Логинов, конечно, знал, по каким ухабам пришлось трястись служебной колеснице Шукарева. В английском флоте в личном деле капитанов кораблей есть в анкете графа: везучий или невезучий. Так вот, о Шукареве наверняка написали бы — «невезучий», да еще добавили — «очень». Правда, где-нибудь в скобочках оговорили бы — «после войны». В войну он не только остался в живых, но и неуклонно шагал вверх по служебной лестнице, причем довольно быстро. А в последние годы злодейка-судьба, видимо, почему-то осерчала на Шукарева.

Это комбригство у него было уже третьим. Впервые бригаду он принял в тридцать семь лет. Был самым молодым комбригом. Бригаду сформировали из новых лодок послевоенной постройки. Приходилось одновременно и командовать, и учиться. Его усердия хватало на троих, все шло преотлично, бригада его была на хорошем счету. А вот беда пришла какая-то неожиданная и чудная, ранее ни с кем не приключавшаяся. В начале зимы, когда ледок в бухте был не толще вершка, Шукарев получил приказание перешвартовать лодки бригады, чтобы для какой-то надобности освободить пирс. Перешвартовал. Мог ли он знать, что у новых лодок на заднем ходу засосанные струей воды осколки могут привести к неприятности? Не мог. И никто не мог — такое произошло впервые. Старые лодки — «катюши», «сталинцы», «щуки», «малютки» — через лед перли как танки, хочешь — вперед, хочешь — назад. И никогда с ними ничего не делалось. А тут… И кто-то должен был за это отвечать. Понизили Шукарева до начальника штаба бригады и вновь послали служить туда, откуда пришел.

Через два года он во второй раз принял бригаду. Теперь уже на флоте. И опять беда пришла, откуда Шукарев ее не ждал: один из лучших командиров после удачной торпедной атаки на приз главнокомандующего Военно-Морским Флотом потерял от радости голову и при всплытии, понадеявшись только на данные гидроакустиков, проскочил перископную глубину и всплыл прямо под форштевень идущего по инерции с выключенными двигателями сторожевика, выполнявшего роль корабля охранения. Никто, слава богу, не пострадал, но за плохую организацию вновь Шукареву пришлось «сдавать назад».

После всех этих передряг он стал опасливым, и к нему намертво приклеилось прозвище «дед Щукарь».

— И все-таки я убежден, Юрий Захарович, что командирам надо больше доверять. Ведь они же ваши ученики. Вспомните мудрые слова: «Учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться». А какой же прок от ученика, которому не веришь?

— Почему ты решил, что я не верю? Тебе, например. Не меньше, чем себе. — И вдруг Шукарев расхохотался. Смеялся он так же басовито, как и ругался, издавая при этом какие-то округлые звуки наподобие «хо-о-о-хо». А весело ему стало от внезапно пришедшей в голову смешной мысли, которую он и выдавил из себя сквозь смех: — Недаром, Коля, тебя все «чалочным капитаном» кличут… Хо-о-о-хо! Все из-за моего доверия к тебе… Хо-о-о-хо!

Логинова на бригаде действительно прозвали «чалочным капитаном». Условия швартовки в гавани были сложными, и Шукарев, доверявший только Логинову, на все перешвартовывающиеся лодки непременно посылал Николая Филипповича. Он чувствовал себя спокойней, если рядом с молодым командиром на мостике стоял многоопытный Логинов.

Логинов подождал, пока отхохочется комбриг, и, стремясь придать голосу извиняющуюся окраску, чтобы, упаси боже, не обидеть Шукарева, проговорил:

— Не смеяться нам, Юрий Захарович, надо, а плакать. У нас на бригаде скоро ни один командир, кроме меня, швартоваться не будет уметь. Еще бы нам на бригаду одного Логинова, чтобы он за всех торпедами стрелял, и тогда других командиров можно было бы разогнать. За ненадобностью. Благо сейчас сокращение Вооруженных Сил идет. Как раз было бы в духе времени.

— Ишь, как ты его! Комбрига-то своего! Так его, так! — Шукарев неожиданно обиделся. — А мне где место определил? В скотниках или овощеводах?!

Логинов смотрел на расходившегося комбрига и тоскливо думал: «Неужто не дошло? Неужто не понял?»

— Я теперь у вас всех вроде кандалов на ногах. Мешаю. Так сказать, вы в прогресс, а я вас за уши обратно. Инициативу глушу, свободы лишаю… Так, что ли? — Голос Шукарева дрожал от обиды.

