—Да как же, что?! — Даже подскочил Олег. — Всё! Как там дома? Во Львове. Я уже пять лет там не был! Или я ещё не говорил тебе? Я ведь тоже почти оттуда!

Как раз пять лет назад я закончил во Львове строительный техникум и, оказалось, что наше общежитие было как раз по соседству с домом Олега. Там я многих знал. Так что, сильно врать мне не пришлось. Земляк чуть не расплакался, когда я начал описывать знакомые места и людей. Он оказался очень хорошим парнем. Добрым и простым. Мы сразу подружились и с первого дня работали только вместе. Олег был слабоват, хоть и работал на валке третий год. Но зато весел и умен. Единственным его недостатком была необыкновенная вспыльчивость и чрезмерное самолюбие. Он не выносил шуток над собой ни в какой форме. Бросался в драку с пол-оборота и за это бит бывал постоянно. Мужики в бригаде были крепкие.

Сцена, свидетелем которой я был в первые дни приезда, повторялась регулярно каждый месяц. В двадцатых числах автолавка привозила деньги, водку и продукты. И пьянка не прекращалась до тех пор, пока по посёлку, казалось, не начинали бегать черти. Заводил всю эту кутерьму сам бригадир и, в пьяном виде, обсчитывал мужиков, как хотел. Процентов двадцать общего заработка шло ему в карман.

Особенно страдал от этих загулов Олег. Я не знаю, как они там рассчитывались, но денег ему не хватало даже на еду и к концу месяца его рацион составлял только хлеб. А питаться у нас он ни за что не хотел. Гонор не позволял.

Единственными людьми, не принимающими участия в этом бардаке, были я с Ингой. Бригадир чувствовал, что мы всё понимаем и ненавидел меня с каждым днём всё больше. Но нам было всё равно. Я блаженствовал в эти дни дармового отдыха. Один раз, во время затянувшейся на неделю гульбы, даже на Байкал успел сходить. Наохотился всласть. Дичи принес на месяц. Все остальные ели консервы с картошкой.

После каждой пьянки Олег с виноватым видом приходил ко мне, садился в уголке, взявшись за голову и молчал. Я никогда не лез ему в душу — не приучили, но однажды не выдержал.

Уже четвёртый день бригада не просыхала. Шёл конец весны, но по ночам ещё бывали заморозки. Сразу после приезда автолавки я получил деньги и ушёл в тайгу на три дня. Был поздний вечер, когда я, нагруженный дичью, возвращался домой. Посёлок встретил гробовым молчанием. Я уже знал тогда, что домики вокруг поляны строила специально нанятая для этого бригада латышей из пяти мастеров. Они раньше намеченного срока с отличным качеством сдали посёлок и пришли за расчётом, но бригадир, как всегда, обманул их, не выплатив и половину обещанных денег. Мастера долго не спорили. Зашли в дома, попрощались со своей работой и на утро ушли. А на следующий день во всех домах обвалились потолки...

Проходя мимо домика бугра, я скорее почувствовал, чем увидел — что-то мохнатое валялось за углом в темноте. Это оказалась голова Олега. Он лежал под углом дома весь мокрый, грязный, полураздетый. Волосы уже вмерзли в лужу, но он не чувствовал ничего. И только кровавая слюна капала из разбитого рта.

Сбросив рюкзак, я взвалил земляка на плечи и понёс к себе. Инга даже не удивилась, увидев нас. Она слышала крики и возню в посёлке. Такое происходило каждый раз и каждый раз Олег получал. Он был козлом отпущения и странно, как до сих пор не погиб.

Смыв кровь и раздев бесчувственное тело, мы уложили его на лавку за столом и хорошо укрыли. Я насильно влил в него кружку крепкого чая с малиной и оставил приходить в себя. Олег лежал тихонько, как мышка. Мы с женой тоже улеглись и заснули, оставив на всякий случай зажжённой свечу.

Среди ночи я проснулся от чувства тревоги и услышал бормотание. Встав, прошёл в угол к лавкам. Олег лежал с широко открытыми невидящими глазами и что-то тихо говорил.

—Что ты говоришь? — Спросил я. Но он не обращал на меня внимания и продолжал. Я нагнулся, чтобы расслышать слова. Расслышал, но всё равно ничего не понял. Он говорил по-французски. Не знаю, насколько чистым было произношение, но это был настоящий французский язык. Недоумевая, я уставился на этого грязного несчастного полупьяного подзаборника, поправил на нём тулуп и пошёл спать. Ещё несколько раз вставал я ночью к Олегу, давал ему пить, проверял, жив ли он ещё, поправлял тулуп и вслушивался в не умолкающий монолог на незнакомом языке. Уже перед рассветом он ещё немного постонал и затих, наконец, а я забылся во сне.

