— Что ты скажешь о древнейшем царстве на земле? — спросил отец.

Гектор широко улыбался. Приам тоже улыбнулся и повторил:

— Что ты скажешь об Айгюптосе?

— Разве это древнейшее царство?

— Конечно! Ты не знал?

— Мне сказала об этом Кассандра. Но я думал… ну, Кассандра… обычные россказни… Я думал, древнейшее царство — наше. Твое, отец.

— Нет, что ты. Мы и с Миносом тягаться не могли… В возрасте.

— Айгюптос не похож на древнее царство, отец. Небрежением богов он еще не захвачен хеттами.

— Они так слабы? — недоверчиво спросил Приам.

— Их невероятно много. Оттого в городах теснота. Они мало едят. Их воины бессильны в сравнении с нами. Если не хетты, то те, что разрушили Лабиринт Миноса, доберутся до них — и им конец.

Он поразмыслил, припоминая.

— И у них очень жарко.

— Но в Айгюптосе много золота, — проговорил Приам.

— Они не знакомы друг с другом. Их царь… — Гектор постарался произнести, как произносили на неосвоенном им языке: — Их царь Фар-Аон не знает своих людей. А чтобы люди знали, кто их царь, везде выставлены его изображения.

— Как же они делают его изображения?

— Народ обтесывает огромные каменные глыбы. Это ужасная работа.

Отец и сын поглядели друг на друга.

— Там очень плохо, отец, — сказал сын.

Поговорив с отцом и с матерью, с каждым в отдельности и с обоими вместе, со всеми братьями и сестрами, а их насчитывалось, слава Артемиде, ого-го, достаточно, Гектор наконец зашел и к Кассандре.

Он упивался стройностью маленького трояно-илионского мира.

Глаза Кассандры горели. Она обожала Гектора. Возбуждение из-за его приезда превысило даже тихий повседневный экстаз, в коем сестра жила, словно черепашка в панцире.

— Гектор, Гектор, расскажи мне, расскажи о далеких пенистых берегах бурного моря, как ты рассек кораблем соленую пучину!..

— Кассандра… Там обычные берега. Только все желтое, песок.

— А-а! Солнце опаляет нещадно ту землю, и стены рассыхаются от зноя, и трескаются камни, и изрыгающие огонь страшные звери выходят по ночам на охоту.

— Почему по ночам? — удивился Гектор.

— Потому что днем люди прячутся от жары, а когда жара спадает и жители спешат к ручью за водой, то выходят коварные звери-людоеды.

— Там одна длинная река. Ручьев нет.

— Река эта истекает из подземного мира, из дома Аида, за ее течением следит Персефона, и Аид поссорился из-за этой реки с Посейдоном, ведь Посейдон, бог морей, считает и реку себе подвластной, река ведь состоит из воды, его стихии. Но Аид не согласен с ним… Да что все я говорю, ты рассказывай, это же все страшно интересно!

— Кассандра, тебе пора стать чьей-то женой.

— Гектор, я же некрасива.

— Кто тебе сказал, что ты некрасива?! — он возмутился и даже вскочил.

Его сестра некрасива! Это нарушало гармонию. Не может быть!

— Роща сказала и Афродита подтвердила. Я заглянула в небо, и оно отразило мое лицо. Что-то мы выбираем, я выбрала правду еще до рождения. А правда, знаешь, она некрасива, но прекрасна. Вот так бывает. И я как правда, я уродлива и прекрасна. Жених должен быть с двумя парами глаз: одним зрением я да, нехороша, зато вторым он восхитился бы мною. Где такого взять? Гефест замешал глину в плохом настроении: наверное, он узнал, что ему изменяет Афродита. Получилась я. Но не одним Гефестом живет небо…

Гектор ничего не понял в ее путаной речи и сказал с досадой:

— Кассандра, ты плохо закончишь свою жизнь.

Он собирался продолжить: о том, что желает ей добра и прочее, но она с какой-то истовой убежденностью кивнула и воскликнула:

— Не сомневаюсь!

Брат с сестрой поглядели друг на друга.

— А кто из нас закончит жизнь хорошо? — спросила сестра и склонила голову набок. — Как ты думаешь, брат?

Праздник двадцать пятой весны застал окончательно сформированного защитника и наследника.

Образование Гектора было закончено. Он посетил Хеттусу и Айгюптос, он все-таки научился плавать. Что еще? Драться он умел от природы. Учителей бил.

Счастье Гектора заключалось в отсутствии перемен. Теперь он знал это наверняка.

Все, что может быть в мире хорошего, помещалось между долгом и любовью к родине. Родина — это патриархальный уклад, обширнейшая семья, железное, убивающее лишние мысли здоровье, да вон то селение на холме. Он осознал себя стражем неизменности, стражем верности и постоянства. Он не догадывался, что постоянство и неизменность — свойства прошлого.

К празднику двадцать пятой весны Гектор, сын Приама, кое-что придумал. Он придумал соорудить такое копье, выше и тяжелее которого еще не бывало, и чтобы копье то, кроме него, не умел поднять ни один человек.

По крайней мере ни один в царстве Трои и Илиона.

Я должна найти избранника. Мне без избранника тошно.

Успех сложная штука, нематериальная, это не плотская любовь Афродиты. Та может менять любимчиков с каждым подмигиванием Гелиоса,[55] я так не хочу. Я не судьба, чтобы отворачиваться. Настоящий успех, подлинную победу получают один раз, навсегда. Миг достижения застывает во времени. Это то, что нельзя отобрать.

С ними потом случается всякое — я не гарантирую счастья. Да и коллеги зачастую ополчаются против моих питомцев. Я вынуждена постоянно отстаивать свои права. Но мой избранник всегда отважен. Он не боится прогневать кого-то ради меня.

Мы слишком надоели друг другу. Поэтому мы не можем не смотреть вниз. Только там, в полном превратностей, вечно ускользающем мире воплощаются наши стремления, наша воля и, главное, наше отличие друг от друга, которым каждый из нас так гордится, так упивается.

А мир внизу изменчив настолько, что почти не существует. И чем же мы тогда правим?

И кто мы такие?

Гера меня не любит, это ясно. Она не может простить, что я целиком плод и замысел отца моего Зевса. Я его дочь, а не ее.

Морской дядя меня недолюбливает после того, как я выбрала себе резиденцию. Он якобы рассчитывал на тот город, ему не хватает подношений, а я младшая, да наглейшая.

Второму дяде на меня наплевать, ему на всех наплевать: у него свои резоны, он свету белого не видит.

Афродита пыталась склонить меня к неестественной связи, как всех, впрочем, а когда я отказалась, объявила, что у меня вместо сердца — лед, вместо кожи — броня, вместо глаз — отравленные стрелы и что между ногами я, видимо, прячу какой-то секрет, вряд ли хороший. Вдобавок она обозвала меня минервой.

Арес смотрит на меня как на соперницу, во-первых, после выходки Афродиты, а во-вторых, он смешивает войну и стратегию, убийство и победу, попрание врага и достижение цели. Он долго не понимал, для чего я нужна, чем отличаюсь от него. В глубине души он подозревает, что я сильнее.

Гермес обиделся после того, как не сумел украсть у меня палладий.

Аполлон решил, что я буду ему десятой подручной, так сказать, «музой», и, конечно, оскорбился, когда я отказалась играть на флейте. Флейту ломать, правда, не стоило, это я погорячилась, и не стоило обломками избивать Эрато с Талией.

Деметра всерьез считает, будто я заняла место ее Персефоны, похищенной моим вторым дядей. Но разве я виновата, что дядя влюбился в ее дочь, а не в собственную племянницу? Кроме того, забери он меня, я бы его похоронила вместе со всем подземным царством.

Артемида думает, что я унизила ее роль покровительницы родов, рожениц и прочего, так как появилась на свет ненормальным способом, что это прецедент, что лишь она должна быть девственна, а я теперь стану потворствовать всяким неправильным, непорочным зачатиям. Она распустила слух, будто я ненавижу природу, животных, растения… А я люблю природу! Я всей душой за естественный отбор!