Но надо было поторапливаться, вечером Ильины позвали гостей — мушкетеров с женами и Пахомову. Эту встречу с новыми коллегами затеяла, конечно, Иринка. «Ведь это же так естественно, — убеждала она Ильина. — Да, наконец, я хочу взглянуть на людей, с которыми ты теперь работаешь». И, как всегда, Иринка взяла верх, и теперь надо было поторапливаться. Но сейчас Ильин думал не о гостях, а об этой халупе в черте города. Неужели же так ничего и нельзя сделать для стариков?

Недалеко от почты работал старый его приятель Ильюша Желваков. Этот умеет находить тропинки… Чем черт не шутит, надо позвонить, нет, лучше всего, как говорил Касьян Касьянович, «брать живьем». Ильин еще раз взглянул на часы: половина шестого, пожалуй что и успею.

Ильюша встретил его отлично, расцеловал, выслушал и, пока слушал, делал пометки в блокноте.

— Так я правильно понимаю, Женя, что очень надо?

— До зарезу!

— Постараюсь.

— Спасибо!

— Я перед Касьяном Касьяновичем вот так в долгу!

— Нет, Касьян Касьянович здесь ни при чем, — сказал Ильин. — Это моя личная просьба.

— Родня? Нет? Ладно, нечего со мной темнить. Я с десяти вопросов что хочешь угадываю. Такая игра: ты загадываешь кого-нибудь, ну, допустим, Наполеона. Начинаю. Двадцатый век? Нет. Девятнадцатый? Да. Европа? Да. Искусство? Нет. Наука? Нет. Военное дело? Полководец и не Россия — значит, Наполеон. Все! С семи вопросов. А теперь скажи: дом хороший, эта резиденция загородная? Нет, нет, это не вопрос, это я вслух сам с собой разговариваю. Развалюха? Ну, какой бы ни был, если в черте города, то я не царь, не бог и не герой. Послушай, в порядке дружбы, вы ж с Иринкой образцово-показательные, неужели же?..

— Ты предлагал с десяти вопросов, — сказал Ильин, смеясь и немножко любуясь веселой Ильюшиной энергией.

— Сдаюсь, ну, сдаюсь, все! — закричал Желваков. — Только скажи правду. Скажешь правду, я тебе десять старух переселю. Пусть меня потом где угодно секут.

— А ведь обманешь, сошлешься на вышестоящие, пиши расписку!

— Какая может быть расписка… Ты, Жень, возрождаешь самое мрачное средневековье. Кто это мне на днях говорил о тебе и как раз в том смысле… Ну, в том смысле, что вот Ильин вроде и умный человек… Слушай, это не ты подался в адвокатуру?

— Ты бы мог выиграть с первого вопроса.

— Ну и ну, ну ты меня потряс! И ты смеешь приходить ко мне с этими самыми адвокатскими штучками. Стража! — крикнул Ильюша сдавленным шепотом. — Вяжите его!

Но Ильин больше не откликался на шутки.

— Слушай, сделай мне это. Ну пойми, старики просто погибнут. Парень может податься на любую большую стройку, а старики…

Он вышел от Желвакова в седьмом часу. В конце Моховой садилось солнце. Пока нырял по тоннелям, вся плавка была выдана, и небо начало остывать. Пахло весной, сумерками. Ильин свернул на улицу Герцена, и, когда дошел до Консерватории, зажглись фонари. Стало быстро темнеть, но в глубине, за Никитскими, небо было бледным и чистым. И, глядя на этот кусочек бледного и чистого неба, Ильин думал, что сегодня в его жизни началось то новое и важное, о чем он говорил Ларе после своего бегства от плова: быть полезным людям, но не отвлеченно, не вообще народу, а конкретному человеку, и если Желваков ничего для стариков не сделает, то Ильин будет и дальше стараться, уж что-нибудь да надумает, все-таки Москву он знает, да и Ильина знают в Москве, это Касьян Касьянович верно сказал.

Он пришел домой, когда гости уже собрались. Но, кажется, они не очень без него скучали. Иринка, все Иринка! Она умела создать атмосферу близости и простоты. Мушкетеры к тому же были давно и прочно знакомы домами. «Чем-то они друг на друга похожи», — весело подумал Ильин.

Жена Колтунова, туго затянутая в талии, с бисеринками пота на черных усиках, стеснялась и ежеминутно краснела. Ее дружески поддразнивал Слиозберг, называя почему-то «камрад Колтунова». (Позднее выяснилось, что она преподает испанский язык.) Фаня Слиозберг, стоматолог, хорошенькая, подвижная, одета была в немыслимо яркое заграничное платье. Надежда Ивановна Васильева, хохотушка, остренькая на язычок, была старше всех — две дочки и внуки. Слиозберг называл ее дважды бабушкой, подливал ей вина, и она довольно быстро затуманилась. Пахомова пришла одна. Ильин знал, что муж много старше нее и вечерами редко выходит из дому.

Мушкетеры веселились и никаких других сверхзадач не ставили. Они любили выпить, потанцевать и обожали рассказывать анекдоты. Васильев за какие-нибудь полчаса напел чуть ли не весь репертуар Высоцкого. И пел хорошо, броско, не фальшивя, как и надо петь такое.

А в танцах первым был Колтунов. Никогда у Ильиных не танцевали — места мало, да и не для того приходили. За ужином больше обсуждали дела, Иринка жаловалась, что «заседание продолжается».

Мушкетеры все же нашли пятачок для танцев, Иринка тоже танцевала. Она когда-то кончила балетную студию при каком-то Доме культуры. Глядя на нее, Ильин думал, что она от всех отличается — пластична, женственна, и ему хотелось поскорее остаться с ней вдвоем.

— А вы вашу семью не пустите по миру? — негромко спросила Пахомова.

— По миру? — весело переспросил Ильин. — Ну, до этого еще не дошло.

— Дойдет, и очень скоро, — пообещала Пахомова. — Если не начнете работать по-настоящему. Вы ж еще ни в один процесс не сели! А что вы там своими бумажками наковыряете?

Ильин промолчал.

— На каждого клиента по часу тратить, нет, так нельзя!

«А вот это мое, сюда я никого не пущу!» — подумал Ильин.

— Знаете, Варвара Павловна, я ведь привык мыслить в миллионах рублей, так мне теперь до ста трудно считать.

— Господи, да что это вы такой неспособный! Ну, возьмите какое-нибудь легонькое совместительство.

— Есть у меня! Лекции я читаю.. Впрочем, спасибо, подумаю…

В одиннадцать Иринка подала кофе, но только стала разливать, как позвонил телефон. «Сашка, — подумал Ильин. — Наверное, что-нибудь с Люсей…»

Но это звонил Касьян Касьянович.

— Шел мимо, вижу свет в окнах — значит, не спят. Ну, ежели не спите, я зайду?

— Да, конечно, конечно… — сказал Ильин несколько растерянно.

Касьян Касьянович был нередким гостем, случалось, обедал, случалось, ужинал, но в такой поздний час… И как это «шел мимо»? Только дело могло привести его сейчас к Ильину. Надо, надо было сказать о гостях, очень может быть, что Касьян Касьянович совсем не настроен слушать буги-вуги…

Но был уже звонок в дверь, и Ильин пошел открывать.

— Э-э! — сказал Касьян Касьянович те самые слова, которые Ильин и ожидал. — Э-э, так у тебя гости… — Он уже снял с себя свой старенький макинтош, который кто-то из конторских остроумцев окрестил «плащом Гарпагона».

— На юридическом языке, — сказал Ильин, — это называется создать себе железное алиби. («Уму непостижимо, что я болтаю», — подумал он.)

И, как всегда, выручила Иринка. Она была искренне приветлива с Касьяном Касьяновичем и, кажется, не могла понять, почему его поздний приход может вызвать замешательство. Снова появилась закуска, водка и портвейн «три семерки».

— Беленькой и пирожочек, — говорил Касьян Касьянович, усаживаясь. — Я человек старый, мне на ночь много нельзя.

Мушкетеры сразу притихли, а Пахомова откровенно нахмурилась. Выходило так, что Касьян Касьянович испортил вечер. «Черт знает что такое, какая-то „несовместимость“…» — думал Ильин.

— Танцы продолжаются, — шутливо возвестил он и поставил самую громкозвучную пластинку — знаменитую «Принцессу».

Но и вертясь на пятачке, Ильин все время прислушивался к Касьяну Касьяновичу, бранил себя за это, но прислушивался.

— Не знал, что гости, не знал… За ваше здоровье, Ирина Сергеевна, за здоровье присутствующих.

«Какое у него белое лицо, — думал Ильин, пока Фаня учила его делать замысловатые па. — Белое, нездоровое, наверное, оттого, что мало бывает на воздухе, все машина да кабинет…»

Мушкетеры быстро допили кофе.

— Фаня, — сказал Слиозберг, — пора!