— То есть, как ничего бабенка? — переспросил Бозор.

— Не знаешь? Сказывай! Целуется, аж дух захватывает. Понимаешь, пришел я, передал, конечно, посылочку, хотел идти домой. Куда там! Нет, говорит, я тебя так не отпущу. Пригласила на чашку чаю. Перед чаем поллитровочку раздавили, закусочка, конечно, хорошая была. Ну, после этого начались разговоры о том да о сем. Она, конечно, мне понять дает, да я ноль внимания: не могу же я другу подложить свинью. Собрался уходить домой, оделся уже. Не пустила. «Куда, говорит, это ты в такую погоду пойдешь?» А на дворе, действительно, начал голосить ветер. «Ночуй, — говорит, — места хватит, не укушу». Ну, а ночью-то она меня и попутала.

Бозор не помнил себя: его то в жар бросало, то знобило, как в лихорадке.

— Малчун! — крикнул Бозор и, изловчившись, столкнул Блажко с плоскости.

В это время над командным пунктом взвилась зеленая ракета.

— Бозор! Борис! Не верь, не слушай меня, наврал я все, все наврал! — кричал Блажко вслед взлетавшему Мирзоеву. Но за шумом мотора его крика никто не слышал.

Блажко постоял еще минуту и, зажав голову руками, пошел в свою землянку.

«Влип, вот влип, так влип. Вот дурак! И почему мне в голову не пало, что Бозор ее любит, что у них настоящая любовь! Что делать? Там наболтал чепуху, а здесь и того хуже. Как же быть? Как распутать этот чертов клубок, который сам же запутал?»,

Виктор Хмара смотрит вдаль, и его мысли то летят за Мирзоевым, то переносятся в родные края. Он не теряет надежды на то, что просьбу удовлетворят , и он своими руками будет бить врагов.

Из задумчивости механика вывел гул мотора за облаками. Самолета еще не было видно, но сердце Хмары встревожилось. Вскоре из облаков вынырнула одна машина.

— Бозор, и-эх! Бозор не вернулся! — простонал Хмара, опустив обессилевшие руки на колени.

Он не сошел с капонира, чтобы услышать объяснение ведомого, сидел, не шевелясь, словно окаменев. Но вот его мозг обожгли слова Афанасия Кучеренко:

— Бозор передал, что у него мотор забарахлил. И, действительно, вижу — за самолетом потянулся черный дым. А тут четверка «мессов» над целью перехватила нас. Вели бой. Выпрыгнул Бозор с парашютом.

В голове Хмары молнией заметались мысли:

«Долил? Не долил? Долил? Не долил?»

Он встал, развел в стороны большие руки и, тяжело переставляя ноги, пошел к товарищам. Вид его был страшен.

— Судите, судите меня! — хрипел Хмара, дико вращая белками глаз. — Масло... Масло не долил в мотор. Проверил, а долить забыл... Погубил Бозора, погубил... В трибунал меня, к расстрелу...

— Не наговаривай на себя напраслину, — вмешался моторист. — Ты забыл, что приказал мне дозаправить?

Вздох облегчения прокатился среди товарищей. Через два дня Виктор Хмара уехал на передовую.

Позднее обычного возвращалась Таня в этот вечер домой. Комсомольско-молодежная бригада уже несколько дней работала сверхурочно, выполняя важный заказ для фронта. Лебедеву из-за Лены отпускали домой раньше других. Но сегодня она отказалась от этой привилегии: ей было страшно оставаться наедине со своим горем.

На горизонте вяло поиграли бледные отблески полярного сияния и исчезли.

«Даже не разыгралось как следует, а уже потухло, — с грустью проводила Таня слабые блики на небе. — Вот так и счастье мое: не успело расцвести, а уже осыпалось; мелькнуло, как сияние, и нет его», — еле сдерживая рыдания; терзалась Таня.

О Блажко Таня вспоминала с отвращением. На работе она как будто забыла о вчерашнем, но, оставшись одна, вновь почувствовала, что спазмы сжимают горло, что все в ней кипит и негодует. Обидно было, что подлец оказался в числе друзей Бозора. То, что Блажко ночевал у нее — факт. А больше для подозрения ничего и не нужно. А эта исчезнувшая фотокарточка? Не провалилась же она сквозь землю. Ясно, что ее стащил Блажко и теперь хвастает перед товарищами своей очередной «победой». А ведь она почти поверила в болтовню о Бозоре!

