Вокруг расстилался лес, казалось, без конца и без края, хотя нет, кое-где частенько-таки попадались уже распаханные поля, луга, поскотины. Средь ветвей деревьев весело перекликались птицы, радуясь только что взошедшему солнцу. Предутренний промозглый холод сменился не то чтоб теплом, но эдакой приятной прохладцей. Туман уползал в ручьи и овраги, прятался от теплых лучей в густом подлеске среди слежавшихся ноздреватых сугробов, исходивших талой водицей. Однако дорога была сухой, лишь иногда приходилось объезжать лужи, а у неширокой речушки - той самой Шомушки - так и вообще вынуждены были остановиться, нарубить тонких стволов да веток, больно уж было топко.

Вот как раз у этой топи и поджидала монастырская стража - двое пищальников и востроглазый монашек с узким вытянутым книзу лицом.

- Здравы будьте, путники, - ласковым голоском приветствовал монах. - Кто такие будете, куда и зачем?

- И ты будь здрав, святой отче. - Купец слез с телеги и, вытащив из-за пазухи грамоту, лично протянул чернецу. - Вот подорожная…

- Гли-ко! - прочитав, изумился тот. - Самим поместного приказу дьяком подписана!

- Так мы ить в Архангельский городок не только с торговлишкой едем, - важно пояснил торговый гость. - А и с государевым поручением. На то и грамотца.

- Ну, в добрый путь. - Чернец поклонился, с почтением протянув грамоту владельцу. - Господь в помощь.

- И вам того же, - осклабился купчина и стукнул возницу по плечу рукояткой плети. - Поезжай, Антип.

Возы тронулись, покачиваясь, миновали только что замощенную гатью топь. Митька обернулся, надвинув платок на самый лоб, бросил взгляд на стражей. Те, не отрываясь, смотрели вослед обозу.

- Во как! - обернувшись, подмигнул «девкам» дед Федор. - Даже не проверяли. Хорошая у московского гостя грамотца, целый тархан!

Митрий с Василиской переглянулись, но ничего не сказали - еще раньше договорились не болтать почем зря. Вообще еще на постоялом дворе порешили сказаться по-разному: для московских - узкоглазовскими, а для узкоглазовых - добрыми знакомцами Проньки. Пока выходило неплохо. Да и кому какое дело было сейчас до каких-то девок? Ну, едут и едут, есть, слава Богу, не просят, а попросят - так пусть их Прошка кормит, его ведь знакомцы. Вот только молчуньи - плохо! Дедко Федор поболтать любил. Вот и сейчас, едва миновали сторожу, завел свои побасенки-сказки. Про каких-то зверей рассказывал, про охоту, про рыбную ловлю, про «во-от таких форелин», якобы лично пойманных за монастырскими тонями. Потом, когда надоело рассказывать, вполголоса завел песню:

Лен ты мой, лен, при горе крутой,

При горе крутой…

Василиска улыбнулась, подсела к деду поближе, подтянула чистом голоском:

Уж мы сеяли, сеяли ленок,

Сеяли - приговаривали,

Ты удайся, удайся, ленок,

Ленок беленький,

Ленок беленький…

Митька не пел, еще бы - голосок-то давно ломаться начал, то на бас выходил, то на петушиный крик. Улегся на соломе, вытянув ноги, подложил котомку под голову, смотрел на проплывающие по небу облака - хорошо! На ухабах укачивало, но, странно, в сон почему-то совсем не тянуло. Может быть, потому, что ситуация выглядела какой-то подозрительной. Да-да, не сказать за других, а в Митькиных глазах именно так и выглядела. Вот и не спал, думал.

