Он поднял глаза и в сумраке вечера узнал знакомое лицо. Это была Катя, местная учительница ликбеза, недавно приехавшая сюда после окончания курсов.

Женя познакомился с ней на станции в день приезда. Сойдя с поезда, он заметил одиноко стоящую одетую в полушубок и белый цветастый платок раскрасневшуюся на морозе девушку. Уловив на себе его пристальный взгляд, она отвернулась и стала прихлопывать валенками один об другой, хотя легкий морозец едва ли имел значение при ее одежде.

Женя подошел, поздоровался и, прикинувшись простачком, спросил, не его ли ее прислали встретить, так как он нездешний и может заблудиться. Девушка засмеялась. Смех был тихий и красивый.

Поезд прошел. Видимо, тот, кого она встречала, не приехал. Женя даже не спросил, кого она ждала. По дороге в розвальнях, наполненных душистым сеном, они сидели рядом и разговаривали о прошлом друг друга. Возле сельсовета деревни Ратаново Женя распрощался со своей новой знакомой, попросив разрешения навестить ее в школе.

Уже на следующее утро Женя проснулся с ощущением, что ему необходимо повидать Катю. Какая-то сила не отпускала воспоминания о ней, и от этого становилось светло и счастливо на душе. Чем больше проходило времени, тем настойчивее становилось желание встретиться с Катей. К концу недели Женя понял, что не увидеть ее не может.

В первый же выходной день Женя пошел в Ратаново. По мере приближения к школе Женя учащал шаги в конце концов побежал. Мысли путались, он не знал, как объяснить свое появление, с чего начать разговор. В первый раз он так легко и бойко говорил, а сейчас не может придумать тему для разговора.

Катя появилась неожиданно. Узнав его, она заметно разволновалась.

— Вы? — и почему-то огляделась по сторонам.

— А что, разве нельзя? — забыв поздороваться, спросил Женя.

— Нет, отчего же. Но могут увидеть, начнут говорить.

— Что же делать? — задал он глупый вопрос.

— Не знаю. Пойдемте, а то неудобно стоять. Медленно, каждый по своей стороне пошли они вдоль широкой изъезженной ледяной дороги, и обоим казалось, что из всех окон глядят любопытные, жадные до сплетен глаза. От этого волнение усиливалось, и они сосредоточенно смотрели на дорогу, не зная, как и с чего начать разговор.

С тех пор Женя встречался с Катей не раз. И уже не только в деревне, но и в эскадрилье знали, что у Птухина есть «зазноба-учительница». Многие твердо предсказывали — быть свадьбе…

Вот и сейчас, стоя перед ней, он почувствовал, как сильно забилось сердце. Женя даже не удивился, что Катя стояла какая-то потерянная.

— …А, дорогой товарищ летчик, заходи, ждем, — пригласил появившийся секретарь комячейки, отстраняя Катю от двери. Женя едва успел прошептать ей: «Подожди после доклада, надо поговорить…»

За всю лекцию Птухин так и не решился взглянуть на Катю. От одной мысли, что она, сидя где-то сзади, глядит на него, слова непослушно, словно плохие пельмени к рукам, липли одно к другому. Наконец, изрядно пропотев от волнения, Женя замолчал и уставился на председательствующего секретаря комячейки поселка.

— Все, что ли? — уточнил тот.

— Все.

— Какие, граждане селяне, есть вопросы к дорогому летчику?

Одновременно с первым вопросом кто-то подал ему записку, на которой торопливым почерком было выведено: «Докладчику лично в руки».

Отвечая на вопросы, Женя стал искать глазами Катю. Ее нигде не было. «Наверное, дожидается у крыльца, — подумал он, — скорее бы кончались эти вопросы». Почти не слушая слов благодарности: «От вас, дорогие граждане крестьяне, и себя лично…», Женя стал пробираться к двери.

На крыльце Кати не было. Женя вспомнил о записке, подошел к окну и, еле различая буквы, стал читать.

«Женя, не сердитесь и не ищите встреч. Я выхожу замуж за Горина и уезжаю вместе с ним. Вы хороший, очень, но так получилось. Буду помнить вас всю жизнь. Прощайте, Катя».

Женя почувствовал, как все тело охватила какая-то мерзкая вялость. Он уже испытал такое же состояние давно на Южном фронте, когда на аэродроме неожиданно перед ним вырос белогвардейский солдат.

«Кто такой Горин? Ах да, действительно завтра убывает из эскадрильи военлет Горин… Ведь я тоже хотел жениться, написал об этом маме, думал, поедем домой вместе, ведь скоро отпуск». Мысли путались. Не заметил, как добрался до части. «Хватит, черт с ней, с любовью. Ясно одно: самое надежное в моей жизни — это самолет и дружба. Друг не обманет, не подведет. Например, Пумпур. А что сказать ребятам? Ничего. Правду расскажу только Пете. Другие будут смеяться: проворонил!»

Но другие не смеялись. Пумпур был настоящий друг и заставил всех с пониманием отнестись к неудаче Жени.

Открутив положенное время на «потолке» по третьему пункту летной программы, Женя перешел в пологую спираль и периодически давал газ, чтобы не переохладить мотор. После высоты приятно было вдыхать густой холодный воздух. От яркого солнца слезились глаза. Оно казалось везде: то прямо, когда самолет разворачивался в его сторону, то отражалось от приборов, когда оказывалось сзади.

Из-под крыла, нарушая белизну снегового покрова, медленно стал выплывать город Кожухов. Где-то боковым зрением Женя увидел самолет, который шел со снижением. Женя присмотрелся, и в тот момент, когда самолет развернулся носом, увидел неподвижно стоящий винт. Самолет шел на вынужденную.

Не раздумывая, Женя стал сближаться. Еще на большом расстоянии рассмотрел номер — 7709… самолет, на котором недели две назад садился на вынужденную Юнгмейстер. А теперь Женя без труда узнал военлета Цуренко. Летчик сосредоточенно выискивал площадку на снегу. Местность была пересеченной — сесть было негде. Женя зашел с внутренней стороны и обозначил себя. На секунду бросив управление, Цуренко скрещенными руками перед собой показал, что сдал мотор.

Высоты оставалось немного, уже нужно было строить расчет на посадку. Женя оглядел землю и решил, что садиться следует на поле, ближе к Кожухову, чтобы люди могли быстро подбежать — мало ли чем закончится посадка. Цуренко почему-то тянул в другую сторону. Выскочив вперед, Птухин покачал с крыла на крыло, давая знак «следуй за мной», и стал медленно разворачиваться. Оглянувшись, он увидел, что Цуренко за ним не следует. Все. Оставалось только наблюдать, чем кончится посадка. Став в круг на высоте метров двадцати, Женя видел, как самолет мягко коснулся снега и заскользил, быстро теряя скорость. Теперь в благополучном исходе посадки можно было не сомневаться. Однако, почти остановившись, самолет резко развернулся вправо и… оказался на спине. Женя подвернул самолет, убрал газ и стал рассчитывать посадку поближе к Цуренко. В тот момент, когда лыжи коснулись снега, Женя подумал, что может оказаться в таком же положении, только добровольно. Птухин всей силой прижимал ручку к животу, напрягаясь каждый момент, когда хвост начинал подпрыгивать на неровностях.

Едва, самолет остановился, Женя выскочил из кабины, не выключая мотора, помчался к опрокинутому самолету. Издали он увидел, что Цуренко до сих пор висит вниз головой и, как показалось, неподвижно.

— Я сейчас! — заорал Птухин во все горло. Голова летчика медленно повернулась в его сторону.

— Жив! — обрадовался Птухин.

Цуренко держался руками за привязные ремни, в замок которых крепко упиралась ручка управления. Ноги вывалились из педалей, и теперь весь он, скрючившись, висел на ремнях. Выбраться сам он бы не смог. И, несмотря на то, что времени прошло совсем немного, лицо его посинело и опухло.

Женя дернул ручку, но та крепко уперлась в живот летчику. Нужен был нож, но его не было ни у Птухина, ни у Цуренко.

Подобравшись на спине под кабину, Женя уперся Э тяжелое тело Цуренко, приподнял его, освободил ручку управления. Дернув скобу, он расстегнул ремни, и мгновенно тело Цуренко вывалилось из кабины. Полежав неподвижно, оба летчика медленно стали выбираться из-под самолета.

С первых дней июля 1925 года установилась небывалая жара. К полудню все живое искало спасительной тени. Даже надоедливые коровы, не желавшие понять, что летное поле не пастбище, теперь отдавали предпочтение кустарникам и рощам. Казалось, одни цикады радовались нестерпимой жаре, соревнуясь в треске с авиационными моторами. С воздуха летчики видели, как горят то хлеб в поле, то дома в деревне.