— Я этого не хотел сказать. Вы меня учили, хорошо учили, строго спрашивали, но и верили. И я вам за это благодарен. Но я что-то не упомню, чтобы вы у меня, молодого штурмана, над душой стояли или за меня прокладку вели. А сейчас…. — Логинов замялся, подбирая слова поделикатнее, чтобы высказать наконец то, что уже давно наболело на душе, и не только у него. — Вы простите меня, Юрий Захарович, но сейчас вы порой бываете… Как бы поделикатнее сказать…

— А чего ты деликатничаешь? Сажай прямо, как думаешь!

— Бываете чересчур уж осторожны. Давите на командиров. Не даете им самим выбрать правильное решение. — Комбриг приподнял было лапищу, намереваясь остановить Логинова своим излюбленным «стоп моторы», но тот, зная, что другого такого случая может больше не представиться и что если сейчас не выскажется, то потом уже вряд ли когда на это решится, настойчиво продолжал: — Откуда же в нашей бригаде, подчеркиваю — в нашей бригаде, командирам умения набираться? Перешвартовываться посылаете за них меня. Штаб чаще всего проверяет не то, что умеет делать командир или вахтенный офицер, а чему надрессирован. Чего стоят такие вводные, как «Человек за бортом» или «Срочное погружение без хода»? Это же все задачи для филатовских медведей. А вот сумеет ли тот же молодой командир правильно действовать при неожиданной встрече с противником под водой? Сумеет ли он в невыгодных для себя условиях упредить противника и первым выйти на него в атаку, использовать оружие? Вы это делать умеете. И флагманские специалисты умеют. Этому надо обучать и молодежь, не бояться доверять ей. Я вот, помню, в войну, будучи молодым вахтенным офицером, вдвоем с сигнальщиком на мостике оставался. И всегда все в порядке было. А сейчас у нас стоит вахтенный офицер, и рядом с ним днем и ночью или командир, или старпом, или кто-нибудь из штаба. И основная обязанность этого бедолаги не командовать кораблем, а не прозевать и правильно отрепетовать команды начальства. Дальше идет цепная реакция: вы не доверяете командиру, он, естественно, — своим офицерам.

Комбриг немного подождал, не скажет ли еще чего Логинов, сцепив пальцы, хрустнул суставами, будто кто-то в кабинете ломал кирпичи, и спросил:

— Ты, надо полагать, все высказал? Хорошо. Теперь, как говорят в Одессе, слушай сюда. Чего ты от меня требуешь? Учить тому, что будет нужно на войне? Учим. И ты это не хуже меня знаешь. Планы боевой подготовки мы выполняем? Выполняем. Приз главкома за торпедные стрельбы вот уже два года у нас. Так ведь? В автономное плавание ходили лодки именно нашей бригады. А почему? Выучка лучше, чем у других. Согласен? Согласен. Так теперь ты мне скажи: какого же тебе еще рожна надо?! Разумного риска? Вот, видел? — Он сунул фигу к носу Логинова. — Меня комбригом никто четвертый раз не назначит. А теперь что касается войны. Ты ведь ее только хвост застал, а я, когда ты к нам пришел, уже в командиры метил. И я-то уж знаю, какой спрос в войну был. Сегодня напортачил, а завтра вышел в море и фрица утопил. Плюс на минус, и все по нулям. А сейчас, к счастью, не война, топить некого. И к тому же, уважаемый Николай Филиппович, помни: осторожность — сестра мудрости. Это не я, трусливый дед Щукарь, выдумал, а предки наши. Они, говорят, не глупее нас были.

Зазвонил телефон. Комбриг снял трубку и пророкотал в нее:

— Шукарев у аппарата… Да, да, Орлов, слушаю тебя… Перешвартовывайся. Только подожди Логинова. Он у меня. Сейчас придет. — Положив трубку на место, комбриг хмуро бросил: — Сходи помоги Орлову.

Выходил Логинов из кабинета комбрига с легкой душой, он даже довольно улыбнулся. Обычно в таких случаях комбриг ему приказывал: «Иди перешвартуй», а сегодня попросил: «Сходи помоги…» Видать, разговор задел нужную струну.

В кубрике команды подводной лодки «С-274» безлюдье. Только дневальный да двое старшин первой статьи — Ларин и Киселев. Оба — Володи.