Мне кажется, что взрослый скворец просто не может проводить свободное от поисков корма время молча. Если не поет, значит болен. Он знаменит прежде всего своими весенними песнями, за них и любим в народе, как замечательный подражатель-пересмешник. В мире пернатых есть и более талантливые пересмешники, но чтобы послушать их, надо или у комариного болота посидеть, или по степи поездить. А скворец сам к нам прилетает. И пусть его мастерство и голос уступают способностям степного жаворонка, плясуньи, болотной камышевки, но поет он не где-то на стороне, а у нашего порога. Поет песни, которые унесла зима и которые принесет грядущее лето. Многое в его пении удается угадать, а кое-что и непонятно, как у варакушки или сорокопутов, потому что приносит он в город или на лесной кордон не только голоса местных соседей, но и то, что собрал по свету, что слышал в других странах.

Однажды, взявшись подсчитать чужие голоса в пении воронежских скворцов, я за одну весну обнаружил в нем до семидесяти их видов. У многих птиц разные скворцы брали разные сигналы, охотно перенимая, например, у курицы то кудахтанье, то призывное квохтанье (а вот петушиное «кукареку» не понравилось ни одному). У иволги чуть ли не все взяли ее флейтовый свист, немногие — шипящее «мяуканье», единицы — просящее «хихиканье» слетков. Один порадует полной трелькой веснички, прощебетав ее, пожалуй, даже нежнее, чем сама пеночка, другой повторит лишь начало этой тихой песенки, словно на всю не хватило умения.

Скворцы перенимают чужие голоса только из первых уст. Заимствовать чужое друг у друга у них не принято. У двух соседей в песенном наборе может быть по десятку сигналов других птиц, но одинаковых у того и другого — два-три. Как-то у трех живших рядом скворцов я слушал: у одного песенку обыкновенной овсянки, у другого — садовой, у третьего — камышовой. А ведь слышали все они наверняка трех овсянок, но выбрали, как по уговору, по одной. Перенимают они или самые несложные мотивчики, или односложные выкрики. Какой скворец не слышал зяблика, но никто не повторит его звенящую двухсекундную песенку, зато беспокойное «пинь-пинь-пинь…» готовы произносить все.

Где собирают скворцы чужие голоса? На речных ночевках, где слышат они свиязей, крякв, чирков, лысух, цапель, на лугах — чибисов, коростелей, чечевиц, лягушек и жерлянок, в небе — стрижей и золотистых щурок, на родном дворе — воробьев и галок, сверчков, щенят и кошек. Скворцу, жившему у дачной платформы, понравился свисток электрички, другой передавал раскат барабанной дроби дятла, третий — звуки весенней капели. В Черноморском заповеднике удалось послушать скворца, которому не повезло с соседями: даже воробьев близко не было. Но талант все же нашел выход: птица явно обрадовалась, когда рядом с ее деревом устроились на привал три человека. Она тут же повторила звяканье кружки о дно ведерка, тюканье топорика по обрубку, и, как эхо, свистом откликнулась на удивленный возглас, точно передав его интонацию и длительность. И, как всегда, получилось отлично с первого раза.

Голосом скворец, конечно, слабоват: никогда не свистнет с тем ухарством, с каким свистит поползень. Перепелиный «бой» повторит словно с опаской, как бы сам перепел не услышал. Будто под глухую сурдинку, скрипит по-коростелиному. При этом не возникает того эффекта удаленности, какой бывает, например, у тростянки. Но зато, копируя слабоголосых птиц, он может заставить неискушенного слушателя искать их поблизости — свиристеля, например, дубоноса, снегиря. А когда простонет с ветки жерлянкой, невольно подумаешь: как же эта лягушечка на дерево попала?

Поет пересмешник только с чужих голосов или есть у него и свое? Есть. Протяжный, заливистый свист с оттенком озорства, частое, сливающееся в негромкую трель шелестящее пощелкивание и еще тот скрежещущий звук, под который птица всплескивает полуразвернутыми крыльями. Свист слышен дальше всех других звуков: это призыв. На осенних, зимних и даже летних «концертах» свиста, щелканья и скрежетания мало, лишь изредка пробиваются они сквозь малопонятный и неразборчивый гам стаи и шелест листвы.

