В другом письме (от 26 августа 1790 г.) он пишет, что книга «эта такого роду, что во всяком бы месте Европы автор подвергался бы публичному наказанию и что она имеет основанием своим проклятой нынешний дух французов и в ней изблеваны всякие мерзости; почему мой друг, чтоб с ним (Радищевым) не случилось, то он того достоин, и, яко человека его жаль, но яко преступника, — я уверен, что и ты, быв его судьею, не поколебался бы его осудить достойному наказанию, за его мерзское и дерзское дело»

Из ответов Кутузова, — лучшего товарища Радищева, которому он посвятил «Путешествие из Петербурга в Москву», видно, что тот вполне разделял взгляды Н. Трубецкого. «Вы знаете — пишет он, — мои правила: известно Вам, что я великий враг всякого возмущения и что никогда не перестану твердить, что критика настоящего правления есть недозволительное дело и не мало не принадлежит к литературе… я люблю, — продолжает он, вольность… сердце мое трепещет при слове сем, но при всем том уверен, что истинная вольность состоит в повиновении законам, а не нарушении оных»

Так оценили Радищева по выходе в свет его книги его «либеральные друзья».

Между масонами и Радищевым лежит политическая пропасть. Масоны не только не сочувствовали ни в коей степени взглядам Радищева, но как видно из переписки, прямо враждебно относились к идеям, изложенным, в «Путешествии». Их точка зрения на книгу совпадала с официальной точкой зрения Екатерины и Шешковского.

Мировоззрение Радищева было мировоззрением воинственного третьего сословия, направленное своим острием против мистики в философии и дворянских привилегий в социально-политических вопросах. Между тем, конституционно-настроенная часть дворянства желающего ограничить самодержавие «фундаментальными законами» и своеобразным дворянским советом (Воронцов, Щербатов и др.) не только не выступала против экономических и политических привилегий дворянства, а наоборот, старалась всячески расширить эти привилегии, ни словом не заикаясь при этом об освобождении крестьян и наделения их землей. Словом, тут между Радищевым и масонами дистанция, — как говорят, «огромного размера».

Активной поддержки можно было ожидать от порабощенного крестьянства. В среде этого класса накопилось много социальной ненависти и классовой мести против дворянства. Крестьянство и дворянство являлись двумя основными классами, борьба между которыми не прекращалась ни на одну минуту. Эта борьба носила острый характер восстаний, крестьянских бунтов, сопровождаемых физическим уничтожением помещиков и заводчиков, приказчиков и воевод, разграблением, поджогом дворянских гнезд.

На протяжении нескольких столетий крестьяне составляли тот золотой фонд, за счет которого удовлетворялись невероятные траты расточительного двора Романовых, интересы гвардии, купечества, чиновничества и духовенства. Крепостной труд являлся тем неисчерпаемым источником, за счет прибавочной стоимости которого кормилась эта бесчисленная масса паразитов, и эксплоататоров. Крестьянин не только платил государственные налоги и подати, переплачивая купцам (благодаря монополии и откупам) на водке, соли и необходимых жизненных продуктах, содержал помещика с многочисленной дворней, строил храмы и монастыри, работал на крепостной мануфактуре и заводах, но и пополнял ряды царской армии и флота, и в интересах помещиков и купцов клал свои буйные головы на берегах Черного и Балтийского моря, под стенами крепости Измаил и в знойных песках Туркестана.

Немногочисленные наказы, представленные в Екатерининскую комиссию от казенных, черносошных и бывших ясашных крестьян, — ярко рисуют степень порабощения и эксплоатации крестьян со стороны помещиков, фабрикантов и царских чиновников.

Крестьяне Кайгородского уезда жаловались, что «пашенных земель недовольно», что «большие подати» и что «подушной недоимки за 23 года (по уезду) намножилось осемьнадцать тысяч девятьсот пять рублев», а представители воеводской канцелярии «обер-офицеры и всякого рода чины и служащие люди взыскивают показанную доимку с крепким неупустительным принуждением». «Ямская гоньба непосильная…, а штаб и обер-офицеры и всякого звания чины, во время проезда для себя и лошадей берут всякие припасы, без платежа денег и насильно».

