Черное небо, точно печь, отдавало жаром. Нелегко зрителям, а о нас и говорить нечего, воздуха не хватало. Но престиж ансамбля превыше всего, мы заставляли себя собраться, — и откуда только силы берутся? — с каждым мгновением ускоряя темп, споря с доулистом…

Шквал аплодисментов нарастал. Казалось, жара отпустила зрителей, они били в ладони докрасна, топали ногами, вскакивали: — «Брависсимо!»

Первое отделение концерта завершилось «Играми чабанов». Спокойно начав сюиту, постепенно каждому танцору предоставлялась возможность показать все, на что способен, и солист, выскакивая в круг, под неистовые звуки доули и гармоники, подбадриваемый друзьями, крутился волчком; высоко подпрыгивал на носках, носился по сцене на коленях; совершал, точно профессиональный акробат, кульбиты в воздухе; держась обеими руками за концы палки, с невероятной быстротой перепрыгивал через нее вперед-назад, вперед-назад…

Калейдоскопом мелькали ловкие, сильные фигуры. Азарт танцоров не мог не передаться трибунам, и семь тысяч зрителей не заметили, как оказались на ногах, крича и аплодируя…

Наступил момент и для моего коренного трюка: разогнавшись, со всего размаха опускаюсь на колени, и, выгнувшись назад, стремительно скольжу по полу, пересекая сцену. Опасный бросок — так называемые «сани» — окончательно покорил зрителей. Солидные, умеющие владеть собой, закаленные в штормах биржевых страстей банкиры и бизнесмены вопили, подпрыгивая и хлопая друг друга по спине. А танцоры преподносили все новые трюки, и вдруг вихрь ярких костюмов заполнил сцену, она вся пришла в движение, чтоб затем разом, в долю секунды, с последним взвизгом гармоники и резким ударом доули внезапно замереть, застыть в финальной картине. На трибунах творилось что-то невообразимое: шум, крик, свист, аплодисменты рвались ввысь, к дышащему жаром черному небу, и разносились по, казалось, разволновавшемуся морю.

Ребята, обливаясь потом, уставшие, на дрожащих от напряжения ногах молча делали поклоны, покорно подставив себя под вал восторгов, и старались отдышаться, потому что знали: предстоит еще один натиск, эта толпа вошедших в азарт людей не отпустит их так просто со сцены, заставит повторить на бис концовку… На этот случай у нас в запасе новый вариант. Теперь сюита шла в ином ключе — юмористическом. Танцоры вновь демонстрировали сложнейшие па, но на сей раз вызывая взрывы смеха… Солист, взметнувшись высоко в воздух, неожиданно совершал один кульбит, второй, третий, четвертый… Казалось, он сейчас сорвется со сцены — зрители в одном порыве выдохнули «Ах!», но «чабан», не сбавляя темпа и сделав еще один кульбит, каким-то чудом вдруг замер, плюхнувшись на самый край сцены, свесив ноги в яму и широко улыбаясь зрителям, наслаждаясь их испугом…

Теперь на сцену выскочил танцор в черной бурке. Но что это? У него четыре ноги, две из которых торчали над плечами, а между ними забавная рожица с вытаращенными глазами…

Зелим шел, делая коротенькие шажки, углубленно рассуждая о чем-то, бубня себе под нос, энергично помогая своим думам резкими жестами правой руки. Шел медленно, с чувством чрезмерного собственного достоинства, никак не реагируя на зашедшуюся в смехе публику…

И опять все засверкало, замельтешило на сцене — пронесся вихрь и замер, вызвав новый взрыв аплодисментов и восклицаний… Под овации зрителей танцоры убежали за кулисы, чтоб вновь появиться, принять девятый вал восторга… Стояли минуту, вторую, третью… «Брависсимо!», «Бис!» — неслось, не умолкая, им в лицо. Танцоры кланялись, прижимали ладони к груди, благодаря и одновременно умоляя отпустить их, чтоб там, за кулисами, отдышаться, присесть, вытянуть натруженные ноги… Но публика не отпускала. И тогда на сцену вышел ведущий:

— Через пятнадцать минут они вновь будут перед вами!

… Тишина за кулисами. Лишь возбужденный гул толпы доносился сюда. А те, кто вызвал бурю восторга, тихи и безмолвны. Кто опустился в кресло, кто на стул, а кто и просто на пол, закрыв глаза и тяжело дыша. Дарья, костюмерша, металась вдоль стены, унося потяжелевшие от пота костюмы, готовя новые для танцев, включенных во второе отделение.

