— Милая. Добрая. Святая. Сама увидишь. Пойдем знакомиться. У нее много снимков Глена.

— Сомневаюсь, что это хорошая идея.

— Ну а я нет. С пустыми руками ты отсюда не уйдешь. Вставай.

Он берет меня за руку и рывком поднимает со стула. Бросает несколько купюр на стол, а я даже не покушаюсь оплачивать свой обед, поскольку моя поездка сильно сказалась на кармане после накладки с отелем.

Зажав мою ладошку, Мал пулей мчит по главной улице. Льет дождь, и я пригибаю голову, пытаясь спрятаться от ливня.

Мал смеется, его голос заглушает гроза:

— Поверить не могу, что летом идет дождь. Рори, ты словно привезла с собой зиму.

Странно, но благодаря дождю мы ближе и касаемся друг друга, поэтому мне все равно.

— Почему пешком, не на машине? — кричу я.

— Дело в том, что машину-то мы оставили прямо у ее дома. Да и она сжалится, увидев нас промокшими до нитки и жалкими.

— Ты вроде говорил, что она святая.

— И у добрых христианок возникают претензии, особенно учитывая, что я пренебрегал ею три месяца подряд, — фыркает он.

— Мал! — ору я, но он хохочет еще громче.

Мы подходим к дому в викторианском стиле из белого кирпича и с черными ставнями. Мал стучит в дверь и ведет пальцами по мокрым волосам. Они торчат в разные стороны, и я с досадой отмечаю, что выглядит он очаровательно. Через несколько секунд открывается дверь и на пороге появляется девушка, напоминающая более упитанную, не такую авангардную версию меня. У нее ярко-рыжие волосы, несколько светлее моих, но те же большие зеленые глаза, резко очерченный нос и пухлые губы с опущенными уголками. У девушки тоже есть веснушки и родинка над верхней губой.

Но на этом сходства во внешности заканчиваются. Девушка одета в длинное трапециевидное платье синего цвета и подходящий к нему белый кардиган. Леггинсы на ней безупречно белые как кости. Я в своих ботинках и толстовке нервно переминаюсь с ноги на ногу и, спрятав руки в карманах, сжимаю их, чтобы не начать теребить кольцо в носу.

— Мал! — завидев друга, вскрикивает она и бросается ему на шею, спрятав на плече лицо. — Что ты тут делаешь? Господи, да ты же промок до нитки!

— Кэт, познакомься с моей подругой Авророй из Нью-Джерси. — Он широко и бесхитростно улыбается ей и показывает на меня так, словно я его приз за телевикторину.

Мы так и стоим на пороге, дождь бьет в лицо. Но даже это не останавливает Кэтлин от резкого вдоха, когда она с вытаращенными глазами наконец замечает меня. Мал слишком занят тем, что стряхивает капли со своих ботинок и трясет головой, как пес. Он не осознает, в каком затруднительном положении мы все оказались по его вине.

— Ты говорила, что всегда хотела с ней познакомиться, а она сказала, что у нее нет ни одной фотографии Глена. В общем, мы столкнулись в Дублине, и я решил, что сейчас самое время для воссоединения. — Пряча руки в карманах куртки, Мал подмигивает и подталкивает ее плечом. Насчет одного моя мама была права. Уровень эмоционального развития у мужчин на нуле.

Я хлопаю глазами, стараясь не вспоминать, как отец Доэрти говаривал о ее желании побыть одной, однако Мал упоминает, что она ужасно хотела со мной познакомиться. Только одно из этих утверждения правдиво, и я догадываюсь какое.

Кэтлин оценивающе смотрит на меня, и я не виню ее за это — я свалилась на нее как гром среди ясного неба. Однако чувствую вину за то, что не прислушалась к совету отца Доэрти. Сестра качает головой, приходит в себя, улыбается и решительно бросается с объятиями под дождь. Я пошатываюсь и обнимаю ее в ответ.

— Господи. Господи. Господи. — Ее объятия такие крепкие, что у меня трещат кости.

Я оттаиваю в ее руках и разражаюсь смехом и слезами одновременно. Эмоции плещут через край, но не каждый же день я знакомлюсь со своей сводной сестрой.

— Да вы оба промокли до нитки! Заходите в дом! Заварить чай? — Кэтлин размыкает объятия, дергает меня за руку и заводит нас в дом. Она бежит в ванную и выходит с двумя теплыми полотенцами. Мы с Малом с удовольствием в них заворачиваемся.

— Чай! — восклицает Мал, словно лучшего предложения в жизни своей не слыхивал. — Какое чарующее слово. Рори, ты знала, что Кэт здорово заваривает чай? Лучший в графстве. Я не шучу.

По пути на кухню Кэт хлопает Мала по груди и хихикает как школьница. Мы бредем по узкому коридору, где на крючках висят пальто и шарфы. Все такое маленькое, аккуратное и уютное. Дом наполнен духом семидесятых благодаря зелеными обоям, деревянной мебели и теплому свету. Здесь все так знакомо. Видно, что тут живут люди. Мамин дом в Нью-Джерси скорее напоминает помещение с мебелью.

— Не в графстве — в стране, — поправляет себя Мал.

Кэтлин хлопает Мала по плечу и властно кладет на него руку. Вздохнув, как будто это привычное дело, он хватает ее за запястье, разворачивает и проворно прижимает к коридорной стене. Я резко останавливаюсь, наблюдая за разворачивающейся на моих глазах сценой. Мал держит ее так, как фермер держит скот — грубо и равнодушно, но Кэтлин тяжело дышит. Полуприкрытыми глазами, в которых плещется похоть, она пытается вывести его на решительные действия. Сестра тихо стонет, вздрагивает оттого, что потеряла контроль на собой, и густо краснеет. Мал глядит на нее как на погрызенную игрушку. На знакомую старую игрушку, которую жалко выбросить из-за воспоминаний, но играть с ней дальше уже неинтересно.

