– Элемент внезапности отсутствовал, – позже рассказывал Рохлин. – Наши силы дробились на части, что их значительно ослабляло. Я предложил дать мне возможность пойти вперед, создав мощный передовой отряд. Операцию целесообразно было начать ночью, а не днем, как намечалось, и пройти по дороге как можно дальше. А с рассветом уйти на бездорожье. Причем двигаться при поддержке вертолетов. А два Ми-24 пустить впереди войск с задачей заблаговременного подавления противника.

Командование согласилось с планом, предложенным Рохлиным. В результате войска вышли к Ургунскому ущелью без потерь. Душманы не ожидали такого стремительного броска и не успели ничего предпринять.

Неожиданно авиационная разведка доложила о сосредоточении сил в соседнем ущелье, и Рохлин, согласовав свои действия с руководством операции, повел полк туда, где и натолкнулся на ожесточенное сопротивление.

– Оказалось, что мы вышли на стратегические склады душманов, где хранилось огромное количество боеприпасов и материальных средств, – вспоминал Лев Яковлевич. – Я не стал их атаковать, а ударил артиллерией. Что тут началось! Боеприпасы сдетонировали, и начался неконтролируемый подрыв арсеналов. Горы дрожали, зарево было такое, словно извергался вулкан. Ударную волну ощутили даже мы. Одного из солдат ранило. Но больше не пострадал никто. Более того, в соседних районах душманы стали сдаваться нашим солдатам. Оказывается, они знали, чей полк им противостоит.

Поручив заместителям выводить часть на постоянное место дислокации, Рохлин загрузил в вертолет раненых и вылетел с ними на базу. По дороге машина была обстреляна и рухнула на скалы. Традиция не участвовать в последней перед заменой операции родилась не случайно…

Разбившийся вертолет искали несколько дней. Когда обнаружили, выяснилось, что в нем выжили не все. Подполковника обнаружили без движения, но в сознании. Превозмогая неимоверную боль, Рохлин и здесь чувствовал себя командиром – продолжал руководить теми, кто не потерял способность двигаться.

Людей вывезли в медсанбат полка, потом в кабульский госпиталь. И только там врачи определили, что у Рохлина множественные ранения и сломан позвоночник. Отправили в Ташкент, где последовали одна за другой сложные операции. Очнувшись от наркоза, он спросил:

– Сколько вы еще меня здесь держать будете?

– Держать? Да мы тебя не держим, – удивился доктор. – Чуть подлечим и отправим домой. К жене и детям.

– Да мне назад надо, а не домой. У меня замена, дела следует передать.

– Нет, подполковник, о делах забудь, – покачал головой доктор. – Ты понимаешь, что у тебя позвоночник сломан? Ты – инвалид и инвалидом останешься на всю жизнь. Пока ты прикован к постели, а научишься ли сидеть, это еще большой вопрос…

Такого оборота событий Рохлин не ожидал. Поскрипел зубами, попенял на судьбу-индейку, но не раскис, валяться оставшуюся жизнь обездвиженным не собирался – это не для него. Хоть сразу умирай. Значит, выход только один – подниматься на ноги.

В этой череде тяжелых в моральном и физическом плане месяцев помощником и в прямом смысле слова опорой стала жена. Тамара устроилась в госпиталь санитаркой и постоянно находилась рядом. Вместе они переживали трагедию, вместе надеялись на благополучный исход, строили планы. И как только появилась возможность шевелиться, Лев стал мучить себя физическими упражнениями. Через силу, через крик израненного тела он упорно шел к цели. Ему надо было встать.

Его хотели комиссовать. После того, как увидели, что подполковник начал передвигаться самостоятельно, отправили в отпуск. Наплевав на предписания медиков, Рохлин спустя месяц двинулся в Кызыл-Арват. Как ни странно, место заместителя командира дивизии все это время оставалась вакантным. Командование округом проявило редкостное благородство – обещало должность и верило, что геройский подполковник птицей Феникс «восстанет из пепла». Действительно, вопреки прогнозам врачей он остался в армии.

Гарнизон Кызыл-Арват даже по туркестанским меркам тяжелый. У Рохлиных уже росли дочь Лена и восьмимесячный сын Игорь. Мальчик именно там заболеет энцефалитом. В критический момент его не смогли оперативно отправить в больницу, оказать квалифицированную медицинскую помощь… Это трагически отразится на всей последующей судьбе ребенка. Но только ли на его? Конечно, и на судьбе Тамары и Льва, на их взаимоотношениях. Рохлин всю жизнь будет чувствовать вину за то, что служба заслонила собой семью, отодвинув ее на второй план, поставив под удар будущее мальчика, которого он мечтал видеть своим последователем. Поняв позже, что ничего уже исправить нельзя, Рохлин с головой уходит в работу. Может быть, с еще большим остервенением, чем он делал это раньше.

И опять война…

Через два года Рохлина переводят в Азербайджан на такую же должность. Там он «тушит» межнациональный конфликт в Сумгаите. Люди военные не задавались вопросами, кто прав, кто виноват в этой кровавой бойне. Все – и азербайджанцы, и армяне – были советскими, а значит, своими. Как говорил Рохлин, «местное население». Ожесточенные, взявшиеся за оружие, но все равно свои. Поэтому мотострелковые и другие армейские части выступали скорее в роли миротворцев, силой разводя дерущихся. Пройдет время, и перед Рохлиным, уже генералом и председателем Комитета Госдумы по обороне, откроется истина, и он сможет объективно оценить скрытые рычаги начавшихся в Советском Союзе и там, в Закавказье, политических процессов разрушения большой страны.

Параллельно с Рохлиным в это время там, в Закавказье, находился и Виктор Илюхин – в последующем они станут большими друзьями. Илюхин работал в Сумгаите по заданию Генпрокуратуры, и когда станет известным в стране человеком, одним из самых уважаемых депутатов Государственной думы Российской Федерации, он оценит суть межнационального конфликта следующим образом:

«События в Сумгаите были спровоцированы армянами, когда с территории Армении стали изгоняться проживавшие там азербайджанцы. Было изгнано очень большое количество азербайджанцев. Их просто выбрасывали из домов, не позволяя даже взять с собой документы и вещи. Там действительно была проявлена колоссальная жестокость. И вот эти изгнанные из Армении азербайджанцы двинулись через горные перевалы к себе на родину, в Азербайджан. Так уж получилось, что они оказались на Апшероне, вокруг Сумгаита. Конфликт был выгоден армянским политическим авантюристам. Они разыграли «сумгаитскую карту» тогда, когда стали ставить вопрос отделения Карабаха от Азербайджана. Мол, нас притесняют и так далее. По сути дела, они разыграли большой спектакль на большой трагедии».

В эту трагедию оказался втянут и Рохлин со своей дивизией. Не думал он и не гадал, что Сумгаит для него – только начало цепи мелких и больших вооруженных конфликтов и кровопролитных войн на территории собственной страны, в которых ему предстояло участвовать. Когда его перевели служить на территорию Грузии, он сразу почувствовал, как говорится, в какую сторону дует ветер. И здесь националисты активно раскачивали политическую лодку республики, в лексиконе «местного населения» постоянно звучали такие новые понятия, как оппозиция, революция, контрреволюция, раздавались призывы к свободе. Но хуже всего было то, что начались нападения на военнослужащих с целью завладеть оружием. Поступали сигналы, что боевики военизированной националистической организации «Мхедриони», руководимые Джабой Иоселиани, готовят захват ряда военных городков. Было совершенно очевидно, что их руки тянулись к армейским арсеналам.

Военный журналист Андрей Антипов записал рассказ Льва Рохлина о тех событиях:

«Меня вызвал командующий военным округом генерал Валерий Патрикеев. Вопрос был один, что делать? Мне было предложено захватить штаб «Мхедриони» в Тбилиси. «Вы представляете, что будет, если пострадает хоть один гражданский человек?» – спрашиваю я. Ведь гарантий того, что этого не будет, никто дать не мог. Проводить боевую операцию в городе при таких условиях невозможно.