В результате такой политики «крестьяне Кайгородского уезда пришли в самое крайнее отягощение и скудность»

Не будучи в состоянии выносить налогового гнета произвола царских чиновников, гонимые «скудностью и голодом», крестьяне убегали из деревень и в поисках «пропитания» расходились по разным заводам для черной работы. Но они попадали при этом из «огня да в полымя». Убегая от агентов самодержавия «обер-офицеров и разного рода чинов», они попадали в руки заводчиков и фабрикантов и подверглись при этом еще большей эксплоатации и порабощению. Свой наказ в комиссию, зубцовские крестьяне заканчивали следующими словами: «по состоянию нас казенных крестьян находимся мы в презрении не только благородного дворянства, но и от самых последних служителей… не может нас обидеть тот, кто сам не захочет, а кто пожелает, то всегда чем захочет тем и обидеть может».

Известно, как отвечало крестьянство на этот, все усиливающийся гнет крепостников. Крестьянские волнения, начавшиеся при Петре III, во время царствования Екатерины вылились в грандиозную крестьянскую войну, под предводительством Пугачева. И несмотря на все это, Пугачевщина или крестьянская война, теоретическую возможность которой Радищев допускал и в успех которой он условно верил, тоже не была способна сокрушить оковы рабства. Об этом мы уже выше говорили.

Что крестьянство не могло услышать и поддержать идеи восстания и цареубийства, изложенные в «Путешествии», об этом Радищев тоже заранее знал. «Ибо народ наш книг не читает, — говорит он на судебном следствии, — написана книга слогом для простого народа невнятным и напечатано ее мало, не целое издание или завод, а только половина».

Итак, буржуазия читала книгу Радищева «по глупости своей», мыслящая часть дворянства прочтя «дерзновенное сочинение», пришла к выводу, что автор ее «точно достоин участи ему угрожающей», а «страждущее человечество» неграмотно и «совсем книг не читает».

Тем трагичней была судьба одиночки Радищева, представшего в качестве политического преступника перед лицом светских и духовных жандармов.

Мы уже сказали, что поведение Радищева во время судебного следствия является мрачной и печальной страницей в его героической жизни.» Показания Радищева, его завещания, (написанные им во время следствия), нельзя читать без внутреннего сожаления к этому человеку… Читая все это, кажется, что мужество и настойчивость покинули Радищева у порога тюрьмы.

По всем пунктам, представленным Радищеву государственным обвинением, он признал себя виновным. Книгу «Путешествие» называет «пагубной и дерзновенной». «Намерение, — говорит он, — при составлении оной не имел иного, как прослыть смелым сочинителем и заслужить в публике гораздо лучшую репутацию, нежели о мне думали до того». «Пагубное тщеславие прослыть смелым сочинителем!» «повергло меня в беду».

Изображая ужасы крепостного права, он хотел «устыдить злых помещиков». Признавая таким образом себя виновным, он вместе с тем высказывает и свои искренние желания, которые он не может скрыть, даже перед судом. «Желание мое, — говорит он, — стремилось к тому, чтобы всех крестьян от помещиков отобрать и сделать их вольными». «Но, — говорит он в другом месте, — в проекте освобождения крестьян помещичьих я мечтал, признаюсь, как может быть оно постепенно (сделано), ибо уверен в душе моей, что запретившей покупку деревень к заводам и фабрикам, законоположнице, начертавшей перстом мягкосердия меру работ крестьянам, приписанными к заводам, что давшей крестьянину судию из среды его, мысль освобождения крестьян помещичьих если не исполнена, то потому, что вящие тому препятствуют соображения».

Перечисляя законоположения Екатерины по крестьянскому вопросу (изданные в пользу помещиков), Радищев наивно полагал, что Екатерина действительная хотела освободить крестьян, и потому он своими проектами разъяснял «как оно (освобождение) постепенно может быть сделано».