Проснувшись в половине восьмого, Ляля потянулась и сладко зевнула. Она не торопилась выбираться из-под теплого одеяла. С учетом последующих быстрых сборов время позволяло еще понежиться минут десять. Главное — не перевернуться на другой бок, иначе сон нахлынет с новой силой. Не открывая глаз, в полудреме Ляля прислушалась к голосам, доносившимся из коридора:

— Когда тебя ждать?

— Не знаю, Аллочка. Мы приступили к новым исследованиям, совсем зашиваемся.

— Женя, нельзя так много работать, у тебя сердце.

— И у тебя тоже.

— У тебя больное сердце.

— Ну, вот так-то лучше, вроде бы ровно, посмотри.

— Ты всегда уходишь от разговора, когда речь заходит о твоем здоровье. Ну ладно, не хочешь — как хочешь. Кстати, откуда у тебя этот галстук?

— Это подарок. Коллеги подарили на юбилей, наверное… Не уверен… — Евгений Львович, как обычно, не мог точно вспомнить, откуда у него появилась та или иная вещь. Иной раз казалось, будто он считает, что одежда сама собой вырастает на вешалках в его шкафу. — Ну, все, я побежал, зайка. Поцелуй за меня Ляльку.

Лялька услышала, как хлопнула дверь и как мама отправилась на кухню — готовить завтрак для дочери. Алла Николаевна была женщиной энергичной, легкой на подъем. Пролеживать выходные на диване она не любила, предпочитала турпоходы, прогулки на лыжах и бассейн. Через три года — полтинник, а осиная талия не расплылась ни на сантиметр. Алла Николаевна относилась к такому типу женщин, которым никто никогда не дает их года. В шестнадцать билетер отказывается пустить их на ночной киносеанс, а при поступлении в институт приемная комиссия ласково спрашивает: «А закончила ли ты школу, деточка?» А во время уже поздних родов заботливая нянечка причитает, что, мол, в ее времена так рано не рожали. Казалось, Алла Николаевна сошла с изящной средневековой гравюры: плавные линии, словно у хрупкой фарфоровой статуэтки, тонкие черты лица, светлые волосы с безупречной укладкой. И что самое интересное, домашние ни разу не видели Аллу Николаевну в бигуди: она словно просыпалась уже накрученная и уложенная.

Хозяйка дома считала свою семью — мужа и Лялечку — самым главным подарком в жизни. Как подлинная хранительница семейного очага, много лет назад она не заострила внимания на увлечении мужа смазливой лаборанткой. Не закончился разводом их брак и после того, как в длительной командировке Евгения Львовича «черт попутал» с «невероятно одинокой женщиной». Сама же Алла Николаевна настоящее одиночество почувствовала только один раз: Лялька-второклассница на месяц уехала в пионерлагерь, и, как назло, в это же время на важный объект вызвали супруга. Его экстренная командировка продлилась примерно столько же. Первые три дня Алла Николаевна отдыхала от домашней суеты — как же здорово, когда не нужно готовить и стирать! До конца недели она обошла всех своих незаслуженно забытых подруг. Следующая неделя началась с поверхностной уборки и завершилась тщательным протиранием каждой книги из домашней библиотеки. С пятнадцатого по двадцать первый день вынужденного одиночества Алла Николаевна пересмотрела по многу раз все домашние альбомы, оформила в рамки лучшие Лялины рисунки, разобрала неприкасаемый ворох бумаг на столе мужа и поплакала от души над семейной фотографией. Последняя неделя прошла в режиме вялотекущей депрессии: истосковавшаяся женщина уходила на работу, потому что надо; возвращалась в пустую квартиру, что-то ела и ложилась на диван. Она просто лежала и смотрела в потолок, а когда дело подходило ко сну, совершенно разбитая перемещалась в холодную кровать. Еще немного, и она, наверное, умерла бы от тоски… Спасло возвращение домашних. По приезде Ляля в полной мере ощутила на себе мамин страх остаться одной. Гиперопека дочери продолжалась около полумесяца. Да и сейчас Лялька не могла пожаловаться на недостаток родительского внимания. У Аллы Николаевны всегда находилось время для того, чтобы поговорить с дочерью, обсудить произошедшее за день, утешить или дать совет — смотря по обстоятельствам. Папа любил ее так же сильно, как и мама, да при этом еще и нещадно баловал. Хорошо, что Алла Николаевна, напротив, как опытный педагог, считала: строгость дочке не помешает. А впрочем, не естественно ли такое отношение к позднему, желанному и единственному ребенку? Алла Николаевна не смогла в свое время смириться с приговором врачей. Специалисты однозначно утверждали, что детей у нее быть не может. Но, будучи женщиной упрямой, она почти шесть лет лечилась в десятках клиник. И везде рядом с Аллой Николаевной был Евгений Львович: чтобы подбодрить в минуту отчаяния и вместе с ней порадоваться, когда появлялась надежда. Их союз был на редкость гармоничен — и взаимная любовь была вознаграждена победой над обстоятельствами. Так на свет появилась Ляля.

Вскоре мамины шаги в коридоре раздались вновь: пришло время будить Лялю. Взглянув на беспорядок в комнате — ведь вчерашняя уборка так и не была доведена до конца, — она только пожала плечами. С детства повелось, что за свои апартаменты Ляля отвечала сама. Щепетильная Алла Николаевна даже ящики стола в кабинете мужа разбирала только под его надзором. Считалось, что у каждого есть свои личное пространство, где все лежит (или валяется, или пылится, или теряется — не важно) как ему удобно. Без ведома хозяина трогать ничего нельзя. И все же Лялина мама принялась заботливо складывать вещи, кое-как развешанные на стуле. Она нечаянно встряхнула Лялину кофту, и из кармана со звоном выпали сережки.

— Мама, ничего не трогай, я все уберу сама, — сонным голосом попросила Ляля.

— Ой, доченька, ты не спишь, — вздрогнула мама. — Я зашла тебя разбудить, но здесь такой беспорядок, — сбивчиво начала оправдываться Алла Николаевна. — А, ладно, пускай все лежит как лежало. А почему ты сняла сережки?

— Что-то мочки разболелись. Я потом их надену.

— М-м-м… ну ладно. Все, проснись и пой, а то в школу опоздаешь. Живенько вставай, умывайся, пока я завтрак готовлю.

Мама ушла, и Ляля начала подниматься. Наткнувшись взглядом на знакомые серьги, она подумала, что надо бы их сегодня в водке подержать или на худой конец спиртом протереть. Ей казалось, будто цыганка осквернила их своим прикосновением. Дойдя до ванной комнаты, чья дверь соседствовала с кухней, Ляля спросила у мамы, есть ли в доме горячительное. Алла Николаевна недоверчиво посмотрела на дочь.

— Да мне головки в магнитофоне протереть надо, — поспешила оправдаться Ляля.

— Кажется, оставалось что-то. — Ее взгляд торопливо пробежался по кухонным шкафчикам. — Хотя не факт… может, уже выветрилась… — Алла Николаевна разговаривала уже сама с собой. Из ванной комнаты донесся шум воды и зубная щетка звякнула о стеклянный стаканчик.

Кухня привычно наполнялась утренними запахами. На сковородке жарилась яичница, по дому разносился аромат вареного кофе, ломтики копченой колбаски лежали поверх «Бородинского». Мама напевала себе под нос какую-то песенку. Тут раздался звонок в дверь. За Лялей по дороге в школу зашла ее лучшая подруга, живущая в соседнем доме.

— Здравствуйте, тетя Алла. А Лё уже готова?

— Привет, Света. Проходи, тебе придется подождать, потому что Лялька собирается и еще не завтракала, — строгим тоном ответила Алла Николаевна и направилась на кухню. Она недолюбливала рыжую, смешливую и озорную Светку. От таких жди неприятностей. Однако дочка имела полное право выбирать себе подруг, которые нравятся ей, а не ее маме.

В этот момент, услышав голос Светы, из ванны выглянула Ляля. Длинные волосы были гладко зачесаны назад в хвост.

— Привет, ты чего это так рано? — спросила она удивленно.

— Слушай, вчера та-а-акое было… — И Света покачала головой, закатив глаза.

— Ну хоть намекни, что стряслось?

— Помнишь Влада? Черненький такой, я с ним познакомилась на той неделе. Ну так вот, вчера… — Тут Света осеклась, словно ее одернули. Она боязливо покосилась в сторону кухни. — Слушай, у тебя там мама, давай я тебя внизу подожду и по дороге все расскажу.