Уилл смотрел на них со скамьи в задних рядах собора, где он сидел между капитаном Ортандо и Маттео Гальяной, и думал, что эти высокие, черноволосые, поразительно красивые мужчина и женщина вместе кажутся ещё поразительней, ещё прекраснее, чем по отдельности. По церкви пробежался восторженный шепоток, когда сир Риверте взял свою жену за руку и повёл по проходу к дверям. Они вышли, грянул колокольный бой, и с нетерпением ждавшая у ступеней собора толпа разразилась восторженными криками, осыпая дорогу перед новобрачными зерном и цветами.

Они были самой красивой парой в империи. Они были так удивительно хороши, что их любили за это.

Свадебного пира не было, как и бала. Риверте заявил, что набальствовался на год вперёд, а его жена, судя по всему, подобных забав не жаловала. Общественность, конечно же, огорчилась - если бы праздник всё же состоялся, он стал бы самым заметным событием сезона, но, в конце концов, теперь и так было что обсуждать до самой зимы. Сразу из собора молодожёны отправились в городской особняк Риверте, где немедленно занялись приготовлениями к отъезду. С рассветом они отбывали в замок Шалле - свадебный подарок его императорского величества графу и графине Риверте. Там они должны были провести медовый месяц, потому что даже такой неисправимый вояка, как сир Риверте, не мог отказать своей новообретённой супруге в некотором количестве времени и внимания.

Уилл думал - нет, был совершенно уверен - что он придёт. За шесть лет они ни разу не расставались дольше, чем на одну-две недели - и то лишь когда Риверте ездил в Сиану по неотложным делам, упрямо не желая брать Уилла в столицу с собой. Теперь он уезжал из столицы, а Уилл оставался. И он отказывался верить, что Риверте сможет уехать, не повидав его на прощанье. Уилл не знал, что скажет ему - не знал, нужно ли что-нибудь говорить. Он не хотел говорить; ему достаточно было одного, последнего объятия, одного глубокого, долгого поцелуя, от которого перехватывает горло и весь воздух разом высасывает их груди, одного движения ладонью по напряжённой спине, от шеи по позвоночнику вниз, так, что волна мурашек пройдёт по пылающей коже... Он надеялся - не смел требовать, только надеялся, не больше - что в эту последнюю ночь он сможет ещё раз, как раньше, откинуться затылком на подушку, вминая в неё голову и выгибая спину, раскрыв рот в беззвучном - он владеет собой, он не будет кричать, если надо - стоне, пока его кожу будут покрывать тысячи лёгких, как бабочки, прикосновений - пальцы, губы, язык, ресницы... Он надеялся, что сможет раздвинуть ноги, легко и бесстыже, как делал всегда, вспыхивая от смутного осознания того, как неправильно и в то же время как верно всё это было, и впустит в себя эту плоть, крепкую, твёрдую, нетерпеливую, и поглотит её целиком, сжимаясь и разжимаясь в ритме, понемногу сводящем с ума, и обхватит мокрой от пота ладонью собственный член, и изольётся, зажимая себе рот слегка дрожащей рукой, потому что не надо кричать...

Уилл хотел его, он хотел своего Фернана Риверте, хотя бы в эту последнюю ночь. Он прождал до утра.

Фернан Риверте не пришёл.

Уилл уснул на подоконнике, сидя на придвинутом к окну стуле и уронив голову на руки. Уже светало, когда у него стали слипаться глаза - а через мгновенье он вскинулся, выпрямился, охнув от рези в шее и спине, затекших в неудобной позе, и осторожно поднялся со стула, морщась и рассеянно озирая залитую утренним светом спальню.

Кто-то стучал в дверь.

Уилл тупо уставился на неё. Он не помнил, чтобы её запирал - странно, может, он ходит во сне?.. В дверь продолжали колотить, и чей-то - он вздрогнул всем телом, когда понял, чей именно - голос нетерпеливо кричал с другой стороны:

- Уильям, вы там что, в летаргию впали? Уильям!

Он подошёл к двери на заплетающихся ногах, поднял руку, как сомнамбула, и отодвинул засов.

Риверте в дорожном костюме стоял на пороге.

- Наконец-то! Какого чёрта?! До вас не смог достучаться слуга, он позвал Гальяну, а Гальяне пришлось бежать за мной, хотя у меня, видит всевышний, и без того до черта дел, кроме как вытаскивать вас из постели! