Гунтер вздохнул, сдвинулся на сухое место, и, откинувшись на траву, заложил руки за голову. Итак, на данный момент в наличии имелись: сумасшедший нормандец (счастье, что не буйный), почти рехнувшийся от происшедшего немецкий лётчик, труп Курта Мюллера в кабине бортстрелка, «Юнкерс», который необходимо, если уж не спрятать, то хотя бы прикрыть от посторонних любопытных глаз, и ворона, уже, небось, обгадившая весь киль. Положеньице… А теперь ещё и на исповедь топать, к бенедиктинцам, хорошо хоть не к тамплиерам…

Соответственно, начнём решать проблемы по степени насущности.

— Так, — Гунтер решительно поднялся на ноги, подобрал нижнюю фуфайку, натянул на себя, предварительно осмотрев — не запачкал ли её «христианский рыцарь», нет ли там скользких головастиков, которые до сих пор барахтались в траве, и мрачно посмотрел на сэра Мишеля. Тот по-прежнему молча стоял рядом, изредка косясь в сторону самолёта.

— А ну, пойдём, поможешь, — Гунтер указал взглядом на свою боевую машину, — Там мертвец, его надо вытащить.

— Мертвец?! — округлились глаза у сэра Мишеля. — Да где?

— В… в Люфтваффе, внутри! — германец уже смекнул, что сэр Мишель называет самолёт именно так, не разбираясь в конструкциях и моделях.

— Его съел дракон? — снова задал вопрос рыцарь, а руки его чуть задрожали. Значит, людей он всё-таки жрёт! Может, лучше не отбирать у него добычу?.. Попробуй-ка у собаки отнять, а тут…

— Какой дракон?! — тоскливо воздел глаза Гунтер, — Эта штука называется «са-мо-лет» и он железный!

— Железный дракон?! — поразился сэр Мишель и снова упал на колени, — Господь и все святые, жуть какая!

— Болван! Никого он не ест! Курта убили англичане!.. — Гунтер шлёпнул себя по бедру: — Опять на колени плюхнулся… А ну, вставай! И помоги, чёрт бы тебя задрал!

Сэр Мишель медленно поднялся, непрерывно осеняя себя крестным знамением, бормоча что-то о некуртуазных незнакомцах, которых давно следует поставить на место, и сожалея о пропитом давеча мече. Гунтер, подтянувшись, снова залез на левое крыло и протянул руку сэру Мишелю, боязливо трогавшему пальцем обшивку консоли. Наконец, тот поборол страх, и взобрался на плоскость, игнорируя протянутую ему руку.

— Где мертвец? — хмуро промолвил рыцарь, стоявший на полусогнутых ногах, и готовый кошкой спрыгнуть обратно на землю при малейшем движении дракона. Люфтваффе пока вёл себя смирно.

— Иди сюда! — Гунтер указал на раскрытый колпак кабины.

Уцепившись за куртку бортстрелка, уже почти окоченевшего, он потянул его на себя, а подошедший сэр Мишель с лицом серьёзным и сосредоточенным перехватил тело Курта за правую руку. Про себя рыцарь читал молитвы. Общими усилиями ставший почти неподъёмным труп был перетащен через борт и уложен на обшивке крыла.

— Чем это его так? — сэр Мишель нахмурился, разглядывая совершенно незнакомые по виду и очень страшные раны. На правой половине лба погибшего зияла круглая дыра размером с монету, а затылок и вовсе был разнесён вдребезги, будто кистенём попали. Ещё одна дырка находилась на груди, возле ключицы. Спина же была окровавлена снизу доверху, и, как разглядел рыцарь, внутри драконьего глаза всё было вымазано в крови и забрызгано выбитым мозгом.

— Потом объясню, — буркнул Гунтер, не поворачиваясь. Он, перегнувшись в кабину Курта, пытался отыскать английские пули. Нашлись обе. И, глядя на здоровенные, с палец длиной, пулемётные снаряды, Гунтер непроизвольно возблагодарил небеса за то, что меж кабиной пилота и бортстрелка была установлена броневая перегородка. Такими железками, не будь её, прошило бы обоих…

— Ты могилы копать умеешь? — спросил Гунтер у заинтересованно разглядывающего труп Курта сэра Мишеля.

— Не рыцарское это дело, — мигом отозвался нормандец.

— Потащили его к краю поляны… — отмахнувшись, приказал Гунтер. По его тону сэр Мишель понял, что для пререканий сейчас не время, и со вздохом слез вниз. Рыцарь взял тело за ноги, и довольно неаккуратно стащил с плоскости наземь. Тут он наморщил лоб, вспомнив кое-что важное и поднял глаза на драконьего владыку.

