Она поднялась:

— Ночь.

Капитан понял: это не имя, а намек, что поздно. А может, это прозвище, от звания Полуночной советницы, которым она не упустила почваниться. “Ночь” — как странно.

Пока Капитан занимал себя такими догадками, госпожа Ночь подошла к двери, раздвинула. Как шлюзы подняла — теплые сумерки так и хлынули вовнутрь, шелестя невидимой пеной. Показалось и небо: мутно-розовое, в оставшемся после грозы облачном мусоре.

А перед дверью уже стоял господин Вечер со штандартом и фонариком. По подсвеченному его лицу, как муха по несвежему яблоку, ползала улыбка.

Прежде чем шагнуть к тюремщику, гостья повернулась к Капитану и истово поклонилась. Трижды, не разрушая тишины. Благодарила.

Двое начали спуск, скользя ногами по размокшей травке. Дождь приподнял озеро, и лодка оказалась не у берега, а поодаль, в окружении воды. Капитан видел, как гостья бойко запрыгнула господину Вечеру на спину и он понес ее над волнами. Лодочка отчалила, румяня воду равнодушными бликами тюремного фонарика.

Потом озеро заслонила сутулая щуплая тень с чем-то длинным в руках.

— С завершением, — поздравила тень. — Как небо-то сегодня гневалось, не находите? Воистину жутко было.

Господин Утро зашумел на столике возвращаемыми орудиями письма.

— А еще... вам прислали новую кисть! Угодили вам, не так ли? О, госпожа куртизанка любезно оставила вам кидари — видно, изрядно вы ей угодить изволили!

Капитан посмотрел на тень:

— Что-нибудь еще прислали, кроме кисти?

— Какое сакэ — какой сладострастный запах!

Лодка с фонариком скрылась за камнем.

— Можешь выпить, — разрешил Капитан, ожидая, когда лодка появится снова. После вежливых препирательств уговорились выпить вместе.

— Сухая чашка, — сказал Капитан.

— Сухая чашка, — откликнулся голос Утра.

Глотки. Капитану показалось, что тюремщик рассматривает его шею.

Выпили еще раз. И еще. Фонарик не показывался, словно лодка исчезла за камнем. Гукая и жеманничая, тюремщик убежал в сумерки.

А захмелевший Капитан сидел и слушал, как падали и падали последние перезревшие капли, задержавшиеся в ветвях:

— Вак.. вак-вак... вак...

О... Вот оно откуда было, это название! Не плоды, но пухлые капли, опадая с ветвей, производят этот звук.

— Вак-вак! — засмеялся Капитан и дружелюбно погладил себя по ляжке. — Вак-вак-вак.

Испуганная смехом, где-то рядом забрюзжала цикада. Капитана это развеселило еще больше. Вак-вак, хо!

Смех снизошел на пленника, ребячий смех до боли в глазах. Все тело дергалось, сучило, дрожало; а губы все пучило:

— Вак-вак... вак-вак...

— Вак... вак... — отвечали капли, неразличимые в наступившей тьме.

В ушах неожиданно сложился какой-то стишок — и Капитан положил завтра же его записать. Новой кистью, если успеет.

Вскоре Капитан уже спал — по крайней мере, его тело молчало и не смеялось. Небо, озеро, камень-привидение в форме дракона, деревья и вак-вакающие капли — все окрасилось тьмою и отступило. А он, моложе себя на десять лет, стоял посреди пестрой залы из дерева и мрамора и слушал.

Распорядитель морского собрания дал знак к тишине. Тщетно — почтенное сборище шумело и спорило; на плечах то и дело ярились обезьяны, — было ясно, что Капитана из далекой Вак-Вак сейчас никто не услышит.

Они с Алжирцем вышли из зала на причудливую веранду с видом на серый сад. Та зима в Истамбуле была особенно холодной, с неба что-то непрерывно текло.

— А на севере, у русских, зимой... — принялся рассказывать очередную небылицу Алжирец.

— У нас в стране Вак-Вак сейчас слива цветет, — ввернул Капитан.

— Через неделю я отплываю с большим грузом специй, — сообщил Алжирец.

— В зале уже наступила тишина, необходимо возвращаться. — Капитан взялся за ручку двери и потянул ее на себя.

Несмотря на тишину, внутри царила путаница; протолкаться к середине не было никаких видов: никто не желал убрать с прохода ни спину, ни плечо. Предприняв несколько бесплодных таранов, Капитан сдался и застыл. Из середины залы до него долетали обрывки негромкого голоса. Вскоре он понял, что речь шла о нем и что голос девичий.

— Я еще раз хочу поблагодарить Истамбульское Историческое общество за предоставленную возможность...

Обезьяна на близлежащем плече очнулась, отхлебнула из длинной рюмки вина и самозабвенно плюнула им в лицо Капитану.

— ... Что, в конце концов, нам известно о капитане Коджиме Рю? Значительно, значительно меньше, чем о других японских моряках, волей случая нарушивших указ 1635 года, который воспрещал японцам плавать в заморские страны. Происходя из рода обнищавших самураев...

Капитан, утираясь от обезьяны, попытался хотя бы разглядеть ораторшу — тщетно. Спины, нависшие над ним, были словно из камня, а их владельцы ни одного лица не повернули в сторону Капитана.

— ...оказался отнесенным бурей в Индийский океан. Несколько лет подвизался в Малабаре, а потом каким-то образом, как мы это сегодня наблюдали, возник в Истамбуле. Наиболее надежно подтверждено его пребывание в России, где он выдавал себя за китайца.

Он неожиданно узнал этот дымчатый голос, повергший все собрание в неподвижность: голос девочки, из духов озера. Но зачем она здесь, в Истамбуле?

— Возвратился... В Японии его ждал арест. И капитан Коджима берется за кисть и за короткое время пишет две (по другим сведениям — три) книги воспоминаний о жизни в дальних странах. То, что пленнику было разрешено писать, свидетельствует о его незаурядном писательском...

Капитан перевернулся на другой бок и вздрогнул.

— К сожалению, ни одна из копий до нас не дошла!

Собрание сокрушенно вздохнуло.

— Неизвестно, сколько лет он прожил по возвращении в Японию. Некоторые сообщают, что всего три, после чего он умер от дряхлости, некоторые — что много боле, что дожил до шестидесяти одного года, был произведен в пленники пятого ранга и через несколько лет был благополучно умерщвлен своими литературными противниками.

Вздох, шелест страниц, скрип авторучек.

— Сегодня, уважаемые коллеги, я бы хотела представить вам уникальный документ — два листка бумаги, — по-видимому, все, что уцелело от знаменитого сочинения капитана Коджимы... Посмотрите, пожалуйста, на экран — с правой стороны — прелестное изображение цветущей сливы под снегом... Слева можно прочесть: “Во время моего пребывания в Медине и Истамбуле “Почему ваша страна именуется Вак-Вак?” — так меня часто спрашивали. Долго я ломал над этим голову...” Здесь, к сожалению, текст прерывается. Второй листок хранит небольшое стихотворение, приписываемое самому Капитану.

... мельком глянула в осколок голландского зеркальца, лежавший перед ней на кафедре, и совсем тихо прочла:

Возвращение.

Сквозь подошву чувствую

поцелуй земли.

Болезнь

[1] Эдзо — прежнее название о. Хоккайдо. Чищима — японское название Курил.

[2] Сакэ, доставлявшееся из Осаки.

[3] 1772—1781 годы.

[4] Конничи-ва — Добрый день (яп.)