Что можно купить за золото в долине реки? Что можно купить за золото там, где еще не чеканят монету и привыкли охотиться за вечностью?

Меньше, чем за серебро. Серебро реже встречается на узкой полоске от порогов до дельты, и ценится оно дороже.

Но что можно вообще купить от порогов до дельты?

Обряд погребения! Самый безупречный, самый надежный. Это еще вроде бы не скоро? Как сказать. Смотря с чем сравнивать. В действительности это всегда рядом. И это единственное, что по-настоящему нужно человеку.

А что еще? Работа на полях — изнурительная, каждодневная, под беспощадным солнцем — золото позволит ее избежать. Золото подарит тоскливое безделье в тени. Продажные женщины утомят, к вину привыкнешь, и для разнообразия, как последнему черпальщику, захочется пива… Власть, почести? Не-ет, Кемт не та страна, где власть приобретается за одни только деньги.

Да и с погребальным обрядом… Если ты не властитель, если ты один или твои родственники слабы, вместо чистой мирры, вместо кассии и прочих благовоний в чрево тебе вольют сок редьки, вместо лент из виссона тело обернут банановыми листьями, вместо урн-канонов внутренности просушат на солнце, и все это за те же двести дебенов[21] серебра, которые ты всю жизнь складывал, собирал, дабы хоть в загробный мир войти имеющим власть.

— Опять мы не взяли светильню!

— И хорошо. С огнем ты чуть не поджег его ткани. Я помню расположение всех предметов.

— Опять мать удивится, откуда у нас ладан…

— Шаг вперед, шаг влево. Надеюсь, ты не собираешься заворачиваться в пурпурный виссон? Он нам в Абту ни к чему.

— Давай, давай… Пусти меня вперед.

— Что ты там будешь делать? Ты же не запоминаешь расположение предметов.

— Давай, давай…

ЗВУК.

— Что это? Что это было? Аб!

— Это…

— Что?! Я не вижу! Аб!!

— Не надо… Орать…

— Да что же там такое?!

— Мне… Перебило… Ноги…

— Как?! Что мне делать?!!

— Не двигайся.

— Брат!!!

— Ни шагу!

— Брат…

— Ни шагу…

— Хорошо.

— Послушай…

— Да. Я слушаю. Я слушаю тебя.

— Ты готов сделать для меня…

— Все!!!

— Дай мне слово. Помнишь, совсем недавно я просил — дай мне слово.

— Клянусь…

— Моей вечной жизнью.

— Если я нарушу слово, пусть будет то, что ты говоришь. Ты же знаешь меня, Аб.

— Я лишусь места у трона Осириса.

— Если я, Ба-Кхенну-ф, нарушу данное тебе, Аб-Кхен-ну-ф, мое слово, то да лишусь я места у трона Осириса.

— Не «я», а «ты».

— Что?

— Не ты, а я. Быстрее. Я теряю сознание.

— Если я, Ба-Кхенну-ф, нарушу данное тебе, Аб-Кхен-ну-ф, мое слово, то да лишишься ты места у трона Осириса. Так?

— Ты ведь не забыл свой бронзовый нож вместе со светом?

— Нет! Нет… Вот он.

— Ты отрежешь мне голову.

— Нет!!!

— Ты обещал.

— Не-е-е-ет!!!

— Ты поклялся. Я приказываю.

— Брат мой… Брат мой… Брат мой… Брат мой…

— Ты ведь ничего не боялся.

— Брат мой…

— Я умру в муках. Тебя найдут с восходом. Ты хочешь так?

— Брат мой…

— Мы слишком похожи. Не отличишь.

— Ты — это я!

— Прощай. Я люблю тебя. Прощай.

— Я иду…

— Ни шагу!

— Здесь еще капканы…

— Ты попался?!!!

— Нет. Вот я. Брат мой!..

— Протяни руку, возьми золото.

— Я взял.

— Не плачь. Я — это ты. Золото для будущего.

— Аб!!!

— Все. Я теряю сознание…

— Брат! Брат… скоро ты увидишь Сетха… Скажи: я не боюсь его! Я не боюсь его!!! Я НЕ БОЮСЬ ТЕБЯ, СЕТХ!!!

Небо, тело богини Нут, обрушилось на голову похитителя богатств Ба-Кхенну-фа, брата нашедшего кару преступника Аб-Кхенну-фа.