Получается, что чужие — птичьи, жабьи, звериные — голоса и механические звуки скворец включает в свою весеннюю песню не для того, чтобы поразить воображение самки своим мастерством и доказать этим преимущество перед неопытным молодняком, а скорее для собственного удовольствия. Да и какому из певцов будет отдано предпочтение, тому ли, который кудахчет, мяукает, повизгивает по-щенячьи и по-сорочьи (или как поросенок), покрякивает и стрекочет, но владеет добротным гнездовьем, или тому, который высвистывает красивую песенку-вопрос чечевицы, серебристый звоночек свиристеля, трельку веснички и запев черного дрозда, но его скворечник кособок и со сквозными щелями? Серая ворона тоже может немного подражать, но делает это лишь наедине с собой или в присутствии какого-нибудь животного, как бы развлекаясь и, кажется, даже понимая результат своих действий, какое, например, впечатление производит на дятла раскат его собственной дроби, вылетающий из вороньего клюва.

Скворец может весь день провести в одиночестве, но к вечеру обязательно возвращается в стаю и ночует вместе со всеми. Если нет своих, к воробьям, галкам, другим птицам, которые ночуют стаями, пристроится, лишь бы не быть одному. Только самки во время насиживания остаются на ночь на гнездах, самцы — никогда.

Ранней весной, пока владельцы домиков и дупел еще холосты, они и на ночевку летают холостяцкими стаями. Вдоволь напевшись на вечерней заре, соседи один за другим слетаются на вершину высокого дерева и несколько минут проводят в молчаливом ожидании, пока не соберутся все ближние. А потом стайка стремительно срывается с веток и, не набирая высоты, уносится прочь, каждый вечер в одну и ту же сторону. Улетает на речные разливы, степные озера, большие пруды, переполненные полой водой. В пути стайки догоняют одна другую, сливаются в стаи, которые опускаются или в тростниковые чащи, или на залитые водой кусты ивняка, или на стоящие в воде ольхи и осокори. Тут к ним по крайней мере снизу никто не подберется. Да и сверху в эту пору большой опасности не бывает, потому что у сов и на суше охота добычлива именно во время водополья.

Не зная этой повадки скворцов и видя под вечер, как все в одном направлении проносятся их стайки, можно подумать, что птицы торопятся до наступления темноты пролететь последние километры до родных мест, или что они, чувствуя приближение какого-то необыкновенного ненастья, спешат скорее от него, чтобы переждать непогоду. Но утро следующего дня будет таким же прекрасным, как и накануне, и снова у своего жилья будут петь вчерашние скворцы. А вечером опять непонятное бегство, и неясное беспокойство за любимцев охватывает душу. Но баюкающие песни дроздов отгоняют смутную тревогу, а токующий под звездами бекас успокаивает окончательно: стихийного бедствия не предвидится.

Раз в несколько лет выдается у нас такая весна, что со скорым теплом дружно возвращаются скворцы, а разливов еще нет. Тростники во льду, кусты и деревья — на суше. И тогда стая принимает единственно верное решение: ночевать надо в городе, и лучше всего в самом людном месте, где никто ни палкой, ни камнем в спящих не запустит. И обрастает высокий тополь на шумной улице огромной черной шапкой, принимая на свои ветки тысяч пять-шесть скворцов.

С возвращением самок, с образованием семейных пар стаи на несколько дней удваиваются в числе. И тогда в них возникает тот скрытый порядок, который устанавливается на зимовках в стаях крякв — каждый самец летит рядом со своей избранницей, не теряя ее в тысячекрылом сборище. Он и на ветку старается опуститься так, чтобы со стороны самки уже не мог пристроиться третий (холостяков, каждому из которых пара нужна не меньше, чем ему, остается еще достаточно). Смешанные ночевки продолжаются недолго. Отложив яйца, самки становятся наседками, и хотя днем самцы подменяют их на время кормежки, ночуют в скворечниках и дуплах только хозяйки. А семейные самцы, как и прежде, вместе с оставшимися холостяками — до утра в камыши.