Мы мотали безвинно сроки

В животах бетонных мешков.

Наши игры были жестоки,

Как у диких лесных зверьков.

Мы лизали друг другу раны

И впивали опять клыки.

В перемирие у экрана

Прикрывали спиной клинки.

Мы росли под ветрами воли,

Обрастая венцом шипов.

Мы учились не чуять боли,

От ударов ли — иль от слов.

Может, плакали — только тихо,

Только с ночью наедине.

А когда приходило лихо —

Становились спина к спине,

Обнажали в оскале зубы,

Закрывала сестру сестра,

И звенели над нами трубы

Благородного серебра.

Если падал любой, то руку

Успевала схватить рука,

И, как ни были пальцы хрупки,

Павший знал, что она крепка.

...Не блестят больше рядом зубы,

Нашей стаи пуста нора.

Замолчали бессильно трубы

Благородного серебра.

Совы

A Ensam Sa Va

с приветом в Швецию

Ай, ай,

совы нежные,

совы вьюжные,

совы важные,

перья белые!

Что там плетёте да вяжете,

что не споёте, не спляшете,

совы?

Совы страшные...

Ай, ай,

желтоглазые,

мягкопузые,

когти-лезвия,

крылья тихие!

Это судьба или кружево —

Что наплетёте в стужу мне,

совы?

Совы дикие...

Имя моё

Если не хочешь меня, зачем ты тогда живёшь?

Что за пустая блажь — не жаждать моих объятий!

Я — горький мёд ночей, рук потайная дрожь,

На потолке игра лунного света пятен.

Если ты хочешь дурмана — есть у меня дурман:

Видишь, я — как змея — здесь для тебя танцую!

Вязь моих гибких рук сладостна, как хурма,

Нежный и дивный яд в бёдрах своих несу я...

Я прилетела на звуки тайных твоих молитв,

Я улечу, как только мне надоест забава.

Мой поцелуй горчит: имя моё — Лилит —

Вовсе не значит «любовь», значит оно — «отрава».

Что-то

Что-то сместилось.

Девочки пишут не про любовь — про смерть и тоску.

Девочки пишут отчаянно и безнадежно

Колючие стансы.

Время — разбилось.

Небо — изъеденный бомбами синий лоскут.

Дети глядят в этот мир тяжело и безнежно,

Взирая, как старцы...

Выпуск 1993

Карточка. Детские лица.

За руки держимся дружно.

Этот — спьяну разбился.

Этот спился, ненужный —

как тут было не спиться.

Этот мотает третий.

Та — от инфаркта в тридцать.

Та залезала в петлю,

но не судьба — от гриппа,

дома лечила водкой.

Этот, который хиппи,

спящий сгорел — проводка.

Этот служил, и что там

толком никто не знает,

но, говорят, полроты

били ногами — стаей.

Эта от передоза.

Эту нашли в канаве

в ясной и пошлой позе.

Маньяка потом поймали.

Этих двоих — в ментовке.

Этого сбила «бэха».

Эту ножом свекровка.

Этот в троллейбус въехал.

Эта с моста упала,

эта легла на рельсы.

Сколько нас там осталось?

Как негритят — десять.

Пульс

Край бесконечных вьюг на груди зимы,

Край, где, куда ни плюнь и куда ни кинь —

Место найдётся правилу из тюрьмы,

Где только страсть и ярость сильней тоски —

Выбил меня, в рёбра вписав кастет,

Выпил меня всушь окоёмной синью,

Выжал меня, не глядя на юность лет,

Вылил меня в небо своё — России.

Пульс его бьётся где-то под языком,

Переплетаясь в горле с тяжёлым звоном

Пульса дорог — бескрайних, и чужаком

Смотрится после этого незаконным.

И ничего в них общего, кажется, нет —

Но от обоих мне дополна досталось

В вены того, от чего я теперь поэт,

Что их роднит. Это — тоска и ярость.

Секрет

Они говорят — тебя уже нет давно

И тело твоё лесной проросло земляникой.

Они говорят — я стала с тех пор чудной.

А мне всё равно. Встречаю тебя — улыбкой.

Они говорят — я стала от горя бледней,

Чернеют у глаз бессонных тоскливые тени.

Я просто устала, ведь ночи с тобой — длинней

С тех пор, как мы делим объятья измятой постели.

Они и не знают мой сладкий ночной секрет —

Я крепко его скрываю от сплетен грубых.

Безмолвен сообщник — серебряный лунный свет.

Я грею тебя, целуя застывшие губы...

Карандаши

1991 — 1999

Я возьму карандаши, нарисую брата.

А потом — нарисую ему ноги.

Пусть бежит в кроссовках по парку.

Это он бежит к девушке на свидание.

Они возьмутся за руки и пойдут гулять.

Он купит ей мороженое и сладкую вату.

Она будет смеяться и поднимать к нему лицо.

А потом они поженятся.

Я возьму карандаши, нарисую домик.

А потом — нарисую на нём крышу.

А под дымом над домом — трубу.

В этом доме теперь можно спать.

Там живёт весёлая семья,

И мама печёт пироги и печенье.

Дети вечером ложатся в кровати,

Мама им читает на ночь сказку.

Я возьму карандаши, нарисую Дарку.

А потом — нарисую ей новое платье,

Красивое, в жёлтых подсолнухах.

И ещё — нарисую ей мишку.

Дарка ведь ещё маленькая, он ей нужен,

Мягкий и плюшевый, и его можно баюкать,

Ему можно на шею повязать бантик.

И глаза я ей тоже нарисую.

Милый Боже, нарисуй мне, пожалуйста, пальцы,

Я ведь очень люблю рисовать!..

Яблоко

Наступают на голые пятки мне осенние холода.

Я тебе принесла подарок — это яблоко, как всегда.

Нынче, знаешь, пора для яблок, и за городом — Авалон.

Над садами летает сладкий золотой колокольный звон.

Засыпают русалки-мавки без тяжёлых и скучных снов.

Я сегодня из листьев жёлтых для тебя наплела венков.

...Режу — ровно посередине. Запах яблока нежно-свеж.

Вот румяная половина — ну, давай же. Бери — и ешь.

У меня всё

У меня всё нормально, ни шатко, ни валко —

Я то возле подножья, то на гребне волны.

В этом море ударов я почти что русалка,

Я почти бронепоезд в этом мире войны.

У меня всё нормально — я хожу как по минам,

Как по топи болотной, как по глади воды.

Мне уже и не надо учиться быть сильной,