Почему московский купчина не взял их с собой сразу, когда просились? О чем он шептался с таможенным монашком Ефимием, которого вскоре убили? Не связана ли странная смерть таможенника с его разговором с купцом? И что за охранная грамота у московита, такая, что его обоз даже проверять не стали, а обоз весьма подозрительный. По крайней мере, Митрий как ни старался, а никак не мог определить: что же все-таки такое везут московские людишки? Все возы - кроме первого, хозяйского, - тщательно закрыты рогожами, около каждого - по четыре неразговорчивых парня с рогатинами и саблями, - вот уж, действительно, если и попадутся в лесу разбойные люди, так это еще как сказать - кто на кого нарвется. Зачем столько оружных? Странно. Кстати, и дружбан, Прошка, тоже себя очень странно ведет. Какой-то притихший, словно пыльным мешком по голове ударенный. Отвечал невпопад, все словно бы думал о чем-то. Может, просто не выспался? Может…

Что же касается обозных, так с этими нужно держать ухо востро. Оно, конечно, разбойников с ними можно не опасаться, спокойно доехать до самого Спасского погоста, если позволят. Позволят ли? Вот вопрос. Да и стоит ли с ними ехать? Может, лучше обождать да идти дальше одним? Три десятка верст - не слишком-то много. Был бы один, Митька так бы и поступил - шел бы себе и шел по лесной дорожке, ловил бы по пути рыбу, пек бы на костре - огниво есть, вот только соли маловато. Так бы и поступил, если б не Василиска. Уж больно красива дева, да и не красивая б была, все одно - лесные тати до девок жадные. Сохальничают в складчину да живота лишат - вот и вся недолга. Нет, уж с Василиской одним ну никак не можно. Придется купчину упрашивать. Хотя а зачем? Может, лучше потихонечку пойти позади, на глаза не попадаясь? А ежели вдруг разбойники - к обозным живо прибиться. Наверное, так и нужно сделать.

Митька пошевелился, поудобнее устраивая котомку под головой. Кроме конского волоса и крючков - рыболовной снасти, - там была еще малая толика соли, огниво и, конечно, французская книжка «Пантагрюэль» - нежданное наследство свейского купца Карлы Иваныча. Хороший человек был Карла Иваныч, добрый. Жаль - умер.

Они напали внезапно, когда потянулись по левой стороне дороги озера со светлой водой и песчаными берегами. Заскрипев, упала на дорогу сосна, с лихим посвистом выскочили из лесу лихие людишки с рогатинами и саблями, заскакали, заулюлюкали, беря на испуг. Однако не на таких нарвались! Прошка пригнулся, соскочил с воза, услыхав, как засвистали в воздухе стрелы. То стреляли обозные люди, как видно, давно ожидавшие нападения. Саадаки - лук и стрелы - оказались у всех под рукою, как и палаши, и копья, и бердыши. А возница Антип, сунув под рогожку руку, вытащил оттуда пищаль и берендейку - перевязь с порохом и пулями. Заскрежетал огнивом, раздул фитиль да принялся заряжать. Никто ему не мешал - лихие людишки, столкнувшись с неожиданно сильным сопротивлением, не стали испытывать судьбу и поспешно скрылись. Тем не менее Антип зарядил тщательно пищаль и выстрелил в сторону исчезнувших в лесу вражин. А чтоб знали!

Митька передернул плечами и посмотрел на Василиску, которая, похоже, так и не успела испугаться, слишком уж быстро закончилось нападение. Нелепое какое-то, скорее всего - вовсе не московский обоз здесь поджидали.

Лес постепенно редел, становился светлее, сумрачные мохнатые ели сменились стройными соснами, осинами, липой. Вот, на ближнем пологом холме, потянулась березовая рощица, рядом с которой виднелась пашня, а за ней - изгороди и избы деревни Сарожи.

- Ну, мы приехали. - Обернувшись к купцу, Прошка соскочил на повертку. - Уж дальше сами доберетесь - до Тойвуйского погоста девчонки дорогу знают, ну а там наймете кого-нибудь.

- Наймем, - оглянувшись на подошедших «девок», нехорошо ухмыльнулся купец и приказал возчику: - Трогай.

- Эй, эй! - заволновался Прошка. - А девки как же?

Московит ухмыльнулся:

- А мы насчет них не сговаривались.

- Да как же это? Да что же… - Пронька покраснел. - Да ведь с утреца-то говорили…

- Ладно, - смилостивился наконец гость. - Пущай идут к заднему возу. Токмо из уважения к господину твоему, Платону Акимычу.

Прохор обернулся к беглецам, подмигнул: