Будущий известный ученый Петр Кузьмич Анохин познакомился с Иваном Петровичем студентом первого курса. Приехав в Петроград из Новочеркасска с "твердым намерением изучать мозг", он не представлял себе, где и как будет это делать. Но первая же лекция И. П. Павлова, на которую он попал, все решила для него.

Константин Михайлович Быков, окончив Казанский университет, был направлен в заграничную командировку "для приготовления к профессорскому званию". В это время у букиниста совершенно случайно он купил книжку И. П. Павлова "Лекции о работе главных пищеварительных желез" и понял, что "у нас в России живет и работает необычайно оригинальный исследователь". Он написал Ивану Петровичу письмо с просьбой побывать у него, хотя бы во время летних каникул.

Буквально через неделю он получил ответ: "Я очень рад видеть Вас в моей лаборатории и предоставить Вам возможность в ней работать и все знать и видеть, что у нас делается". А ведь известный ученый ничего не знал о молодом, начинающем исследователе и фамилию его слышал впервые.

Так или иначе двери павловских лабораторий всегда были открыты для всех желающих. Робеющего новичка непременно проводили к самому профессору, и он — маститый ученый, нобелевский лауреат — каждого посетителя встречал с необыкновенным радушием и охотно беседовал с ним, подробно рассказывая, чем они здесь занимаются. И ежели было желание — каждому находилась работа.

Правда, вначале вновь прибывшему поручали самое несложное дело — так что многие даже недоумевали: где же тут "большая" наука? Не каждый догадывался, что проходит тем самым своеобразное испытание на устойчивость к черновой работе. И ему только кажется, что Иван Петрович про него забыл. На самом деле шло так называемое "присматривание". "Ходите, присматривайтесь", — говорил Иван Петрович. Но и сам он незаметно, но тщательно присматривался к новичку. Ежели ученик выдержит испытание успешно — получит доступ к настоящему делу.

Тот, кто оставался, постепенно приобщался к общим заботам. На окне лежала стопка папок — диссертации сотрудников лаборатории. Со временем тщательно переплетенные по годам тома занимали уже целый стол. И каждый мог подойти, перелистать их, прочесть. Иван Петрович в кабинете не засиживался: постоянно обходил всех сотрудников, подолгу наблюдал за опытами, просматривал тетрадку с протоколами исследований, расспрашивал, советовал, а то и вмешивался сам. Увидев, что сотрудники никак не могут закрепить собаку в специальном станке, ловко хватал ее и моментально проделывал все с завидным умением: "Ишь, срамники, вас тут пять человек, а не могут с одним псом управиться".

— Нуте-с, нуте-с, покажите-ка, что тут у вас? — скажет, бывало. И начнет тетрадку с протоколами опытов листать. И не дай бог, ежели спрашиваемый позабудет и назовет не те цифры, что там записаны, или — еще того хуже — отвлечется беседой и капли слюны мимо пробирки попадут.

— Куда же это, к черту, годится! Где вы витаете? — тут же раздается рассерженный окрик профессора. — Вы явно не в силах справиться с этой работой! Ну, так бы и сказали!

В зависимости от степени виновности это могла быть просто "ворчба", "брюзжание", "малый" и "большой" гнев или "разнос", когда тетрадка с протоколами летела в сторону, голос обычно доброжелательного профессора на высоких нотах срывался на фальцет. Неистово потрясая кулаками, потемнев лицом, он уходил к себе в кабинет, громко хлопнув дверью.

Тогда в лаборатории все затихало. Сотрудники молча работали, не поднимая головы: ждали, когда гроза пройдет. Надо было только не перечить в этот момент, не накликать лишнего гнева. Рассказывают, что единственный, кто отваживался возражать И. П. Павлову, был его помощник Дмитрий Степанович Фурсиков, которого Иван Петрович весьма уважал и ценил. Что не помешало ему как-то после особенно жарких дебатов два года не разговаривать с молодым сотрудником.

Но зла Иван Петрович не держал даже и на провинившегося.

Как-то его помощник доктор Н. Я. Чистович, готовивший собаку для демонстрации, забыл в решающий момент снять зажим с вены. Иван Петрович, не терпевший никакого промедления и малейшей нерасторопности, чертыхнулся и сам дернул зажим. Но сгоряча порвал вену, хлынула кровь, опыт оказался испорчен.

Обрывая тесемки халата, И. П. Павлов разразился весьма язвительными замечаниями и принялся ожесточенно намыливать руки.

— Но, Иван Петрович, вы тоже виноваты, — осмелился возразить его помощник. — Если бы вы сняли зажим спокойно, ничего не было бы…

— Что-о? — закричал, оборачиваясь, И. П. Павлов. — Да я после всего этого нахожу, милостивый государь, ваше присутствие здесь лишенным всякого смысла!

— Я и сам думаю так же…

С этими словами доктор Н. Я. Чистович отправился домой, убежденный, что порога павловской лаборатории ему больше не переступить. Он стал составлять заявление об уходе, когда ему принесли записку: "Брань — делу не помеха. Приходите завтра ставить опыт". Гроза прошла — инцидент был исчерпан.

Надо сказать, что обид на профессора И. П. Павлова его сотрудники не таили и вспышки гнева охотно ему прощали, потому что знали: это от того, что он болеет за общее дело. А в том, что они действительно делают одно дело, ни у кого из работающих в лаборатории не было сомнений.

Работа была организована так, что никаких секретов друг от друга здесь не водилось. Каждый знал, что именно делает сосед и насколько продвинулся вперед. Этому весьма способствовали так называемые "дружеские чаепития", которые происходили обычно по средам.

Чаем здесь действительно угощали, покупая нехитрую снедь в складчину, причем казначеем был сам Иван Петрович. Заваривали чай в стеклянной колбе, пили из высоких химических стаканов, размешивая стеклянными палочками из лабораторного оборудования. Но это был просто повод для создания непринужденной обстановки. Главное, конечно, были доверительные беседы, которые при этом велись.

Постепенно разговоры по средам стали доброй традицией. Они начинались ровно в десять — и, конечно же, ни секундой позже. В двенадцать часов, когда, отмечая полдень, палили пушки на Петропавловке, происходил непременный ритуал проверки времени. Все разговоры на мгновение прекращались, Иван Петрович вынимал из жилетного кармана свои примечательные часы, откидывал их крышку и, убедившись, что они показывают время секунда в секунду ("Вот здорово — идут совершенно точно!"), продолжал беседу. Остальные старательно подводили стрелки.

Обычно на "средах" И. П. Павлов сообщал о том, что сделано за прошедшую неделю, у кого работа продвинулась, у кого образовался "мысленный затор". Тут он вопреки своему обыкновению охотно выслушивал возражения, даже вызывал сотрудников на спор. ("Споры — это великолепный катализатор мысли", — говорил он.) Рассказывал о прочитанном — новинках физиологической науки: отечественной и зарубежной.

Беседы проходили очень оживленно. Никакого чинопочитания не было: каждый мог высказать все, что вздумается, — лишь бы по существу обсуждаемого вопроса. Иван Петрович каждого сотрудника непременно спрашивал: "Что нового у вас?" И внимательно выслушивал, приговаривая: "Ну так, ну, ну…" А ежели был не согласен с сообщением, иронически произносил свое непередаваемое: "Те-те-те-те". Когда же не улавливал сразу, что хочет сказать сотрудник, прерывал того: "Постойте, погодите, как это, сейчас соображусь… А, ну да, ну понятно…"

Это была совершенно новая форма научной работы — коллективное думание. И введена она была Иваном Петровичем. Докладывая о ходе лабораторных работ, он никогда не говорил "я" сделал, "я" наблюдал, а всегда — "мы" сделали, "мы" наблюдали. Это создавало тот неповторимый дух павловских лабораторий, ту творческую атмосферу, когда, по его собственному выражению, "каждый дает от себя нечто, а вдыхает ее всю".