А впереди Андрейку ждали новые, неожиданные картины. После того, как давным-давно прошла песчаная вьюга, уже под вечер он увидел в окне огромное снежное озеро. Казалось, совсем близко от поезда лежит замерзшая, скованная льдом маленькая Ладога. Это было степное солёное озеро, — так объяснил Андрейке проводник вагона.

Андрейка долго не мог заснуть в ту ночь. Он смотрел в тёмное окно, прислушивался к стуку колёс и всё думал: так вот она какая степь. То знойная, пыльная, с выжженной травой, то белая от соли, где ничего не растёт, как на льду зимою… Так как же могли в такой степи выжить его щеглы? Они ведь привыкли к лесам, к прохладе, к чистому ладожскому воздуху.

Он проснулся от того, что его разбудила мать. Было совсем светло, мимо серого от пыли окна проплывали станционные постройки.

— Приехали, Андрюшенька, вставай!

Они вышли из вагона, и Андрейка сразу увидел спешившего к ним навстречу старшего брата. Юрий приехал на машине, и вскоре втроём они уже ехали со станции по какой-то широкой, обсаженной молодыми деревьями, дороге. Андрейка сидел рядом с братом, смотрел прямо в ветровое стекло и ничего не мог понять. Ему говорили, что он едет в степь, и он её видел накануне, эту степь, покрытую выжженной травой, в тучах песчаной метели, а здесь вокруг всё зеленело: луга, огороды, сады… Вдоль дороги тянулись широкие лесные полосы, и то там, то здесь сверкали на солнце ленты воды… И Андрейка, не выдержав, спросил:

— А где же степь?

— Это и есть степь, — ответил брат.

— Какая же это степь? — недоверчиво огляделся Андрейка. — Непохожая она какая-то…

— Преображённая, потому и непохожая.

И преображённая степь продолжала развёртываться перед глазами Андрейки. Ему казалось, что он приехал в большой и очень молодой сад, но сад привольный, солнечный и радостный. И он думал о том, как интересно тут жить и видеть, как всё разрастается.

— Ну как, Андрейка, нравится тебе у нас? — спросил Юрий.

— Очень, — ответил Андрейка.

— Вот и щеглам тоже понравилось.

Посёлок, где жил Юрий, был окружён молодым лесом, и лес подходил прямо к домам. Андрейка выпрыгнул из машины и побежал к дому. Ему хотелось поскорее увидеть своих щеглов.

Он вошёл в дом и прислушался. Было тихо в кухне и в двух комнатах, выходящих в небольшой коридор. Слышно было, как жужжала и билась о стекло муха. Но всё же Андрейка заглянул сначала в одну комнату, потом в другую. Нигде не было ни клетки, ни щеглов. А может быть, они под крышей, в холодке?

Андрейка повернул обратно, чтобы выйти из дому, но, перешагнув порог кухни, остановился. В сенях, в тёмном углу, он увидел клетку, ту самую клетку, которую он подарил брату. Она висела пустая и, судя по тому, что там не было ни воды, ни семян, нетрудно было догадаться, что в ней никто не живёт.

Неужели Юрий обманул его, и щеглов уже давно нет?

В это время мальчик почувствовал, как кто-то обнял его за плечи. Оглянувшись, он увидел брата.

— Твоим щеглам клетка тесна стала. Пойдём, увидишь, где они живут.

Они вышли во двор и направились в лес. Просека между рядами молодых дубков походила на аллею, а сами деревца были чуть выше Андрейки. Мальчик шагал по молодому лесу, и было непривычно ему видеть дубы в палец толщиной, потому что он представлял себе дуб обязательно таким, каким его рисуют на картинках — огромным, кряжистым, обеими руками не обхватишь.

Вдруг Юрий остановил Андрейку и тихо проговорил:

— Тише, — видишь?

— Нет…

— Вон на том дереве…

— Дерево-то вижу, — проговорил Андрейка, — а птицы не разгляжу.

— А ты лучше смотри… Я про щегла говорю.

И тут Андрейка сначала услышал, а потом увидел щегла. Жёлто-бурый, с маленькой чёрно-красной головкой, он сидел на тоненькой ветке молоденького деревца и выводил свою незамысловатую песню. Боясь спугнуть птицу, Андрейка спросил шопотом:

— Это тот самый, ладожский?