Я примостился у стены. Ноги ноют, прямо гудят. Подвигал пальцами. Большой на правой ноге отдал резкой болью. Неужели повредил ноготь, когда вскочил на носки? Проделывая этот трюк, важно быстро подвернуть большой палец, чтоб упор не пришелся на ноготь. С опытом рефлекс срабатывает автоматически. Почему на сей раз я оплошал? Да, что-то отвлекло мое внимание. Точно. Теперь каждое движение будет отдавать болью. А еще предстоит четыре танца на носках. Я поежился в предчувствии озноба во всем теле, который будет вызван болью в пальце.

Но что отвлекло меня? Прыжок, ослепительная вспышка блица и одновременно еще что-то… Лицо… Прическа… Брови… Так молния внезапно высвечивает ветви дерева. Да, это лицо… Но нет, нет. Этого не может быть. Италия… А она в Западной Германии… И почему я волнуюсь? Ведь я не разглядел девушку. Только прическа и брови… Всего какая-то доля секунды. Глупости. Показалось. Она не может быть здесь.

Спустившись со сцены, я увидел Аслана Георгиевича в окружении толпы. Собственно, не в окружении. Итальянцы стояли двумя группами, а в центре — Аслан Георгиевич. Во главе правой стоял представительный мужчина лет пятидесяти с удивительно ровным и красивым загаром. Воплощение уверенности, спокойствия и солидности. Но при этом доброжелательно учтив.

— Мэр Капри, — пояснил Алан. — Сразу видно, особых забот у него нет. И свита шикарная. Он только что представил своих спутников Аслану Георгиевичу: два министра, три депутата Европарламента, остальные тоже шишки. А дамочки с украшениями — это их жены.

— А слева? — спросил я, имея в виду одетых разношерстно: в рубашки и футболки людей, многие из которых были в сандалиях.

— Коммунисты. Гордо стоят. Тот, в джинсах, невысокий, что обратился сейчас к Аслану Георгиевичу, — заместитель мэра. Видишь, обе группы отдалились друг от друга. Стоят вроде на одном пятачке, но не общаются. Свита мэра — сама по себе, товарищи его зама — сами по себе… Нелегко приходится нашему министру.

Но Аслан Георгиевич умудрялся общаться и с теми, и с другими, отвечая на вопросы то мэра и его свиты, то заместителя мэра и его товарищей.

— Кто такие осетины? — переспросил наш министр. — Выходит, наши танцы вызвали интерес к народу. Осетины — немногочисленны, обитают в центральной части Кавказских гор. Кстати, наши предки — скифы, сарматы и аланы, в свое время, точнее, в первые века нашей эры, жили по соседству с римлянами. Гунны, появившиеся с Востока, увлекли массу алан за собой на Запад. Лишь часть алан, решившаяся не соединяться с Аттилой, отошла на Кавказ. Мы-то и являемся потомками непокорившихся гуннам алан. Нас около пятисот тысяч человек…

— Всего пятьсот тысяч? — поразился мэр и спросил: — И как вам удалось в наш нивелирующий все и вся век сохранить столь самобытный фольклор?

— Народ, который не сохранил танцев, песен и обычаев предков, становится их тенью, — так говорят осетины, — сказал министр и крикнул по-осетински администратору ансамбля: — Ацамаз, принеси шампанское!

Один из коммунистов что-то проговорил оживленно.

— Он по профессии историк, — пояснил Виктор. — И вспоминает, что аланы славились своей кавалерией. Рим вынужден был даже выпустить специальное руководство по борьбе с ней…

— Впрочем, мы не только враждовали, — вмешался заместитель мэра. — Риму удалось сделать алан союзниками. Одна из северных провинций так и называлась — Сарматия.

— Вот видите, и тогда разные народы находили общий язык, — улыбнулся Аслан Георгиевич. — Пример для нас.

— А это уже пропаганда! — уличая нашего министра, мэр под хохот итальянцев ткнул ему в грудь пальцем.

— А я этого и не скрываю! — в тон ему ответил Аслан Георгиевич. — Мы прибыли в вашу прекрасную страну не только показывать свое искусство, но и ратовать за мир! — и, увидев прибежавшего с тремя бутылками шампанского Ацамаза, добавил: — И я думаю, сейчас самое время подтвердить это тостами. Извините, что шампанское придется пить из бумажных стаканчиков…