И особенная ленность, распущенность и халатность к службе проявлялась среди молодежи, по большей части предававшейся кутежам, а не работе.

Был у вас редкий выдающийся человек Макаров, но разве ценили его у вас! Многие ли из ваших офицеров были знакомы с его произведениями, с теми принципами морской войны, которым он учил? Нет. А у нас его книги переведены на японский язык, его тактика изучалась, и по его же тактике мы вас и разбивали.

Возьмем ваших командиров! Многие ли из них во время учений по боевому расписанию сами руководят делом и, обходя свой корабль, знакомятся с его действительной боевой готовностью, с его недочетами и проверяют знания офицеров и нижних чинов?

Нет. А почему? Да потому, что, во-первых, ваши командиры зачастую уже старые больные люди, выплавывающие свой ценз и мечтающие о немедленной по окончании его отставке, а во-вторых, все вы, господа русские, большие баре и сибариты. А кроме того, так как у вас до сих пор для получения командования кораблем требовалось лишь выполнение известного плавательного ценза, то на ответственных местах нередко оказывались люди, не соответствующие времени, и вы это сами доказали во время войны целым рядом перемен в командном составе вашей артурской эскадры.

У нас же на это смотрят иначе. Раз офицер не заявил о себе знаниями, опытностью и другими достоинствами, ходу по службе иметь он не будет и поневоле очистит место для людей, более способных и дельных. И в противоположность вам, адмирал Того как начал войну, так ее блестяще и закончил, причем никого из его помощников сменять по неспособности не пришлось, что доказывает полную уместность стоящих у руководства людей.

Что же касается этого несчастного для вас Тсу-Си мского боя, то не говорю уже о невыгодном строе, в котором вы его начали и непонятной окраске ваших судов. Ведь в то самое время, как вы поражали мир своими океанскими переходами целой эскадрой, мы неустанно готовились к борьбе с ней.

Вот вы сами говорите, что совсем не стреляли, а мы израсходовали за это время до пяти боевых комплектов снарядов, а затем еще успели, где надо, поставить новые пушки. Наводчики же наши великолепно натренировались, что и доказали во время боя…"

Горько, невыносимо горько было слышать русским офицерам все это из уст японца и тем более, что сказанное г. Н-о было справедливо. Невыгодный строй явился следствием недостаточной практики, а черная окраска назначалась для скрытия сгг минных атак ночью…

Уклонившись от своего рассказа, я не могу не упомянуть здесь о желательности крайне полезной меры, которая обеспечит наш флот хорошими наводчиками.

Еще в бытность слушателем артиллерийского офицерского класса я читал отчет командующего летом 1898 года артиллерийским отрадом. В своем отчете адмирал указывал на то, что верный глаз, быстрая оценка обстоятельств и меткая стрельба есть далеко не всем присущая способность. А потому необходимо для обладания постоянным числом отличных стрелков-наводчиков выделять и привлекать к дальнейшей многолетней службе комендоров, зарекомендовавших себя выдающимися стрелками. Денежные затраты, вызванные этой мерой сторицей окупаются пользой, которую принесут в будущем бою хорошие комендоры.

Но сейчас спокойно и невозмутимо наш отряд шел по глади точно заснувшего океана, и лишь жара, невыносимая жара тропиков мучила всех немилосердно.

Утром 11-го или 12-го апреля адмирал вдруг застопорил машину и потребовал к себе всех командиров. Часа через полтора командиры вернулись на свои суда, и отряд двинулся дальше, а немного позже Миклуха собрал у себя офицеров и сообщил нам следующее: на только что состоявшемся совете адмирал сообшил. что по имевшимся у него сведениям японцы по всему Зондскому архипелагу имеют наблюдательные посты и что в проливах возможно присутствие японских миноносцев и даже подводных лодок. А так как все равно пройти нам надо, то адмирал и решил идти кратчайшим путем, то есть через Малаккский пролив.

