Так хороший обычай — уважение к старшему — некоторые из старших нещадно используют в личных интересах. И невдомек им, что время уже иное, исполнение каприза старца порой оборачивается вредом не только для парня, но и для дела. Горькие мысли овладели мной, так и подмывало остановить машину, высадить Савкудза и возвратиться к пруду. Еще можно было застать там Эльзу, которая, конечно же, медлит уйти. Но я терпеливо улыбался, слушая набившие оскомину рассказы о том, как раньше жили в Хохкау и какие отчаянные схватки с природой приходилось выдерживать…

Время шло. «Жигули» глотали километры. Эльза, конечно, уже в поселке и негодует, и недоумевает, почему я не появился.

— Долго будем во Владикавказе? — спросил я, воспользовавшись паузой.

Савкудз покосился на меня и хладнокровно и бесстрастно, самим тоном подчеркивая неуместность моего вопроса, произнес:

— Успеем… — ничего толком не объяснив. «Успеем» — это могло означать и до обеда и до вечера. И до утра!

Подъезжая к городу, я уточнил:

— А теперь куда?

— На Горку…

Так и есть. Мы едем в ту часть города, которая когда-то была южной окраиной старого Владикавказа и называлась Осетинской слободкой, потому что до революции сплошь была заселена осетинами. Хотя район находится в нескольких минутах езды от центра, в нем сохранились старые домишки и узкие улочки, и он не выглядит городским. Здесь нет сумятицы, шума и оживленного движения машин, что так гнетет горожан. Улицы пустынные, тихие. Лишь изредка на них появляются прохожие, медленно, не опасаясь транспорта, пересекают проезжую, заасфальтированную часть, которая еще недавно бывала оккупирована многочисленными лужами, так что и перейти ее становилось проблемой. Двухэтажное здание средней школы возвышается над домами, прячущимися за высокими каменными заборами.

Дома здесь точно близнецы. Отличаются только размерами, а построены на один лад: с непременной верандой, застекленной во всю длину, с железной крышей и дубовыми расписными ставнями. Крыши чуть виднеются сквозь пышную листву деревьев, выстроившихся вдоль тротуара. Собаки, беснуясь за заборами, по мере продвижения по улице ночного прохожего передают его друг другу точно эстафету.

Когда-то этот район был известен чистыми, выложенными камнем тротуарами и… недоброй славой. И сейчас каждое утро хозяйки подметают улицу, прилегающую к окнам их домов. Но и злая молва до сих пор упорно держится, хотя за последние тридцать лет можно было от силы насчитать всего две-три скандальные истории, случившиеся тут. Может быть, эти слухи и толки живучи оттого, что на слободке с виду ничего не изменилось и жизнь ее обитателей все так же скрытно протекает за высокими заборами, подальше от чужих взглядов. Здесь не любят посвящать в свои дела соседей, хотя на лавках, поставленных возле каждой калитки, в хорошую погоду с утра устраиваются седобородые старики в лохматых папахах и выцветших черкесках и часами, опираясь подбородком о набалдашник сучковатой палки, греются в лучах жаркого солнца и беседуют, как правило, о давних делах. Но не чураются и сегодняшних проблем, особенно если это касается молодежи, которая совсем не такая, какой они хотели бы ее видеть…

Блюдя старинный осетинский обычай, они при приближении прохожего чинно встают и торжественно приветствуют его, вконец смущая отвыкшего от таких почестей незнакомца. И если человек не посвящен в местные обычаи, он багровеет от прилившей к лицу крови и, неловко бормоча ответные приветствия, ретируется восвояси. Хуже будет, если он остановится и задаст какой-либо вопрос. Тут его начнут упорно приглашать в ближайший дом, и спеши человек хоть на свои похороны, ему отсюда в ближайшие три-четыре часа не вырваться. Он будет сидеть за наспех накрытым столом на почетном месте, и старики станут провозглашать тосты, обращаясь, в первую очередь, к нему, и их, этих тостов, страшно много, и совершенно нет возможности пропустить хотя бы один, ибо это оскорбит старцев, и, в конце концов, незнакомец встанет из-за стола в таком состоянии, когда все люди на одно лицо. А старики, отдав дань обычаю гостеприимства, вновь устроятся на солнышке, поразительным образом сохранив ясность взгляда и трезвость мышления, и продолжат с того самого места, на котором они остановились, рассказы о подвигах дедов и прадедов, о далеких и опасных походах в Турцию и Иран, из которых наши предки или вовсе не возвращались, или приезжали с золотом, коврами и с закутанной в черную паранджу красавицей-турчанкой.