— А этот… — сэр Мишель указал взглядом на Курта, — он христианин?

— Был… — буркнул Гунтер, — Наверное.

— То есть как это — «наверное»? Не сарацин же! — изумился рыцарь, — Коли христианин, то священника звать потребно, и на кладбище хоронить, как и заведено! Он перед смертью исповедовался?

— Ага, по рации… — Гунтер наградил нормандца взглядом, каким обычно смотрят на тех, кого собираются убить на месте, не раздумывая. Потом вспомнились последние слова Курта, уже после появления «Харрикейнов», и немец едва сдержал усмешку. Хороша была исповедь. — Грехи ему отпустили…

— А ты откуда знаешь? — заинтересовался сэр Мишель, — Что, тайну исповеди нарушил кто? Непотребство экое!

— Хватит! — рявкнул германец. — Хоронить будем здесь! Сейчас выкопаем могилу, и зароем его! А там пусть со своими грехами сам разбирается! — Гунтер понимал, что тело следовало бы оставить, а потом передать военной полиции, чтобы отослали домой, но учитывая донельзя странную обстановку вокруг, решил предать тело земле, а место запомнить. Хотя, какая, к бесу, военная полиция, спрашивается? С миром что-то случилось; невероятное, и не укладывающееся ни в какие представления событие. «А может я сейчас лежу в палате военного госпиталя спелёнатый по рукам и ногам или без них вовсе, а дюжие молодцы в белых халатах только и ждут момента, когда спятивший больной едва пошевелится, чтобы вколоть какую-нибудь гадость?»

Взглянув на небо, Гунтер увидал лёгкие пушистые облачка и вступившее в южный квадрант солнце. Часы показывали без четверти десять по времени Парижа. Видимо, сейчас активность авиации снизилась и в дело вступила береговая артиллерия. До побережья пролива не столь уж и далеко, и в любом случае можно услышать либо грохот канонады, либо увидеть хотя бы несколько самолётов. А вокруг — тишина, только птицы в лесочке поют, заливаются, как всегда…

«Никакой это не тысяча сто восемьдесят девятый год, уж точно! — твёрдо сказал себе Гунтер, — просто наложились друг на друга какие-то немыслимые ошибки, совпадения, и не удивлюсь, если меня отнесло совсем в другую сторону, чем я предполагаю. Ладно, доберёмся до ближайшего посёлка, там, надеюсь, хоть один-то человек в здравом уме и трезвой памяти отыщется.»

Решив, что сейчас не время для размышлений, Гунтер посмотрел на сэра Мишеля, стоявшего возле тела Курта, склонив голову и сложив руки, и бормотавшего себе под нос молитву. Бесцеремонно ткнув его в бок, Гунтер сплюнул и процедил:

— Потащили.

Он грубовато ухватил тело за ноги, а сэр Мишель, подавив желание вызвать «ангела» на поединок, хотя бы и рукопашный, бережно поднял за окровавленные плечи, и они понесли его прочь от самолёта. Гунтер высмотрел у границы луга с перелеском небольшой, но приметный из-за странно искривлённого ствола куст орешника и молча кивнул на него.

Взглянув ещё раз на солнце, а затем на часы, Гунтер определился со сторонами света и, подыскав подходящую палку, положил её на облюбованном для могилы Курта месте комлем на восток. Оставив полоумного рыцаря возносить молитвы у тела безвременно почившего унтер-офицера германских военно-воздушных сил, Гунтер направился обратно к «Юнкерсу».

За полтора года службы, запасливый Гунтер вместе со своим бортстрелком, наплевав на строжайшие штабные инструкции по технике безопасности, оборудовал по своему, на чей-нибудь посторонний взгляд весьма извращённому, вкусу ставший родным самолёт. Ну какая разница, если взлётный вес будет на несколько килограммов больше, а полезных вещиц на борту прибавится? Тем более, во времена постоянных передислокаций и смен аэродромов. Конечно, на время проведения инспекций, периодически наезжавших из Берлина, лишние на боевом самолёте вещи убирались и прятались, но всё остальное время за сиденьями пилота и стрелка-радиста, в самых неимоверных закутках, имевшихся в корпусе, лежали исключительно необходимые предметы. Достаточно вспомнить аварийную посадку в прошлом году, когда едва началась польская кампания — приземлились недалеко от Варшавы, предварительно разнеся в клочья железнодорожный узел к югу от города; сухопутные части тогда ещё не подошли, и пришлось отбиваться от неожиданно налетевших польских жандармов. Что пришлось бы делать, не будь в загашнике десятка запасных магазинов к автоматам? А так продержались почти три часа, правда, и поляки не были излишне активны — лишь лениво постреливали из-за деревьев…