По дороге Таня зашла к бабушке за дочкой и теперь, раздевая ее, нежно говорила:

— Ну и пусть думают о нас, что хотят. Правда, Леночка? А мы про себя знаем. Ну и пусть. Никого нам не надо, одним лучше и спокойнее.

Таня, целует личико девочки, а сама все говорит и говорит, утешая себя, успокаивая расходившееся сердце.

Уложив Леночку спать, Таня села писать письмо Бозору. Она хотела подробно рассказать о визите Блажко, но раздумала.

«Зачем все это, испорчу их взаимоотношения, а ведь им вместе воевать», — решила она. И написала только небольшую записку. А сердце было готово разорваться на части, и слезы неудержимо катились по щекам.

Дорого бы дал сейчас Блажко, чтобы время вернулось к тому мгновению, когда он переступил порог Таниной комнаты. Тогда все бы пошло по-другому. А теперь, теперь...

«Что я наделал, что наделал, скотина безмозглая?!» — проклинал себя Блажко, вспоминая о случившемся.

Он несколько раз пытался написать письмо Тане, но не хватало духу. В эти дни его как будто подменили: ходил хмурый, с товарищами не разговаривал, замкнулся.

— Что случилось, товарищ Блажко? — спросил его однажды Комлев.

Хотя Блажко ждал подобного вопроса, сердце его екнуло. Однако он нарочито вытянулся в струнку и, глуповато улыбаясь, отчеканил:

— Ничего не произошло, товарищ капитан.

— Не притворяйся, серьезно спрашиваю.

Был вечер. Замполит и летчик шли по дорожке, ведущей из столовой в землянку летного состава. Блажко осмотрелся.

— Все, все расскажу, только чтобы нас никто не слышал, — полушепотом проговорил Блажко.

— Идем ко мне в землянку, командира долго не будет, — предложил Комлев.

В землянке Комлев показал летчику на диван, а сам сел на стул. Блажко кивком головы забросил назад волосы, плюхнулся на диван так, что застонали пружины.

— Давно на таком диване не сидел, — осклабившись, сказал развязно.

— Вы уклоняетесь от темы.

Все с тем же независимым видом Блажко начал рассказывать о событиях последних дней. И по мере рассказа лицо его бледнело, на нем появилось выражение раскаяния.

— Все? — спросил Комлев.

— Все.

— Так мог поступить только подлец.

— Так ведь я шутил...

— С любовью и фронтовой дружбой не шутят. Сегодня же пиши письмо Лебедевой, а теперь иди, пусть комсомольцы обсудят твой поступок.

— Товарищ капитан! — взмолился Блажко. — Какое угодно взыскание давайте, только не выносите на комсомольское собрание. Опозорите меня перед ребятами!

— Вы сами себя опозорили, сами и отвечайте за подлость.

Разметав ручонки, сладко спит Лена. На улице в дикой пляске кружится буря, швыряет в стекла комья снега. У кроватки сидит Таня, крупные слезы катятся из глаз. Да она и не пытается их удержать. На ее коленях лежат письма от Комлева и Блажко.

— Боря, Бозор! — шепчет Таня. — Как все глупо и нелепо произошло. Где же ты теперь, мой милый?

Безрадостным было детство Тани, рано оставшейся без родителей. Дальние родственники увезли ее из глухой деревушки в большой город и определили нянькой в семью артистов. Хозяева обещали устроить Таню учиться, но шли годы, а они и не думали выполнять обещание. Таня делала все по хозяйству, водилась с капризным ребенком. Однажды она получила письмо от подруги детства. Маруся писала, что строит новый город в Заполярье. Таня собрала свои пожитки и направилась к выходу. Хозяйка пыталась остановить ее, вновь стала обещать устроить учиться, но девушка, презрительно бросив: «Давно слышу эту песню!», — вышла на улицу.

За три года ей полюбился сказочный северный край. Здесь она встретила много хороших и верных друзей, среди которых первое место занял Илья Фомич Орехов. Он был для Тани другом, умелым наставником и отцом. Таня же заняла в сердце Ильи Фомича место Вали, единственной его дочери, трагически погибшей в тундре во время пурги.