— Все. Давай оборудование и можешь смываться, — тихо сказал он. — И смотри не забудь уничтожить все наши следы.

Бауманн привязал всю поклажу к прочному шнуру и некоторое время наблюдал, как Кэйд подтягивал ее наверх. Потом помахал рукой и произнес:

— Счастливо тебе…

Он начал отступать во мрак, то и дело останавливаясь, чтобы замести следы еловой веткой, которую отломал по пути.

Кэйд подождал, когда скроется Бауманн, и продолжил путь наверх. Передвигался медленно и осторожно, стараясь даже не стряхивать снег с ветвей, пока не оказался выше уровня веранды.

Расположившись на крепкой ветке, он установил треножник, прикрепив ножки к ветвям. Затем на одной ветке прикрепил рюкзак и уселся ждать. Через полчаса его начал пробирать холод. Он включил передатчик и вызвал Бауманна.

— Я слушаю, — немедленно отозвался тот.

— Я просто так, — сказал Кэйд. — Сижу, жду пока…

Он выключил передатчик. По меньшей мере часа четыре ему нечего было делать. Он прислонился спиной к стволу дерева и закрыл глаза.

К одиннадцати утра солнце так пригрело, что Кэйд снял с себя куртку. Он съел несколько бутербродов и выпил две чашки кофе. Затем привинтил камеру к треножнику и установил телевик. Посмотрел в видоискатель: веранда оказалась прямо перед ним, казалось, чуть ли не вокруг него. Видны были мельчайшие трещинки на стене.

На рассвете он смог отчетливо разглядеть охранников. Насчитал девять человек: рослые, широкоплечие люди в черных плащах, резиновых сапогах и полиэтиленовых капюшонах.

Разглядывая их сквозь объектив, он решил, что еще никогда не видел подобной компании — громилы все как на подбор. Когда взошло солнце, шестеро из них ушли в замок. Оставшиеся трое продолжали прохаживаться взад и вперед.

В десять часов утра одна из дверей, выходивших на веранду, распахнулась, и появился престарелый мужчина в шерстяной шапочке, натянутой на уши, в старом пальто, в руках швабра. Он начал сметать снег с веранды размеренными, широкими движениями. Закончив дело, он расставил четыре кресла, принес из дома стол и поставил его перед креслами.

Эти приготовления воодушевили Кэйда. Он настроил фокус объектива на одно из кресел. Добился высокой резкости изображения, надел крышку на объектив и закурил.

Где-то между десятью и одиннадцатью утра в тишине прямо под ним послышались голоса, говорившие по-немецки. Он напрягся и посмотрел вниз. Густое переплетение веток не позволяло ему видеть, что происходит внизу. Было досадно, но в то же время успокаивала мысль о том, что и снизу его тоже не смогут разглядеть. Наконец заскрипел снег под ногами удалявшихся людей.

Когда солнце поднялось довольно высоко и стало по-настоящему тепло, снова распахнулась дверь на веранду и появилась Анита Стрелик. Кэйд рассмотрел ее через объектив. Высокая блондинка, лицо с проступающими азиатскими чертами, походка, как у тигра. На ней были красные брюки в обтяжку и белый свитер. Кудри отсвечивали золотом в солнечных лучах.

Кэйд подправил резкость, теперь ее лицо виделось предельно четко. Тени под глазами, резкие складки от носа к кончикам полных губ. На лице печать усталости.

Он откинулся назад и положил руки на колени. Вот она подошла к столу, раскрыла сумочку, вытащила пачку сигарет и зажигалку. В тот момент, когда она прикуривала, на веранду вышел мужчина и направился к ней. На нем был черный лыжный костюм. Рост средний, квадратные плечи, военная выправка, седые волосы подстрижены бобриком.

Кэйд поймал его в видоискатель и проследил за ним. Анита улыбнулась и протянула ему руку. Мужчина склонил голову и поцеловал ей руку. В этот момент Кэйд нажал на спуск. Щелчок. Первый снимок сделан.

Он всматривался в мужчину, пытаясь вспомнить, где видел это лицо. За годы работы Кэйд встречал многих знаменитостей и хорошо помнил их лица. Он не сомневался, что этот человек тоже известный, из тех, кого он видел раньше. Через видоискатель он наблюдал, как мужчина сел в кресло возле Аниты. Кэйд вдруг напрягся и внимательно всмотрелся в загорелое лицо, заполнившее видоискатель. Перед мысленным взором возникла картина двухгодичной давности, когда он прибыл в Восточный Берлин, чтобы сделать серию снимков для воскресного приложения "Дейли Телеграф". Он вспомнил трехчасовое ожидание на холоде приезда генерала Эриха Харденбурга, шефа секретной полиции ГДР. Вспомнил, каким взглядом смотрел на него генерал, запретив себя фотографировать.

И вот перед ним: самый опасный человек, чьи змеиные глаза смотрели теперь прямо на Кэйда через телескопическую линзу. Мурашки пробежали по спине. Он и Анита Стрелик — это было не менее сенсационно, чем Грета Гарбо в объятиях Гиммлера. В самом деле, нюх на сенсации у Брэддока был потрясающий.

Тогда понятно, почему столько вооруженной охраны вокруг замка, — это же люди Харденбурга. Кэйд впервые осознал, насколько опасным оказалось его задание. Любой из этих вооруженных громил, не раздумывая, пристрелит его. И никаких вопросов не возникнет. Палец нажмет на спусковой крючок — только и всего.

Он сосредоточился. Появился старый слуга, который подметал веранду. На сей раз он принес поднос с кофейным сервизом, поставил его на стол и удалился.

Анита и Харденбург что-то оживленно обсуждали, последний при этом разливал кофе по чашкам. Кэйд фотографировал. Солнечный свет падал удачно, и он был уверен, что снимки будут отличными.

Вновь распахнулась застекленная дверь, и на веранде появились еще двое. Один из них, высокий, сухопарый человек лет сорока, одетый в такой же лыжный костюм, как и Харденбург, вез перед собой инвалидную коляску. В ней сидел старый, довольно полный мужчина.

Кэйд узнал сухопарого человека: Герман Ливен, постоянный спутник Харденбурга. Когда-то он в грубой форме запретил ему фотографировать генерала и сказал, что его вообще нельзя снимать.

Его внимание приковал старик в коляске. Он следил за ним через объектив, как в подзорную трубу, и не верил своим глазам. Это был не кто иной, как Борис Дусловски, о смерти которого в свое время писали газеты. Жирное грубое лицо, хотя и постаревшее, но сохранившее черты агрессивного упрямства. Совершенно лысая голова, заостренные уши, брезгливый рот. Так выглядел Дусловски, некогда один из шефов сталинской секретной службы, наводивший ужас на евреев и снискавший себе не менее зловещую репутацию, чем Эйхман.

Инстинкт репортера и весь прошлый опыт подсказали Кэйду, что он становится тайным свидетелем некоего политического события, которое способно стать газетной сенсацией. Встреча людей, известных своей жестокостью и сомнительным прошлым, с одной из самых знаменитых кинозвезд была сама по себе странным событием. Перед ним был враг нынешнего режима в России в сговоре с Харденбургом.

Возбуждение и удивление, которые испытывал Кэйд, не мешали ему делать четкие снимки.

Теперь Харденбург и Дусловски приблизились к столу. Ливен пошел в дом и тут же вернулся с пухлым портфелем, положив его на стол. Анита встала за спиной Харденбурга, фамильярно положив ему руки на плечи. Тот извлек из портфеля бумаги и карту. Кэйд через объектив рассмотрел некоторые детали карты, когда она была развернута и положена на стол: план Берлина. В этот момент кончилась пленка в фотоаппарате. Он торопливо смотал ее в кассету и перезарядил камеру.

Двое мужчин что-то сосредоточенно обсуждали. Харденбург указывал на отдельные места карты города. Кэйд нажимал на спуск раз за разом. Такие снимки следовало бы переправить лично государственному секретарю США. Кэйд достаточно хорошо разбирался в политике, чтобы понять, что подобные снимки могут дать Америке большие преимущества в спорах с Россией.

Мужчины все еще разговаривали, изучая карту и отдельные документы, которые Харденбург извлек из портфеля, когда Кэйд отснял вторую кассету. Семьдесят два сенсационных снимка — вполне достаточно. Теперь следовало подумать о другом: как выбраться отсюда, попасть в отель и передать снимки американскому консулу в Женеве.