Впервые в жизни наглец Ба-Кхенну-ф был один. Его стихийная храбрость подверглась небывалому прежде испытанию: он почувствовал ответственность. Наверное, никто больше на берегах реки не чувствовал ответственность человека так внезапно, так остро и больно. Было сердце — и был бесстрастный простор, по которому катался вовсе не ласковый диск Ра, хлещущий людей зноем. Простор наполнял сердце ужасом. Горсти золота, те, что он набросал кое-как в глиняный горшок, ни от чего не спасали, ничего не гарантировали.

На берегах реки издавна затвердили и выучили: не допуская лишнего, дождись смерти, а там магический текст о восхождении к свету, мастер-бальзамировщик да боги все сделают за тебя. Ба-Кхенну-ф не доверял бальзамировщикам, не любил жрецов и ни разу не разговаривал лично с кем-либо из богов. Зато их было двое, и они с детства прикрывали друг друга от страшного оскала безбожного космоса.

Теперь он остался один и один кусал пальцы в тесной коробке дома из необожженной глины.

Но был ли он один такой на весь Кемт? Или близко ли, далеко ли, но ближе, чем звезды, терзался жизнью в Черной Земле еще кто-то? Кто-то, своими руками создающий себе бессмертие.

Рамзес Второй вошел в сокровищницу с двумя ближайшими охранниками. Ближайшие ненавидели друг друга; он подобрал их по этому принципу и воспитал в них это чувство.

Печати целы — так? Все верно. Факелы осветили неожиданное.

Он сам спроектировал хранилище для сокровищ, он придумал выстроить его глухим квадратом: стена к стене с дворцом, стена к стене со своей тронной комнатой. Он хотел, чтобы под боком и под личным контролем находилась спящая движущая сила Кемт — серебро, золото, сосчитанные и подписанные, в мерных сосудах. И прочие ценности. И вот факелы осветили обезглавленный труп в его наиболее потаенных и важных владениях.

Печати целы — так. Все верно.

Поначалу, когда год назад Великий Дом обнаружил недостачу в сосуде под номером шестьдесят восемь, он подумал о подделке печатей. Подделка должна была быть точнейшей, невероятной, он проверил всех приближенных, за входом следили три пары глаз. Минуло время разлива, настало время посева — и недостача сразу в двух сосудах бросила вызов. Властитель Черной Земли предположил подкоп. Однако под полом не нашлось даже следов разрыхления, не то что каких-то ходов. Лишь после третьей недостачи Рамзес Второй (но по смыслу-то, по значению только Первый) вспомнил охоту на кабана: ею давным-давно, до хеттов, до Кадеша, до величия он развлекался с отцом, Великим Домом по имени Сети.[22] Тогда он приказал изготовить десять капканов.

Рамзес Второй правил страной Кемт уже тридцать пять лет. Он казался себе старым и подходящим к концу. Он не знал, что впереди почти столько же. Он не мог угадать, что переживаемое сейчас — середина. Его рука, как в лучшие годы, не дрожала, а в лучшие годы он сам выступал в роли собственного военачальника. Встречаясь взглядом со своими громадными статуями, хозяин долины реки не чувствовал гордости — он ощущал грусть. Любимая, по-настоящему любимая жена восседала в лодке Ра, управляла в загробном Туате, в прекрасном Аментете.[23] В тяжелые минуты Рамзес готов был призвать в помощь само имя Нефертари, но тяжелых минут не было, вернее, он чересчур себя ценил для того, чтобы признавать существование тяжелых минут.

Грусть объяснялась одиночеством величия.

Красно-белая корона верхней и нижней земель, символы власти, посох и кнут, змея в трех пальцах надо лбом — только им доверялся Рамзес, только они разделяли с ним ответственность, колоссальную ответственность: действие — ответ; шевеление кистью — ответ; дрогнули ресницы — и полторы тысячи нубийцев казнены у Элефантины.[24] Он и был этой землей, этой страной. До него многие распределяли: почести — себе; телодвижения, от коих трясется империя, — подчиненным. Но это не величие, это всего лишь прижизненная лесть. И раб может сидеть с деревянной спиной, крепко ухватясь за посох и кнут. Раб не может отвечать за разлив Хапи,[25] повелевать ветрами, усмирять дерзких и распоряжаться всем, что послало небо.