И вот, взявши курс на северную оконечность Суматры, мы находились утром 14-го апреля милях в полутораста от ее западного берега, где и решили погрузить уголь. Погода вьщалась на редкость хорошей – полный штиль и отсутствие зыби.

Вообще надо сказать, что плавание отряда шло до такой степени гладко и удачно, что мы совершенно серьезно начали верить в "небогатовское счастье". И на этот раз с раннего утра к каждому из кораблей подошли транспорты, ошвартовались борт о борт, и обычная угольная страда закипела. Принимать нам пришлось свыше 300 тонн угля, и затянувшаяся погрузка закончилась лишь около часу ночи.

15 числа корабли, не успевшие загрузиться углем, продолжали его приемку, а остальные занялись пополнением с транспортов своих боевых запасов, а также принимали консервы, расход которых в море был весьма велик. 16-го апреля отвели на капитальную чистку и приборку судна и на мытье людей. После долгого тропического плавания и постоянных работ по перетаскиванию угля из одного помещения в другое все ощущали настоятельную потребность отмыть въевшуюся в тело угольную грязь.

Ровно в полночь в судовой церкви была отслужена торжественная заутреня. И радостное чувство, всегда сопутствовавшее этой пасхальной службе, на этот раз невольно смешалось с острым ощущением тоски от сознания своей оторванности от всего родною и заброшенности среди пустыни океана.

Насколько позволили обстоятельства, в кают-компании после заутрени все же устроили кое-какое скудное разговение. На другой день были спущены катера и кают-компании обменивались между собой визитами и поздравлениями. А 18-го апреля началось движение вперед.

С рассветом разбросанные корабли подтянулись в колонну, транспорты заняли свои места, и ровно в 8 часов утра с подъемом флага мы тронулись к выходу из Индийского океана, столь милостиво относившегося к нам за весь долгий переход. Еще с ухода из Либавы на “Ушакове”, как и на прочих судах отряда был заведен порядок ежедневного полного приготовления броненосца к отражению минных атак. И где бы мы не находились, у берегов ли или же среди океанского простора, все равно за полчаса до захода солнца билась неизбежная "дробь-атака", все переборки задраивались, башни поворачивались на траверзы, а остальные пушки ставились в должных направлениях, причем один борт назначался дежурным.

Теперь же с приближением к Малаккскому проливу все предосторожности усилили, и ни один огонек, ни один забытый иллюминатор не выдавал даже на близком расстоянии мерно движущейся во тьме длинной линии броненосцев и транспортов. Около полуночи мы проходили мимо Пуловея. Ночь была захватывающая по своей красоте, тихая, темная, а на небе, засыпанном звездами, сверкал чуждый нам Южный крест. Справа мелькали огоньки маяков, и то появлялись, то снова исчезали еле приметные светлые точки береговых огней… И вдруг с берега пахнуло сильным ароматом цветов и каких-то пряных растений…

В кают-компании. "За победу"

Слабый ветерок порывом донес до нас этот одурманивающий аромат и быстро пронес его дальше, но, помню, долго стоял я словно очарованный, и обыкновенно тяжелая вахта “собачка” на этот раз не доставляла ничего, кроме наслаждения.

Около трех часов из-за Пуловея показался какой-то большой, по всему борту ярко освещенный пароход. Он лег с нами одним курсом, затем обогнал и как-то странно, в один миг исчезли все его яркие огни, и когца через час рассвело, то его и следа не оказалось. Плавание Малаккским проливом было очень интересно, благодаря живописным его берегам. Сначала пролив очень широк, но постепенно сужается, так что путь лежит между хорошо видимыми зелеными берегами* Особенно красив левый берег Малакки, весь покрытый густыми чащами пальм и других тропических растений, доходящих местами до самой воды. После целого месяца пребывания в открытом океане картины зеленых зарослей в высшей степени приятно ласкали плаза.