– Белые, – сказал Безайс.

– Ага, – ответил он.

Это была походная кухня грязно-зелёного цвета. Над ней тряслась и вздрагивала прокопчённая, расхлябанная труба, высокие колеса по самую ступицу были покрыты старой осенней грязью. Кухня катилась с грохотом, внутри бака, звеня, перекатывался какой-то железный предмет. На передке раскачивался солдат в папахе, и штык за плечами чертил круги при каждом толчке. Он махнул рукой, и Жуканов остановил лошадей.

– Далеко до Жирховки? – спросил солдат.

– Рукой подать, – отозвался Жуканов. – Так все прямиком, прямиком, а потом как доедете до камней, тут дорога пойдёт вправо и влево. Которая вправо идёт дорога, это и есть на Жирховку.

– Сколько вёрст отсюда?

– Думаю, будет не больше пяти.

Солдат потёр ладонью замёрзшие щеки.

– А может быть, – сказал он, – тут меньше осталось? Может быть, версты три?

– Может быть, и три, – согласился Жуканов. – Кто ж её знает – дорога немеряная. Да, пожалуй, что три версты. Конечно, три.

Матвеев ждал, что солдат поедет дальше, но он слез с козёл и помахал руками, чтобы согреться.

– Слушай-ка, дядя, – сказал он, – хлеб у тебя есть?

– Есть.

– Дай-ка закусить.

– Да господи! – воскликнул Жуканов. – Пожалуйста, об чем разговор! Сам был на действительной, три года в сапёрном батальоне откачал. Кушайте, будьте здоровы, разве жаль для солдата хлеба? – продолжал он, открывая корзину и доставая завёрнутый в газету хлеб. – Может быть, ветчины хотите? Возьмите уж и ветчины.

– Давай и ветчину, – сказал солдат, беря продукты. – Может быть, и закурить найдётся?

– Очень сожалею, но я некурящий, – виновато сказал Жуканов. – Здоровье не позволяет.

– Чего?

– Здоровьем, говорю, слаб. Грудь табачного дыма не принимает. Не курю. Вот, если хотите, подсолнухов – калёные подсолнухи.

Безайс вынул папиросу и дал ему закурить. Он с жадностью глотнул дым.

Матвеев разглядывал его. Он был одет в новенькую светло-коричневую шинель. Шинель сидела плохо, коробилась, как картонная, и торчала острыми углами на каждой складке; хлястик, перетянутый поясом, стоял дыбом. У солдата было курносое обветренное лицо, он часто мигал покрасневшими от бессонницы глазами. Сняв винтовку, он прислонил её к колесу и стал чесаться всюду – под мышками, за воротником, под коленями. Почесать спину ему не удалось – тогда он потёрся о кухню.

– Едят? – спросил его Жуканов.

– Как звери.

– Давно заняли Хабаровск?

– Третьего дня.

– А как тут дорога сейчас – спокойная? Безопасно ехать?

– А чего ж бояться?

– Мало ли чего! Партизаны могут быть или красные пойдут в наступление. Попадёшь в самую толчею, так, пожалуй, и не выскочишь. Вот я через это и беспокоюсь ехать.

Солдат снова залез на козлы, закрыл ноги и начал отовсюду подтыкать шинель, чтобы не продувало.

– А знаете что? – продолжал Жуканов. – Я лучше с вами поеду. Боюсь я, знаете ли, ехать. Вернусь с вами в деревню, пережду там денька два, пока все не утрясётся, а потом и двину в Хабаровск. Как, господин солдат, возьмёте вы меня с собой?

– Мне что? – ответил он. – Дорога казённая.

– А мы? – воскликнул Безайс, хватая Жуканова за рукав.

Жуканов спокойно отнял рукав.

– А вы идите пешком. До Хабаровска недалеко, живо дойдёте. Ваше дело молодое, не то, что я. Да и я тоже не за себя боюсь, а за лошадей – вдруг отымут?

– Но ведь это чёрт знает что!

– Не чертыхайтесь. Ничего такого особенного нет в этом.

– Скоро вы там? – спросил солдат. – Мне ехать надо.

– Ну, послушайте, Жуканов. Ну, оставьте, пожалуйста.

– Мне нечего оставлять. Чего мне оставлять?

– Поедемте дальше…

– Что я, обязан, что ли, вас возить? Сказал – не поеду.

Безайс, силясь улыбнуться, взглянул на Матвеева. Он сидел бледный, подавленный, глядя в лицо Жуканову.

– Хорошо, – тихо сказал Матвеев. – Мы пойдём. Только отъедемте немного дальше, чтобы мы могли вынуть деньги и бумаги.