Показалось только несколько минут прошло и, вдруг, тяжёлые удары снаружи, как в день приезда, опять потрясли двери. Я вскочил с кровати, сказав жене не вставать и тут же встретился взглядом с огромными испуганными и жалкими глазами, выглядывающими из-за стола на лавке. Подойдя, я натянул тулуп ему на голову и пошёл открывать.

В дверях толпились человек пять или шесть мужиков из бригады. Они были пьяны, глаза хищно рыскали по комнате, но войти не решались.

—Что случилось, мужики? — Спросил я, держа дверь полузакрытой. Они молчали, напирая, пытаясь всунуть в проём хоть голову. Я, не очень напрягаясь, вытолкнул их и вышел следом. Тут нельзя было церемониться.

—Олег пропал. — Наконец просипел один. — Ночью вышел из балка и исчез. Может, он у тебя? — Мужики смотрели угрюмо и недобро. В бригаде не любили и боялись меня. За два месяца я не выпил с ними ни грамма. А зарабатывал в два раза больше. И при этом не давал себя обманывать. Да и бугор настраивал людей. Но мне было всё равно. Я уже решил пробыть здесь только до осени и не дольше. А уж это время я выдержу. Да и они тоже перебьются.

—Если он не у тебя, надо идти искать. Замёрзнет. Ты же знаешь, он с приветом. Уйдёт в тайгу раздетый, пьяный и всё...

—А кто выгнал его ночью из балка раздетого, пьяного? Кто бил? Кто закрыл дверь изнутри? — Мужики стояли, опустив головы и молчали. Видно было, как они боялись.

—Бугор это! — наконец выдавил один.

—Ну вот, пусть бугор и ищет. У меня его нет. Вчера ночью валялся вон там. Ищите! Козлы! — Рявкнул я с ненавистью и захлопнул за собой дверь. Инга уже встала и что то готовила. Олег лежал бледный и трясущийся, привалившись спиной к деревянной стене под окном. Глаза были больными, с синими кругами, кожа лица потрескалась, но на губах, как всегда уже играла лёгкая ироничная ухмылка. Я сел за стол против него и, качая головой, сам не зная зачем спросил, как у нашалившего ребенка, глядя в глубокие грустные чёрные глаза:

— Слушай! Кто ты такой?! — Вопрос был чисто риторический. Я не ожидал ответа и не напрашивался на исповедь. Но Олег, видно, ждал этого вопроса и готовился к нему годы. Такое у меня ощущение создалось. Заметно было, как давно он сам с собой мучался. И только некому было излить душу. Улыбка сошла с лица. Глаза опустились. Опустилась и голова. На меня смотрел только его затылок. Инга уже растопила буржуйку. Подала нам есть. Перед Олегом даже чарку поставила похмелиться, но он отодвинул её и начал говорить. И всё говорил, говорил, говорил. Еда остыла. Спешить нам было некуда. Бригада была в запое. Я слушал.

—Моё первое воспоминание относится ко временам, когда отец служил в Белоруссии. Было начало весны. Мне года три. Я стою на заснеженной лесной поляне, может это была роща и дорогу мне преграждает ручей, довольно широкий. Водичка такая чистая-чистая. Журчит живая. И мне зачем-то очень надо на ту сторону. Можно пойти куда-то искать переход. Можно вернуться назад. Наверное, мама где-то недалеко. Но я, не раздумывая, разбежался и перепрыгнул эту воду. С тех пор всю жизнь вот так и прыгал, пока не запрыгнул сюда. А тут, видно, вместо противоположного берега болото оказалось. Никак не выберусь.

Когда мне исполнилось шесть лет, отца перевели в Германию командовать полком стратегической авиации. Он был умным человеком и сразу заставил меня общаться с немецкими детьми. Мы с мамой жили не в военном городке, а в городе и к семи годам я уже довольно бегло разговаривая по-немецки, пошёл в школу с французским языком обучения. Таким образом к тому моменту, когда отца перевели во Львов командовать воздушной армией ПрикВО, я уже закончил школу, имея вполне европейское образование. По привычке следуя указаниям отца, я поступил в ЛВВПУ, но отслужив два года, понял, что специальность армейского политработника не для меня и поехал в Ленинград поступать во ВГИК.