— Как учеба, Кики? — с горечью в голосе спрашивает он, словно ему претит морочить его голову.

Тогда почему он все-таки морочит?

Он отчетливо понимает, какие вызывает у нее чувства, и меня это волнует, потому что я вижу, сколько он имеет власти. Кэтлин сейчас в клетке, но Мал — соглядатай, сторож, удерживающий ее в глупых мечтах и не дающий ключ.

— Отлично, — у нее дрожит голос. — Я… я пыталась до тебя дозвониться. Приходила после воскресной мессы. Твоя мама сказала, что ты занят.

— Так и есть.

— Но, вижу, для Авроры у тебя время нашлось. — Она снова алеет. В ее голосе нет ни капли злости. Только отчаяние.

Моя преданность разрывается между парнем, которого она любит и который пытается мне помочь, и сестрой, что сходит из-за него с ума.

— Она предпочитает имя Рори. — Мал убирает от лица Кэтлин локон и прячет его за ухо.

Я хочу надавать ему по яйцам, чтобы защитить ее чувства, а потом стукнуть по колену, чтобы защитить свои.

— Извини, Рори. — Она встревоженно мне улыбается и тут же переводит взгляд на него, словно боится, что он растворится в воздухе. — Я скучала по тебе.

Она по нему скучала.

Она любит его.

Я не могу так с ней поступать. Не смогу целовать его, спать с ним или делать с Малом все, что заблагорассудится. Потому что я уеду, а она останется. Потому что Кэтлин славная, но даже не будь она славной, все равно остается моей сестрой.

Я бреду на цыпочках на кухню, не показывая вида, как от их вроде бы дружелюбной беседы в груди раз за разом что-то рушится.

— Останься, — приказывает Мал у меня за спиной. Тон его голоса уже не такой любезный.

Я замираю, но не поворачиваюсь. Видно, что у Кэтлин к нему сильные чувства, а я хочу показать, что не представляю для нее угрозу.

— Ребят, вы вроде… — начинаю я.

— Ничего. — Мал вносит ясность: — Мы просто друзья. Верно, Кэтлин?

— Конечно.

Ну какой кретин. Не успеваю опомниться, как Мал оказывается подле меня и кладет руку на мою поясницу. Он подталкивает меня к кухне, оставив Кэтлин одну. Я на ходу поворачиваюсь к сестре, и она вяло улыбается, жестом показывая идти без нее.

— Я только умою лицо, — бормочет она. — Может, выключу радиатор. Немного взбудоражена.

Я сажусь за обеденный стол и жадно рассматриваю висящие на стенах семейные фотографии. Но на них нет никого, похожего на Глена. Только Кэтлин и ее мама, Кэтлин и домашние собаки, Кэтлин целует в щеку юного Мала, на лице которого ужас и самое искреннее отвращение, как у всех мальчишек его возраста. Даже ребенком Мал вызывает у меня трепет. Что, черт возьми, со мной не так?

Очевидно, все. Он копия моего папы.

Моя сводная сестра наливает нам чай и угощает песочным печеньем, пытаясь завести беседу. Она рассказывает, что учится на ветеринара, и шутит, что Мал наймет ее, когда в будущем возьмет на себя бразды правления семейной фермой.

— На самом деле это Мал посоветовал мне стать ветеринаром. Помнишь, Мал? Тот день, когда я пыталась спасти голубя? По-моему, это случилось под Рождество, когда нам было одиннадцать.

Мал глядит на меня.

— Да. Точно.

Он не помнит. С лица Кэтлин не сходит нетерпеливая улыбка.

— Он просто скромничает. Мал, погоди, пока я получу диплом. У тебя столько овец и коров. Если захочешь, от них будет много пользы. Сдача земли в аренду другим фермерам не самое удачное вложение денег. Я могу помочь.

— Я музыкант. — Он выливает в чай полкоробки молока и пристально смотрит на чашку. — Ферма меня не интересует.

— И все же иногда ты помогаешь Бойлесам.

Мал пожимает плечами.

— Да, когда им нужна помощь. А еще я иногда хожу посрать. И это вовсе не означает, что я хочу становиться сантехником.

Я прыскаю и чудом не разливаю по столу чай. Чудом.

— И какой из тебя музыкант, Мал? Ты не хочешь быть певцом и не продаешь свои песни, даже когда тебе поступают предложения. — С красными щеками она хлопает ресницами.

Пару минут они пререкаются на эту тему, как вдруг Мал прерывает поток вопросов Кэтлин, ее аргументов и говорит:

— Мы вообще-то хотели спросить, не могла бы ты поделиться с Рори воспоминаниями о Глене. Она ведь никогда с ним не виделась. Разумеется, если ты не против.

— О, конечно. Я не хотела сама поднимать неудобную тему. — Она улыбается, повернувшись на стуле ко мне. — Конечно, Рори, спрашивай, что хочешь. Что тебя интересует?

— Хм… — Я хлопаю под столом себя по коленке. — Каким он был?

Вспоминал ли меня?

Скучал по мне?

Интересовался мной?

— Лучшим человеком на свете, Рори. У нас были замечательные отношения. Папа славился язвительным чувством юмора и огромным музыкальным талантом. На самом деле я знаю только одного парня, который оказался талантливее его. Это Мал. Папа привык называть меня наггетсом, потому что в детстве я была низенькая и пухлая. Мал, ты помнишь? Я еще долго на него обижалась.