– Какие деньги? – громко спросил Жуканов. – Это что вы пятёрку мне дали? Берите, пожалуйста, мне чужого не надо. Подавитесь своей пятёркой.

– Тише, пожалуйста, – сказал Безайс, насильно улыбаясь и путаясь в словах. – Деньги, тысячу рублей… И бумаги. Пожалуйста.

Жуканов обернулся к солдату. Он молча, с любопытством наблюдал за ними.

– Чистая комедия, – сказал он, разводя руками и улыбаясь. – Какие-то бумаги с меня требуют. Чудаки. Не рад, что связался с ними. Уходите вы с богом, отвяжитесь от меня. Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте.

– Какие бумаги? – спросил солдат. – Об чем у вас разговор?

– Жуканов, – сказал Матвеев глухо, почти шёпотом. – Дайте нам незаметно взять деньги, и мы вас отпустим. Бросьте эту игру. Слышите, Жуканов?

– Вы и так уйдёте, – ответил он тихо. – Уходите, пока целы. Берегите головы, а о деньгах не думайте. Деньги хозяина найдут.

– Слушай ты, Жуканов! – произнёс Матвеев с угрозой.

– Сорок восемь лет Жуканов. Да ты мне не тыкай, – молод ещё тыкать. Пошёл вон из моих саней! Слышишь? Господин солдат, что же это такое? Какие-то лица без документов нахалом залезли в сани и не вылезают.

– Матвеев… голубчик… ну, ради бога… – быстро заговорила Варя, и в её голосе зазвучала тоска и ужас. – Уйдёмте… скорее. Ну, я тебя прошу… пожалуйста, оставь…

Он больше догадался по движению губ, чем расслышал её последние слова:

– Убьют ведь…

– Матвеев, я ухожу, – сказал Безайс, поднимаясь с места и беря мешки. – Идём.

Матвеев взглянул на него с угрюмым упрямством.

– Я без денег не пойду, – ответил он, бледнея и сам пугаясь своих слов. – А ты – уходи. Уходи, Варя.

– Идиот, – упавшим голосом сказал Безайс, снова садясь на своё место. – Проклятый идиот.

Они услышали тяжёлый прыжок – солдат спрыгнул на землю и спускал предохранитель винтовки. Он делал массу мелких движений, и на его простоватом лице горел деловой азарт. «Застрелит ещё, дурак», – тревожно подумал Матвеев.

Скрипя новыми сапогами, солдат подошёл к саням. На секунду он задержался, что-то вспоминая, потом быстро, как на ученье, взял ружьё наизготовку, выбросил одну ногу вперёд.

– Вы кто такие? – спросил он строго. – Документов нет?

– Нет, – покорно ответил Матвеев.

– У меня – есть! – воскликнул Жуканов, торопливо доставая бумажник и роясь в нём. – Паспорт, метрическая выпись и удостоверение с места службы, от торгового дома Чурина. Прошу посмотреть. А у них нет, то есть, может быть, есть какие-нибудь, да они их попрятали.

– Ага…

Солдат постоял несколько минут, вздрагивая от возбуждения, потом отчётливо, в несколько приёмов принял винтовку к ноге, со вкусом щёлкнув каблуками. Все смотрели на него, не понимая, чего он хочет. Солдат взволнованно обошёл сани. Внезапно, отскочив на несколько шагов, он вскинул винтовку и с наивной радостью крикнул:

– Вот я вас сейчас буду стрелить!..

Матвеев вобрал голову в плечи. Солдат пугал его своей стремительностью. Он был молодой, наверное, недавно прочитал устав и теперь горел желанием обделать все как можно лучше.

Он медленно опустил винтовку и снова подошёл к саням, что-то выдумывая.

– Молчать! – крикнул он не своим голосом. – Ты, мордастый! Ты чего, ну? А? Молчать! Ты почему без документов? Это зачем баба тут?

– Она…

– Молчать!

У него на лбу выступил пот.

– Вот я… – сказал он срывающимся голосом, – вот я…

Он сосредоточенно пожевал пухлыми губами.

– Не лезь в разговор, не шебурши! Сейчас вы арестованные. Заворачивай! Крупа! Представлю в штаб, они вам покажут езди-ить!

Безайс, не понимая, смотрел на его веснушчатое лицо.

– Как же так? – спросил он оторопело. – Нам надо скорей домой.

– Не разговаривать!

– Но позвольте, – сказал Матвеев, – позвольте…

– Ничего не позволю!

– Но, господин солдат…

Он не сразу понял, что произошло. У него зазвенело в ухе и лязгнули зубы.

– Съел? – услышал он.