– Каждый из нас напишет по одному киносценарию, потом мы вместе будем продавать их, а деньги поделим поровну. Таким образом, мы создадим своего рода сценарный синдикат, в котором кинопоставщики могут получить какие угодно сценарии, на любую тему, любой сюжет, любого содержания. Можно написать, например, о том, как герой выгоняет героиню из дому, а потом их обоих выгоняет какой-нибудь негодяй. В общем, можно использовать все что хочешь, даже твое лечение маслами.

– Конечно, конечно! – кричал, размахивая руками, Махмуд.

– Стоющее дело, – сказал Гирдхари, изо всей силы ударив кулаком по столу. – Вполне можем на этом миллион рупий заработать. Разве нет? Что нам мешает? Голова у нас есть, мозгами шевелить мы пока еще в состоянии, знаний хватит, в искусстве разбираемся; у нас даже есть лечение маслами!

– Конечно, конечно!

– Заткнись ты со своими «конечно», Махмуд, – раздраженно сказал Гирдхари, еще раз ударив кулаком по столу. – Не зли меня!.. Теперь нам, друзья, необходимо крепко держаться друг за друга и действовать сообща. Пока мы не создадим свое объединение, с нами никто не захочет иметь дела. Возьмите, например, Аббаса. Стоило ему создать такое объединение, и он сразу начал зарабатывать, а теперь миллионами ворочает. А почему? Да все потому, что у него есть свое объединение. А ты что, глупее Аббаса, что ли, Махмуд? Или ты, Малик? Или, к примеру, я? Или ты, «непризнанный» великий поэт? Да ты куда лучше его пишешь. А кто тебя ценит? Эх, брат! В этом мире нужно действовать только сообща. А этот Аббас – болван! Я ему еще укажу его место! Я ему покажу! А тебя, Махмуд, назло ему сделаю председателем объединения. Вот увидишь! Он меня век не забудет. В ножки поклонится, умолять, рыдать станет, но я его ни за что не прощу. Слишком много возомнил о себе, болван! Я его так проучу, так опозорю…

– В чем дело, Гирдхари? – спросил Махмуд. – Что тебе сделал Аббас?

– Ты ничего не понимаешь, – не унимался Гирдхари. – И вообще не называй ты при мне имени Аббаса…

– А кто его называет? – возразил я. – Ты сам все время говоришь о нем, а я просто стою и слушаю, хотя он и друг мне.

К счастью, Малик-сахиб во-время переменил тему разговора, приступив к обсуждению деталей плана Махмуда, иначе, верно, не миновать бы нам ссоры.

В конце концов мы договорились о том, что, кроме сценариев, каждый будет попрежнему заниматься своим делом: Малик-сахиб – «врачевать» больных своим ароматным маслом, Махмуд останется у сетха Хусейна Мирагхевала и будет торговать одеждой; Гирдхари, который уже шесть месяцев ходит без работы, должен еще раз обойти все конторы и постараться найти себе место. А если меня за это время пригласят в какое-нибудь литературное объединение, то я должен устроить так, чтобы туда взяли и трех моих друзей, и писать за них стихи.

Когда план был продуман во всех деталях, было уже половина третьего.

Так как денег у меня с собой было немного, я думал, после того как Махмуд и Гирдхари уйдут, пригласить Малика-сахиба в какой-нибудь ресторан пообедать. Но не тут-то было. Беседа хотя и вяло, но продолжалась, и казалось, ей не будет конца. Губы у Гирдхари запеклись коркой, Махмуд, как заведенный, не переставая, кивал головой и повторял свое «конечно, конечно», а Малик-сахиб все пожимал плечами.

Наконец, когда пробило половину четвертого, я не выдержал и сказал, обращаясь к Малику-сахибу:

– Ого! Времени-то сколько! За разговорами совсем забыли, что пора обедать. Пошли-ка в какой-нибудь ресторан, пообедаем.

– Спасибо, брат, – ответил Малик-сахиб, вставая со стула. – Ты уж извини меня, но мне совершенно не хочется есть.

Махмуд и Гирдхари тоже поднялись.

– Ладно, пойдем, Малик-сахиб! – сказал Махмуд. – Я ведь тоже не голоден, но раз уж «непризнанный» приглашает, как можно отказываться?

– Я уже обедал, – недовольно пробурчал Гирдхари.

– Ну и что, посидим за компанию на три-четыре каури.[2]

– Сказал нет, значит нет, – рассердился Гирдхари. – Я пообедал как раз перед приходом сюда.

С большим трудом мне, наконец, удалось уговорить его.

Сначала я думал, что мы вдвоем с Маликом-сахибом пойдем в какой-нибудь недорогой ресторан. Теперь же нас было не двое, а четверо, что было мне явно не по карману. Поэтому, поразмыслив, я решил, что лучше будет зайти в закусочную Бхайяджи – там ничего не подают, кроме пури,[3] картошки да простой воды, так что больше шести анн на человека вряд ли истратишь. Однако так как Малику-сахибу «совершенно не хотелось есть», то он съел двадцать пури, Махмуд – двенадцать, я – пятнадцать, а Гирдхари, который «пообедал как раз перед уходом из дому», съел всего лишь двадцать пять пури. Кроме этого, ему пришлось еще заказать большую тарелку простокваши. В результате, когда нам подали счет, то оказалось, что мне придется выложить все деньги, которые у меня с собой были. В моем кармане осталось лишь анн пять мелочи. Едва мы вышли из закусочной, как Махмуд вспомнил о каком-то неотложном деле, а Малику-сахибу совершенно необходимо было идти куда-то, чтобы продать бутылку своего ароматного масла. Итак, мы простились с обоими «миллионерами».

– А знаешь, – сказал мне Гирдхари, когда мы остались одни, – ведь сегодня я поел первый раз за три дня.

– Может быть, выпьешь кофе? – спросил я.

– Что ж, можно, – согласился Гирдхари.

– Тогда зайдем в кафе.

Войдя в кафе, Гирдхари прежде всего направился в уборную и вытряс пыль из туфель, в подошве которых зияла огромная дыра. Потом он вымыл ноги и лицо, причесался, и мы сели за стол. Официант поставил перед нами две чашки кофе.

Гирдхари взял чашку в руки. От кофе исходил приятный аромат. Из чашки поднимался, закручиваясь спиралью, пар и таял где-то под потолком.

Лицо Гирдхари подобрело, морщины на лбу разгладились, вены на шее уже не выделялись так, как раньше, запекшиеся прежде губы стали мягкими, а во взгляде появилось какое-то доброе, мечтательное выражение.

– Ну, а теперь скажи, – нарушил я, наконец, молчание, – за что ты так ненавидишь Аббаса?

– Ненавижу? – спокойным тихим голосом переспросил Гирдхари. – Кто тебе сказал? Мне некого ненавидеть. Сегодня я сыт.

Когда я взглянул на лицо Гирдхари, мне показалось, что повеял нежный восточный ветерок и повсюду распространился какой-то чудесный аромат, словно на давно заброшенном поле взошли вдруг молодые побеги пшеницы.

вернуться

2

Каури – морская ракушка, имеющая хождение в Индии в качестве самой мелкой разменной монеты.

вернуться

3

Пури – лепешка, жаренная в масле.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: