- Нет. Не стоит. Я сейчас, - сказал Уилл, позорно сбегая с поля брани в спасительную тень книжных полок. Его лицо и шея пылали так, что он сам сейчас заслуживал прозвище Краснолица не меньше, чем древний вальенский монарх. Обе его неуклюжие попытки загнать графиню Далнэ в западню провалились с треском - она ориентировалась и в литературе, и в истории, оба раза исправляя его намеренные ошибки быстро, уверенно и точно. Уиллу стало стыдно. Чего он хотел добиться, расставляя для неё столь грубые ловушки? И чего добился теперь, когда она в них не попалась? Да, оказалось, что она образованна - но это ничего не значило. Сира Ирена, бесцеремонно забравшаяся в постель к Риверте в ночь его приезда в столицу, была образована тоже. Но женился-то он не на ней.

- Вы уверены, что я вас не обременяю своей просьбой? - холодно спросила сира Лусиана, пока Уилл рассеяно на пялился книжные корешки перед собой, и он, вздрогнув, очнулся.

- Нисколько. Одну минуту.

Лакроза был одним из самых выдающихся лекарей современности и жил без малого полтора века назад, во времена разгула Серой Чумы. Этой мрачной странице в истории Вальены сир Риверте отвёл четыре верхние полки на южной стене библиотеки. Они были под самым потолком, и Уиллу пришлось подтащить к ним кресло, чтобы добраться. Взбираясь на сидение, он чувствовал на себе каменный взгляд сиры Лусианы и молил бога, чтобы только не свалиться с этого кресла, ничего не задеть и не обрушить с полки лавину книг. Волнение всегда делало его страшно неуклюжим, и сиру Риверте безумно нравилась эта его черта - он мог умиляться ею и издеваться из-за неё над Уиллом часами, что и делал с огромным удовольствием. Уилл этого удовольствия не разделял - и уж тем более сейчас. Поэтому он старался всё делать аккуратно и неспешно, судя по всему, произведя этим на сиру Лусиану впечатление бестолочи, копуши и бездельника.

Литтан, Лаккару, Линдрашат... Да где же этот чёртов Лакроза?!

- Так значит, вы, сир Норан, летописец графа Риверте? И много вы уже написали?

Голос нёсся снизу и издали, и, наверное, именно от этого прозвучал для Уилла зловещим гудением колокола - хотя он был почти уверен, что тон сиры Лусианы нисколько не изменился: её голос, похоже, вообще не был богат интонациями. Рука Уилла, судорожно перебиравшая труды деятелей времён Рикардо Первого, дрогнула, и увесистый том гравюр какого-то Лубнеки, о котором Уилл в жизни не слышал, стал опасно крениться вниз. Уилл в панике вцепился в него обеими руками, покачнувшись на кресле и балансируя на самом его краю, задыхаясь от пыли, ударившей в нос, и чувствуя неподвижный, холодный, жёсткий, как крахмал на её юбке, взгляд Лусианы Далнэ.

Гравюры Лубнеки, слава господу всеблагому, передумали покрывать голову Уилла несмываемым позором и перестали валиться с полки. Уилл судорожно запихнул их подальше от края - и увидел, что Лакроза стоит прямо за ними. Ну наконец-то!

- Н-не очень много, - проговорил он, вдруг осознав, что ему задали вопрос. - По правде, я ещё толком не начинал... Я нашёл вашу книгу, сударыня.

Он вытянул с полки том в зелёном кожаном переплёте, смахнул с него пыль и спрыгнул с кресла на пол, переводя дух. Сердце болезненно стучало в горле, и уши, кажется, всё ещё были излишне розоваты.

- Не начали, вот как, - сказала Лусиана, стоя там, где он её оставил, с по-прежнему сложенными на талии руками. - За шесть лет?

- Я собираю материал, - нервно ответил Уилл. - Сир Риверте - неоднозначная личность, к тому же о нём уже и так много написано. Я решил сперва ознакомиться как следует с имеющимися трудами.

- Весьма разумно. В вас сразу видно глубоко личное отношение к столь ответственному делу, - заметила графиня Далнэ, и Уилл понятия не имел, говорит ли она всерьёз, имеет ли в виду только сказанное, намекает ли на что-то, или, может быть, попросту над ним издевается.

И это внезапно настолько напомнило Уиллу манеру разговора самого Риверте, что он застыл на миг, недоверчиво глядя на неё.

Сира Лусиана встретила его взгляд спокойно и непоколебимо. Потом опустила глаза на книгу, которую он положил перед ней на стол, и тронула пальцем кожаный корешок обложки.

- Да, это именно тот трактат, который я искала. Благодарю вас, монсир, - сказала она и взяла книгу со стола, но прежде Уилл, машинально проследивший взглядом за её рукой, успел заметить название труда Гильяма Лакрозы.

Оно было кратким: "О ядах".

Уилл стоял, слегка приоткрыв рот, и смотрел, как Лусиана Далнэ, будущая графиня Риверте, неторопливо выходит из библиотеки, и пыль клубится в солнечном луче, тянущемся за нею вслед.

Тем же вечером сира Лусиана через Гальяну передала Уиллу любезное приглашение отужинать с нею и сиром Риверте в большой столовой, ровно в девять. Да, приглашение поступило именно от сиры Лусианы; нет, Гальяна не думает, что сиру Риверте об этом известно, потому что он уехал рано утром, не оставив никаких распоряжений на этот счёт, и до ужина вряд ли вернётся.

Уилл не знал, что и думать, и уж тем паче не знал, что делать. Идти совершенно не хотелось; не идти было нельзя. Заглавие трактата мэтра Лакрозы не шло у него из головы полдня, а тут ещё приглашение на ужин - не для того ли, чтобы побеседовать о содержимом сего выдающегося медицинского труда? А то и, глядишь, устроить небольшую практическую демонстрацию?..

Чушь. Вздор. Господи, да попросту бред! Не станет она его травить перед самой свадьбой - зачем ей это? Это сломает ей все планы - Уилл не сомневался, что в случае его внезапной кончины Риверте отложит на время свои матримониальные изыскания и не успокоится, пока не разберётся во всём. Да и вообще, зачем Лусиане Далнэ его травить? Риверте даже не здоровается с ним с тех пор, как она здесь - неужели она так не уверена в себе и ревнива, что готова уничтожить любую тень соперничества даже такой ценой?!

Самым отвратительным было то, что Уилл не знал ответа ни на один из этих вопросов. Он не знал Лусиану Далнэ. Он видел, что эта женщина холодна, как лёд, сдержанна, как монахиня, и бесстрастна, как профессиональный палач. Она запроторила в монастырь - Уилл почему-то был совершенно уверен, что против воли - родную дочь. Так пощадит ли она совершенно чужого ей человека, который так или иначе стоит у неё на пути?

С такими вот безрадостными и совершенно не способствующими аппетиту мыслями Уилл прослонялся по своей комнате до вечера, а потом ровно в девять спустился в столовую, где уже был накрыт стол - на троих.

Сира Лусиана сидела в дальнем конце стола. Уилл подошёл, пожелал ей доброго вечера, и она сдержанно пожелала ему того же. Поколебавшись, Уилл сел напротив неё - так, что между ними остался свободный стул во главе стола. Уилл растерянно посмотрел на тарелки с закусками, бутылки с вином и графины с водой (сира Лусиана, похоже, вина не пила, по крайней мере, сегодня, и Уилл от этой мысли невольно вздрогнул), на блюда и приборы. Всего этого было много, и всё это громоздилось преградой между ним и графиней, но, увы, не создавало сколько-нибудь надёжного чувства защищённости.

Женщина сидела неподвижно, сложив руки на коленях, и молча смотрела в сторону, мимо Уилла. Уилл вторил ей и позой, и взглядом, и вот так они сидели в чудовищно неловкой и давящей тишине, пока в коридоре не раздались отрывистые шаги, которые Уилл узнал бы среди тысячи отбивающих марш пехотинцев.

Дверь распахнулась, сир Риверте вошёл в столовую, сделал четыре шага - и встал на месте, как вкопанный.

- Доброго вам вечера, монсир, - любезно сказала Лусиана, не меняя позы, лишь повернув к нему свою изящную черноволосую головку.

Уилл робко посмотрел на Риверте снизу вверх. Тот был слегка взъерошен - видимо, день он провёл, носясь по городу, и, идя на ужин со своей невестой, не удосужился глянуть в зеркало - что, к слову сказать, было на него совершенно непохоже. Обычно сир Риверте придавал большое значение своему внешнему виду, и любая кажущаяся небрежность в его одежде или причёске всегда была тщательно продумана - но не сейчас, сейчас он самом деле казался слегка растерянным, и Уилл смотрел на него во все глаза, отказываясь им верить. Впрочем, колебание было мимолётным - недоумение, смешанное с досадой и лёгкой тревогой, промелькнуло в лице Риверте и исчезло так быстро, что Уилл усомнился, не было ли это плодом его воображения. Граф взглянул на графиню, спокойно сидящую по правую руку от его места, и сказал: