёша остановился у вагона, чтобы перевести дыхание, он только тут вспомнил, что забыл о самом главном. Чем же он зацепит скобу и подтянет железную створку окна? Алёша забыл захватить верёвку. От досады он готов был заплакать, но слезами беде не поможешь. Не теряя времени, Алёша полез наверх. Забравшись на крышу, он снял с себя кожаный пояс, осторожно сделал в темноте несколько шагов, потом лёг на живот и подполз к краю вагона. Он не видел железной скобы створки, но хорошо знал, где она находится, и, быстро накинув петлю, подтянул створку вверх. И в ту же минуту сообразил, что уйти с крыши не может: соскочит ремень — и створка окна упадёт.

Всё ближе и ближе надвигалась гроза. Даже в тёмном небе было заметно, как клубятся зловещие чёрные тучи. И вот хлынул ливень. Алёша ещё плотнее прижался к крыше. Он лежал, уткнувшись в ворот своего пиджачка, подставляя спину проливному дождю. Он чувствовал, как вода подбирается к телу, как она с головы скатывается за воротник. Ему казалось, что он медленно погружается на дно реки. А дождь всё лил и лил, и, когда вспыхивала молния, перед глазами возникала огромная голубая, вся в трещинах, стена. Она поднималась до самого неба и оттуда грозила придавить собой весь мир.

Алёша так промок, что ему уже было всё равно, льёт на него дождь или нет. Неожиданно наступила тишина, и ему показалось, что он перестал слышать. Может быть, вода попала в уши? В это время внизу блеснул луч фонаря и громкий голос спросил:

— Эй, кто там на крыше загорает?

Алёша узнал голос начальника станции и тихо откликнулся. Нет, он не оглох. Просто прошла гроза, перестал дождь. Да и посветлело. Он выпустил из рук ремень. С грохотом откинулась железная створка. Теперь окно могло быть открытым. Ему помогли слезть с крыши, а потом начальник станции отвёл его к себе, переодел в сухое, растёр спиртом и уложил в постель. И, засыпая, Алёша слышал, как за окном, в тупике, слесаря стучали молотками.

Когда Алёша проснулся, в комнате, кроме начальника станции, он увидел отца.

— В сталинградский вагон дождь не попал? — живо спросил Алёша, вскакивая с кровати.

— Всё в порядке, парень, — ответил начальник станции, — не беспокойся.

И начальник станции переглянулся с отцом.

Алёша насторожился.

Отец сказал:

— Идём, Алексей, мать ждёт.

Они вышли на платформу, вокруг было уже совсем светло, и поднятый семафор, казалось, давал путь еще невидимому за лесом утреннему солнцу.

— Молодец, Алексей! Хорошо поступил, как пионер!

— А какие в вагоне были машины для Сталинграда? — спросил Алёша отца. — Ты не знаешь?

— В вагоне было зерно. И не для Сталинграда.

— А как же надпись? — чуть не плача спросил Алёша.

— Наверное, что-нибудь для Сталинграда до этого везли, вот и осталась надпись.

— А мы-то думали…

Отец улыбаясь смотрел на сына.

— Правильно думали, — сказал он. — И этот вагон с зерном тоже предназначен для великой стройки. Ведь великая стройка всюду: и в Сталинграде и у нас в Серебрянке. На одной линии мы, на одном маршруте.

Солнце поднялось над лесом, над полем, над всей землёй, омытой ночной грозой… И вдруг Алёша почувствовал себя необыкновенно счастливым и об этом счастье ему захотелось рассказать Тимоше, Грише, всем ребятам. Ведь всё, что он делает хорошего, полезного в Серебрянке, — помогает ли отцу при обходе участка, матери в колхозе выращивать телят или вот ночью спасает от дождя зерно — это всё равно, если бы он строил станцию на Волге! Как это хорошо и здорово получается!

Алёша не выдержал, рванулся вперёд и побежал в деревню поднимать своих товарищей. Он бежал, не чувствуя под собой земли, бежал, словно летел. И никогда утро в Серебрянке не было для него таким солнечным, светлым и радостным и никогда еще жизнь не казалась ему такой интересной и увлекательной.

Дорога пересекает деревню Ольховку и идёт мимо молодого колхозного сада. На краю сада, у дороги, высится навес, а под навесом на низенькой скамейке сидит ольховский садовод. Ему всего-навсего семнадцатый год; только прошлой весной он окончил школу садоводов и в деревне все зовут его Егорушкой. Но самому Егорушке хочется походить на старого, опытного садовода. Он ходит в непомерно высоких сапогах, в длинном брезентовом плаще и сейчас, провожая своего помощника, четырнадцатилетнего Павлика, в город за земляничной рассадой, говорит с ним наставительно и строго:

— Ты, Павлик, смотри, как приедешь, сразу иди на опытную станцию. А получишь рассаду, тут же обратно. Завтра с утра и сажать будем.