Огромные железные ворота двора распахиваются лишь в торжественных случаях — во время свадьбы или кувда по поводу рождения сына, прибытия родственника из далекого путешествия или проводов сына на службу в армию. И еще в дни похорон. Тогда дом, двор и улицу заполняют многочисленные родственники, приезжающие из самых отдаленных аулов, друзья, друзья друзей, сородичи, соседи и друзья соседей. Есть даже поговорка, что грузины приходят на свадьбу с вином, а осетины с друзьями. Иногда ее произносят не без намека…

На всю улицу устанавливали длинные доски, ибо где достать столько столов, чтоб усадить многочисленных гостей? Тут же из черного от копоти, вскладчину приобретенного котла — таких чудовищных размеров, что в него легко помещалась целая туша быка, — вытаскивали огромные куски мяса и клали на голые доски… Но никто не усаживался за стол, потому что не прибыли еще жители аула, из которого вышла семья виновников торжества. Наконец, на улицу, походившую на потревоженный улей, въезжала грузовая машина, через борта ее степенно переваливались горцы в папахах, с кинжалами на поясах, и, опустившись на землю, долго отряхивали полы черкесок. Направлялись к столам живописной толпой — впереди вышагивали старики… Гости приходили в движение и, уговаривая друг друга занять места попочетнее, долго рассаживались. Начинался пир, но народ продолжал прибывать. На улице выстраивались машины всех мастей от «Волг» до самосвалов. И каждый прохожий, кто в это время оказывался на слободке, водворялся за стол, и ему тут же всучивали в руки бокал. И хорошо, если, прежде чем провозгласить тост и выпить, ему удавалось узнать, ради какого события накрыты столы, радость или горе посетили этот хадзар, чтоб ненароком не попасть впросак, особенно пропустив рюмку-другую.

До рассвета стоял гул на улице, и далеко по окрестностям разносились звуки гармоники и песни. Обременительные пышные свадьбы, кувды и похороны нередко вгоняли хозяев в такие долги, что рассчитываться приходилось годами…

Наконец, охмелевшие и охрипшие от тостов и песен гости седлали своих стальных коней и разъезжались по домам. Железные ворота закрывались. Во всей слободке вновь воцарялись тишина и покой. Глядя на эти пустынные улицы, с трудом верилось, что еще вчера здесь было полным полно народу и стоял веселый гул. Вновь слободка походила на аул, удаленный на много километров от больших дорог. В каких-то сотнях метров отсюда находился центр города, по соседней улице мчался сплошной поток «Москвичей», «Волг», «Жигулей», грузовиков, автобусов, позвякивали трамваи, — а здесь тишину нарушали лишь кукареканье петухов и лай собак, да гулко отдавался в ушах стук каблуков одинокого путника…

Мы объехали лужу и, нацепив на колеса пудовую грязь, с трудом добрались до новенького, только что сданного здания.

— Подожди, — предупредил меня Савкудз и вылез из машины.

— Но мне надо быть в ущелье! — я был в отчаянии.

Он даже не посмотрел в мою сторону. Старательно поводил подошвой сапог по острым краям ступенек, сбивая комья грязи, и исчез в подъезде.

Целый час торчал я у дома, а его все не было. Чего он там застрял? Меня же Эльза ждет! Все-таки мягкотелый я. Взять бы да уехать. Другой бы так и сделал. А я вот не могу.

Было двадцать две минуты десятого, когда Савкудз показался в подъезде. Неторопливо оглядев новые дома, выстроившиеся вокруг, он уселся в машину, коротко сказал:

— А теперь давай посетим моего приятеля. Больше месяца у него не был.

Когда я подъехал к дому с высоким, в полтора метра цоколем, старец вытащил из нагрудного кармана исписанный лист бумаги, пояснил: