Когда вокруг показались знакомые поля, а под копыта коня легла знакомая дорога, в душе Уилла всколыхнулось что-то, напоминающее надежду. Вон та самая река, у которой он просиживал когда-то целые дни четыре года назад; а вон тот самый ясень, под которым они с Риверте... Уилл оборвал непрошенное воспоминание и пришпорил коня, наклоняясь к его холке и уговаривая подналечь. Замок Шалле приближался, и чем ближе становились его нарядные белые башенки, тем сильнее у Уилла стучало сердце.

Он не видел сиру Лусиану четыре года. Родив графу Риверте столь долгожданных наследников, она, по обоюдному уговору, удалилась в свой замок, доставшийся ей от первого мужа, вместе с близнецами и дочерью от первого брака. Но потом, по настоянию Риверте, всё же вернулась в Шалле, где было куда больше простора, да и сама местность лучше подходила для воспитания детей. Риверте вёл с женой переписку, впрочем, не слишком оживлённую - насколько знал Уилл, они обменивались всего парой писем в год, коротких и весьма скупых на чувства. Письма сиры Лусианы были куда длиннее, однако содержали преимущественно подробный отчёт о ведении дел в замке и прилегающих к нему угодьях, а также об успехах близнецов, судя по излагаемым графиней фактам, весьма развитых для своих лет. Риверте распорядился приставить к ним лучших гувернанток, а к сыну уже с трёх лет - учителя математики и верховой езды. Он как будто надеялся, что его отпрыск, подобно ему самому, к шести годам будет морально и физически готов пойти по стопам отца, и хотя Уиллу эти ожидания казались завышенными и немного наивными, он не решался высмеивать их, понимая, что эти знаки внимания - всё, что в ближайшее время получат дети графа Риверте от своего вечно занятого отца.

Уилл и сам писал Лусиане, расспрашивал её о детях - не о том, чего они достигли, а о том, каковы они, и какими их может видеть только мать. И хотя эти письма тоже были не слишком часты, они позволяли поддерживать между женой графа Риверте и его любовником ту особую, незримую, но крепкую связь, что установилась с тех пор, как они вместе спасали своего беспутного сира Фернана из плена в Тэйнхайле. Уилл всё ещё чувствовал себя обязанным Лусиане за поддержку, оказанную в те трудные дни, и она, со своей стороны, тоже питала к нему тёплые чувства, которые пробивались даже сквозь привычно сдержанные и чопорные формулировки в её письмах.

Словом, Уилл надеялся, что она ему будет рада. Он очень, очень на это надеялся.

И надежды его, к счастью, оправдались. Когда он въехал во двор замка, слуги тотчас узнали его и кинулись докладывать госпоже. Уже через пять минут Лусиана вышла к нему навстречу, улыбаясь и протягивая руку знакомым Уиллу жестом - ребром ладони вверх, по-мужски. Зная, какой редкой гостьей на лице госпожи графини была улыбка, Уилл не мог сомневаться в её искренности, и с души у него свалился камень - ну или по крайней мере большая его часть. Уилл взял руку графии и с чувством пожал её, вложив в этот жест всю признательность и облегчение, которые испытал в тот миг.

- Сир Норан! Уилл! - сказала Лусиана, немного повысив свой обычно низкий и бесстрастный голос, и это тоже было Уиллу очень отрадно. - Какая неожиданность! Я совсем не ждала вас, иначе бы приготовилась как следует.

Уилл невольно покраснел - ему не пришло в голову послать ей письмо и предупредить о своём внезапном визите, хотя это можно было сделать на любом постоялом дворе. Впрочем, учитывая, как Уилл сюда гнал, вряд ли бы посыльный смог его опередить.

- Письмо, наверное, затерялось, - соврал он - и тотчас же покраснел ещё гуще. - Простите, сира Лусиана. Не знаю, что на меня нашло. Я не посылал вам никакого письма. Я... просто решил приехать... Ещё раз простите.

Она пристально посмотрела на неё, и её сияющее лицо немного померкло. Сира Лусиана совсем не изменилась (хотя, с удивлением понял Уилл, она уже далеко не молода, ей почти что сорок), и не утратила своей зрелой чувственной красоты - только в волосах на висках виднелись белые нити, которые графиня не пыталась закрашивать или скрывать. Она всё так же неброско и элегантно одевалась, заплетая волосы в косу на хиллэсский манер и покрывая их скромной серебряной сеткой. И морщинки прибавились в уголках рта - две морщинки, идущие по щекам вниз, как у людей, которые редко и неохотно улыбаются.

- Вы, наверное, голодны и устали с дороги, - сказала Лусиана, возвращаясь к своему обычному бесстрастному тону, который Уилл хорошо знал и который когда-то здорово сбивал его с толку. - Что желаете сначала, принять ванну или отобедать?

Уиллу очень хотелось выбрать второе, но он вовремя вспомнил о манерах, которые, кажется, порядком растерял за время кочевой жизни с неугомонным господином графом. Вряд ли стоило садиться за стол грязным, потным и вонючим после долгой и утомительной дороги. На что похож его костюм после путешествия через Бастардову топь, Уилл даже думать боялся. Хотя по одному этому костюму сира Лусиана уже должна была сделать все необходимые выводы.

- С вашего позволения, монсира, я хотел бы сперва привести себя в порядок, - немного смущенно сказал он, и Лусиана кивнула без тени улыбки, за что Уилл испытал к ней жгучую признательность.

- Я распоряжусь, чтобы вам отвели вашу прежнюю комнату. В ней, правда, давно никто не жил, там придётся вымести пыль и проветрить...

- О, не стоит утруждаться, - заверил Уилл, надеясь, что в голосе прозвучало не слишком явное счастье от того, что он просто сможет вскоре лечь на мягкое и не мёрзнуть, как собака.

Следующие несколько часов он отмокал в бадье с восхитительной горячей водой, отдраивал своё тело, ужасаясь наросшему на нём слою грязи, и переодевался в свои старые, но всё ещё сидящие по мерке рубашку и камзол. Его почему-то тронуло, что сира Лусиана сохранила их с тех пор, как Уилл жил в Шалле - хотя, если вдуматься, к чему ей было от них избавляться? Всегда оставалась вероятность, что Риверте решит навестить её и своих детей; небольшая, но всё-таки... А куда поедет Риверте, туда поедет и Уилл... верно же?

Отдохнув и снова ощутив себя человеком, Уилл спустился наконец в столовую, где уже накрыли ужин на двоих. Он ещё не видел детей, но они, разумеется, ели отдельно от старших - сира Лусиана, как понял Уилл из её писем, была достаточно строгой матерью, и чрезмерным обожанием своих отпрысков не баловала. Но она любила их, и Уилл лишний раз в этом убедился, когда они принялись ужинать и слово за слово разговорились. Уилл ещё раз узнал всё то, что она уже рассказывала в письмах - что Альберт проявляет успехи в верховой езде и математике, а Лучия имеет явные способности к рисованию и языкам, и что у обоих, разумеется, подобающие их происхождению манеры. Всё это было довольно забавно слышать о малышах, которым едва исполнилось четыре года. Но Уилл по себе знал, что в знатных домах воспитание начинается едва не с колыбели, и слушал с приличествующим ситуации серьёзным видом, изо всех сил стараясь не улыбаться.

- А когда вы мне их представите? - не выдержал он наконец, чувствуя, как волей-неволей у него поднимается настроение.

- Можно прямо сейчас, - взглянув на часы, сказала Лусиана. - Через четверть часа из начнут укладывать спать, так что сейчас самое время. Марианна, - обратилась она к служанке, прислуживавшей за столом, - попросите Катрину, чтобы свела детей вниз.

- Всех троих, монсира? И Мадлену?

- О нет, - сказала сира Лусиана и слегка поморщилась, точно у неё вдруг разыгралась мигрень. - Только младших.

Уилл, заинтригованный, искоса посмотрел на неё. Лусиана души не чаяла в старшей дочери, и недовольство, высказанное графиней при одном упоминании её имени, казалось несколько странным. Он отмахнулся от этого непрошенного любопытства и, чтобы заполнить паузу, стал расспрашивать Лусиану, как идут дела в замке, о чём она охотно ему рассказала. За этой досужей и вполне невинной беседой они скоротали несколько минут, пока вниз не спустилась Катрина с детьми.

- Сир Норан, - тотчас сказала Лусиана, - это мои дети, Альберт и Лучия. Альберт, Лучия, поприветствуйте сира Уильяма Норана, близкого друга и наперсника вашего отца сира Фернана Риверте.