Ночь прошла спокойно. Бледный рассвет раскрывал над морем свои свинцовые, мутные глаза. Далеко в тумане чернел берег. Командир внимательно рассматривал в бинокль лежащую перед ним Слободку. Немного поодаль от поселка виднелось из-за деревьев двухэтажное здание бывшей панской дачи. Всего здания видно не было, но под верхушками деревьев ярко краснела высокая крыша и поблескивали окна второго этажа.

«Ничего подозрительного, - подумал командир. Но огонь... зеленый огонь... Кто теперь разберет, где он был?»

Чертков вспоминает, как он увидел огонь, как позвал дежурного. Он вспоминает как спокойно мерцал сначала этот огонек сквозь туман и какие круги начал он вычерчивать потом. И чем, дольше думает командир катера, тем отчетливей и яснее становится его мысль. Сомнения нет: таинственный зеленый огонь - это, конечно, сигнал. Сигнал, но кому? Уж не нарушителю ли границы, чтобы знал нарушитель, увидев огонек, куда ему плыть, где пристать без боязни? И кто знает, может быть, сейчас на этом самом берегу кто-то ждет этого врага, кто-то встречает его.

В очередном рапорте начальнику заставы Чертков подробно доложил о ночном огоньке.

Сначала он сомневался: стоит ли упоминать об этом? Может быть, это не представляет никакой важности? Но начальник, прочтя рапорт, сейчас же вызвал командира катера к себе.

- Я придаю этому серьезнейшее значение, ­ сказал он. - Зеленый огонь замечали не только вы. - Я должен выяснить это дело. И некоторые меры мною уже приняты.

На слове «меры» начальник сделал ударение, и Чертков понял, что меры эти, наверно, должны быть решительными и основательными.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Обладатель великой тайны

- Сашуня! Пора вставать. Сашуня!

Сон мигом слетает с Сашкиных ресниц. Мальчик вскакивает. На постели возле него сидит Ивасик и гладит пятнистую морскую свинку.

- Сашуня, а кто же ее раскрасил?

- Кого, Ивасик?

- Ну, вот эту свинку. Вот желтенькое, вот черное. Вот белое пятнышко. Ма-аленькое!

Сашко весело смеется. У него большая-большая радость. Такая, что и в груди не помещается, рвется наружу смехом, шуткой. И что это еще за радость? Что случилось?

- Природа их раскрашивает. Свинок и все остальное.

- А забор возле сельсовета маляр красил!

- Ну, забор не живой.

- А Леня живое красит. Кошку сажей вымазал. Была белая – стала черная.

Это он природе помогает, твой Леня. Все делает природа.

Ивасик представляет себе природу. Она похожа на того маляра, что красил забор. Она вся обвешана ведерцами. В руках кисть. Вот она идет и красит, идет и красит. И коров, и собак, и морских свинок. Если б и в самом деле была такая природа, Ивасик попросил бы ее непременно перекрасить этих свинок.

Вот если б они были синие, красные или зеленые!

И уже новый вопрос интересует Ивасика:

- Сашуня, а бабка Лукерка говорила, что не дал бог свинье рогов. А почему же он не дал? Он скупой, бог-то?

- Нет бога, - говорит, одеваясь, Сашко.

- И мама говорила, что нет. И дед Савелий... А бабка Лукерка...

- Глупая она, твоя бабка!

- Клепки в голове нехватает. Ага?

- Может, и нехватает.

- А у нашей бочки обручи тоже рассохлись.

Наконец Сашко понимает, откуда пришла к нему эта радость. Он вспоминает все сразу: вчерашний день, разговор с Василием Васильевичем, Галину, кленовый листочек - залог дружбы с Кукобой - лежит между страницами «Зоологии».

Сердце прыгает в груди, как упругий резиновый мячик.

Ежедневные физкультурные упражнения нужно начинать не откладывая, сейчас же с сегодняшнего утра! Подожди, голубчик Башмачный, посмотрим, кто еще победит!

Сашко энергично выбрасывает в стороны руки. Пальцы крепко сжаты в кулаки. Он вытягивает ноги с такой силой, будто хочет пробить ими стенку. Обрадованный таким необычайным зрелищем, Ивасик хохочет так заливчато и звонко, что даже щегол, запертый в своей темнице, начинает громче щебетать.

Сашко останавливается, чтобы вытереть со лба пот.

Так, так, - похваливает его дед Савелий. - Настоящим рыбаком, выходит, будешь. Га? Что говоришь? Ага! Слышу! Слышу! Вот подожди только: якорек тебе принесу, попрактикуешься!

Он приносит в хату старый; заржавленный якорь.

- А ну-ка, подними-ка хоть на полметра над землей. Сколько раз поднимаешь?

Оказывается - восемь раз.

- Мало, - решает дед. -Нужно двадцать восемь. Вот тогда да!.. Га? Что? Слышу! Слышу! Не печалься! Каждый день поднимать надо, каждый день! А сейчас довольно, а то еще навредишь себе, пожалуй. Навредишь, говорю!

Но Сашко, кажется, и не собирается уставать. Он ставит посреди комнаты стул и, опершись на него руками, продолжает свои упражнения. Здесь-то и настигает его авария. Мальчик бежит к зеркалу. Что-то скажет Галина? На носу глубокая царапина и сорвана кожа.

- Не печалься, - снова утешает дед Савелий. - Нос что, нос ерунда, дурак нос, так ему и надо! Лишь бы котелок целый был. A?

Галина в школу сегодня не пришла. Сашко был этому и рад и не рад. Хорошо, что Галина не увидит его искалеченного носа. Плохо то, что Сашко не увидит Галины. «Наверное, заболела, - решил мальчик. - после уроков обязательно пройду мимо ее дома: может, увижу хоть издали».

С Башмачным Сашко сегодня не перемолвился ни единым словом - как будто и не существует на свете никакого Олега. «Постой, Башмачный! – думал он. – Еще месяц-другой поупражняюсь, и тогда посмотрим, кто - кого!»

Если будет нужно, Сашко готов пожертвовать для этого не только носом, но и ухом и лбом – лишь бы только стать сильным и ловким. Убедившись, что его никто не видит, мальчик энергично щупает свои мускулы. Ему кажется, что после сегодняшних упражнений они уже стали и больше и крепче.

На уроке немецкого языка Сашко тайком рассматривал Башмачного. Шея у Башмачного толстая, мускулы тоже должно быть, не слабенькие. И ростом он выше, чем Сашко. Но Василий Васильевич прав: физкультура – это такая сила, что против нее ничто не устоит. Вырастут и у Сашка мускулы, да еще какие!

Но почему Башмачный сегодня такой хмурый? Сидит, упершись глазами в книгу, хоть и видно, что вовсе не читает. Далеко-далеко его мысли. Сидит, как туча, брови сдвинул - не шелохнется. И щеки кулаками подпер. А кулаки ничего себе. И большие и, видно, твердые. Впрочем, все это чепуха! Гвоздя в доску и таким кулаком не забьешь!

В классе никто не знал, о чем думал Башмачный. А мысли у него были тревожные, неспокойные. Волосатый зеленоглазый незнакомец не выходил у него из головы. Теперь Олег был уверен, что это был тот самый четырехпалый человек, отпечаток чьей ладони он видел на пыльной парте.

Кто же он? Зачем он лежал в каморке, притаившись под кучей лохмотьев? Имеет ли он хоть какое-нибудь отношение к кладу? Кто запер его в каморке и для чего? И как он успел так быстро скрыться вместе с остатками своего ужина?

Одно было ясно Олегу: незнакомец захватил с собой плошку и тарелку с рыбой, чтобы не оставить после себя каких-нибудь следов. Верно, серьезные были у него причины, чтобы так прятаться и заметать следы.

Олег жил сейчас в мире загадки, в страшном, зачарованном мире молчаливой тайны. За чугунными дверями, за тяжелыми замками спрятано заповедное письмо. В каменном дворце молчаливой тайны мягко ступает по коврам немая тишина.

Вековая пыль покрывает железные рамы высоких окон. Из тяжелых бронзовых рам смотрят строго и неотступно темные лица предков с зелеными глазами. Черный бархат на массивных дверях падает книзу тяжелыми немыми складками.

Гнетет Олега это глухо молчанье. Ему и страшно и сладко, потому что это он обладатель великой тайны. Гнетет одиночество, потому что Олег один в своем молчаливом каменном дворце.

Заветное письмо, письмо старого нелюдима Кажана, Олег положил, как в папку, в толстый переплет от «Жития святых», найденный дома на чердаке, и эта самодельная папка хранится сейчас на самом дне Олегова сундучка, доверху набитого потрепанными книжками и журналами.