— Если и не ладожский, то за ним следом прилетел, — ответил старший брат. — Вместе с твоими весёлыми птицами у нас на лесной полосе целая стая поселилась.

И верно, в следующую минуту Андрейка увидел добрый десяток щеглов. То там, то здесь они сидели на дубках и раскачивались на ветках, похожие на живые пестрые цветы. Андрейка смотрел не отрывая глаз, а Юрий стоял рядом и говорил ему:

— Сначала я твоих пичуг думал по клеткам рассадить. Но тут стали завозить в наш посёлок разных птиц. Оказывается, брат, могуч дуб, а без птичек-невеличек расти не может: всякие вредные гусеницы да червяки его поесть могут. Ну а раз стали привозить птиц, то и твоих щеглов решил я отдать на общую пользу.

— И на волю выпустил?

— Ну конечно! И представь себе, не улетели! Сами остались да и другим щеглам указали дорогу в наши края.

В это время снова запел щегол. Андрейка слушал его песню, как когда-то в ладожском лесу, на восходе солнца.

— Слышишь, о чём поёт щегол? — спросил Юрий.

— Слышу, как в Ладоге: «Вот и я прилетел, вот и я прилетел».

— Нет, не совсем так, — засмеялся старший брат. — «Вот куда я прилетел и других за собой привёл!» И помолчав, улыбаясь, спросил Андрейку:

— А не про нас ли с тобой поют весёлые птицы?

Было уже светло, когда Тимоша сквозь сон услыхал стук щеколды. Он сразу догадался, что это мать пошла на утренний наряд к колхозной конюшне и, не раздумывая, сбросил с себя одеяло, быстро умылся и побежал на парники.

Ещё не доходя до парников, Тимоша увидел звеньевую Прасковью Ивановну, или, проще, тётю Полю, как называл он её, и громко окликнул:

— Тётя Поля, я не опоздал?

— А, это ты, неугомонный? — весело встретила Тимошу Прасковья Ивановна. Но тут же сурово спросила: — Ну чего тебе не спится? Зачем пожаловал?

— Сами же сказали, что коногон я…

— Сказала, — что же с того?

— Значит, должен с поля лошадей пригнать…

— И вовсе не значит! Подрастёшь, тогда другое дело…

— Я сегодня пригоню, а завтра нет. Ладно, тётя Поля?

— А завтра воскресенье, выходной, — улыбнулась звеньевая. — Ох, хитёр ты! Очень хитёр! Ладно, беги в поле, только смотри, осторожней с лошадьми.

Пастбище, где пасутся в ночном лошади, у леса, в километре от деревни. Там догорает поблекший костёр и дремлет у огня пастух Никифор. Он стоит, опираясь на высокую палку, и в лёгкой дымке костра и предутреннего тумана похож на тень. Приход Тимошки пробуждает Никифора от дремы.

— Это ты, парень? — Он оглядывает разбредшийся табун и говорит мальчику: — Зайди-ка с просеки да шугани сюда коней. Ишь разошлись, что по базару!

Тимоша бежит в лес, и вскоре из чащи доносится его голос, топот копыт, треск кустов. Держась за гриву Резвого, Тимоша выскакивает на опушку леса. Никифор кричит:

— Хватит шугать, теперь не разбредутся.

Тимоша гарцует на Резвом и, держа на длинном поводе ещё двух лошадей, советует:

— А ты, дядя Никифор, вон за той чалой гляди. Она в табуне вожак. Её пасти на верёвке, и другие кони не разойдутся.

— Ишь ты, — усмехается Никифор. — А глаз у тебя тонкий. Ты, Тимошка, всё так в жизни примечай. Пригодится!

Тимоша пригоняет лошадей к утреннему разводу. Спрыгнув с Резвого, Тимоша привязывает лошадей у изгороди и бежит домой. Здорово он поездил сегодня. На всём скаку перемахнул через канаву… Эх, жалко, ребята не видели! Ну ничего, он расскажет, как Резвый у самой канавы чуть задержался, потом поднялся на дыбки, да как прыгнет! А теперь, пожалуй, будет лучше всего, если дома он залезет на сеновал и там доспит своё утреннее время.

Пробуждается Тимоша к девяти часам, когда в доме завтракают. Тимоша садится рядом с отцом и солидно произносит: