Бесспорно, что у непосредственных предков гоминид уже имелись биологические инстинкты, которые могли служить естественными предпосылками для социогенеза. К таковым относятся прежде всего «общественное» сосуществование, забота о потомстве, совместное отражение агрессии извне, наличие потенциальной способности к переходу на новую пищевую основу, инстинктивное «домостроительство», обеспечение выживаемости в стае слабых особей, вариабельность поведения отдельных особей стаи, допускающая выход за пределы инстинктивных ограничений (проявления «интеллекта»), инстинктивная и спорадическая (а иногда и «творческая») орудийная деятельность. Достаточно только в приведенном перечислении признаков убрать из кавычек некоторые понятия, и мы получим описательное определение, свойственное для качественно нового состояния, вполне сопоставимого с человеческим коллективом. А достижение такого состояния возможно теоретически в том случае, если каждый из этих признаков присущ для каждого члена сообщества и все они вместе проявляются не эпизодически, а регулярно. Такой подход к проблеме отрицает распространенный взгляд о чрезвычайно длительном и постепенном накоплении основных «человеческих» признаков на пути к становлению первых человеческих коллективов. Он предполагает, что необходимо было давление каких-то значительных стимулов для запуска потенциально уже имеющегося механизма, способного привести к указанному качественному сдвигу. Этот стимул, как уже отмечалось выше, был связан с комплексом природно-климатических изменений и воздействовал параллельно и на сам антропогенез, и на социогенез.

С момента начала вынужденной адаптации стай обезьян к новым для них условиям открытых пространств саванн начинается относительно непродолжительный период трансформации чисто биологических форм «общественной» жизни в присущее человеку социальное устройство. Наиболее важным фактором этого процесса на первоначальном этапе явился переход к охоте, как основе жизнеобеспечения. Выработка новой стратегии снабжения пищевыми продуктами, вызванная ограничением потребления растительной пищи, способствовала изменению прежних стереотипов поведения, складыванию новых элементов в организации стада, направленных в сторону большей структуризации и акцентированности совместных действий. Кроме того, обстоятельства выживания в непривычной среде требовали большей мобильности и гибкости поведения от отдельных членов стада. Переход к потреблению преимущественно мясной пищи вызывал и прогрессивные приспособительные мутации организма. Наиболее важным морфологическим изменением, связанным не с самим потреблением, а со способом добывания пищи, явилось прямохождение. Последнее должно было быть присуще этому, еще дочеловеческому этапу эволюции.

Обезьяны не унаследовали от природы специфических инстинктов хищника-охотника. Поэтому возникновение новых качеств, компенсирующих этот существенный дефицит природных данных, по-видимому, нельзя рассматривать лишь как утверждение новых инстинктов. Новшества в рассматриваемой сфере коснулись системы доминирования и подчинения, комплекса качеств, определяющих иерархию особей в стаде, акцентированности ролевых функций его членов, некоторых, прежде всего пищевых, самоограничений в пользу ювенильных и слабосильных особей и тому подобное. Приспособление к динамичным и разнообразным условиям практики, которое выражалось в становлении новых форм общественного поведения, требовало усвоения вновь приобретенного «общественного» поведенческого опыта каждым поколением и каждой особью заново. А это предполагает существование, пусть в зачаточном виде, какого-то объема интеллектуальной информации — «опыта поколений», от следования которому зависит сама выживаемость сообщества и который существует не в силу врожденности, а благодаря усвоению его в практических жизненных ситуациях. В наибольшей мере сказанное относится к орудийной деятельности предлюдей. Возможность вариабельности поведения при эффективности конечного результата здесь практически не ограничена.

На каком-то, не зафиксированном пока точно и окончательно, рубеже происходит наиболее фундаментальный для антропогенеза переход от простого использования природных орудий к регулярному изготовлению последних. С данного момента возникает качественно новое явление — производство, являющееся, по сути, началом сознательного преобразования природы. С того же времени начинается труд — свойственная только человеку интеллектуальная форма жизнеобеспечения.

Трудно оспаривать, что с началом изготовления орудий труда биологические инстинкты перестают служить решающей основой выживания. Предок человека идет на охоту, движимый чувством голода и вооруженный лишь тем, чем снабдила его природа. А уже ранний человек распределяет время между изготовлением орудий охоты и самой охотой, он планирует время на ближайшие и последующие сутки. Изменяется и восприятие пространства. Отношение к окружающему становится менее индифферентным и обуславливается не только голодом или сытостью. Связь с местом обитания приобретает более прочный характер. Осуществляется сознательный выбор места долговременного обитания, обустраиваются фиксированные жилые площадки. Это еще не жилища в полном смысле слова, но и далеко уже не гнезда обезьян, которые бывают только индивидуальными, предназначенными лишь для ночевки, и нерегулярными.

Таким образом, уже для первой археологической эпохи, олдована, можно говорить о существовании сплоченных охотничьих коллективов, живущих небольшими группами, которые ощущают свою прочную связь с территорией обитания, осознают свое отличие от животных и родовую близость к другим таким же группам, с которыми они устанавливают эпизодические контакты.

С момента начала изготовления орудий труда в действие вступает и такой мощный фактор социогенеза, как технология первобытной производственной деятельности. Проявления этого фактора уже в самом начале должны были носить взрывной характер, и воздействие его касалось не только интеллектуального прогресса, но и самого физического облика людей. Даже первый орудийный набор человека далек от кажущейся примитивности. Изготовление орудий предполагало осуществление целого ряда последовательных операций: обнаружение и выбор сырья, подбор подходящего обломка камня, подготовка его для последующего скалывания с него заготовки желательной формы и веса, обработка последней до ее оформления в законченное орудие. В инвентаре периода олдована фиксируется наличие всей этой технологической цепочки. Сами формы каменных орудий разнотипны и вариабельны. Каждая из них допускает и даже предполагает возможность дальнейшего совершенствования. Таким образом, уже в момент своего возникновения технология выступает двигателем общественного прогресса.

Разумеется, специфические характеристики первоначального устройства человеческих коллективов не поддаются сколько-нибудь полному раскрытию. К их пониманию приходится пробираться почти вслепую. Показательна в этом отношении проблема семьи применительно к начальным этапам человеческой истории. Существование семьи для времени, о котором идет речь, часто отрицается. Говорится о неурегулированности сексуальных связей и промискуитете — стадных, беспорядочных половых отношениях. Менее умозрительным является другой, культурологический подход, основывающийся на археологических данных. С точки зрения этого подхода, считается вполне возможным существование семьи для самых древних этапов каменного века.

Продолжительность детского периода у человека значительно больше, чем у любого представителя животного мира. Это делает родственную связь «мать-дитя» долговременной, а следовательно, прочной. При том что рождаемость в первобытности была регулярной и ограниченной лишь одной природной периодичностью, на попечении каждой матери находились одновременно по два-три ребенка разного возраста. Это усложняло родственные отношения, не только придавая им двусторонний характер по прямой вертикальной линии от матери к ребенку, но включая и горизонтальные связи между выросшими совместно братьями и сестрами. Труднее судить об отношениях между отцом и детьми (прочность этих отношений для раннепалеолитического времени довольно проблематична) и о долговечности связей между сексуальными партнерами. При всей возможной непрочности последних, нельзя отрицать, что в каждый конкретный период мужчина проживал в определенной семье и ощущал максимально тесные общественные связи с членами именно этой семьи, выполняя фактически роль кормильца. Сложению родственных отношений должно сопутствовать и оформление определенных сексуальных ограничений, прежде всего между ближайшими родственниками по прямой линии, а также между братьями и сестрами. Сложно представить себе, в каких именно формах это реализовывалось в жизни. Однако само возникновение их не вызывает серьезных сомнений, ибо даже в животном мире существуют некоторые инстинктивные элементы подобного рода ограничителей.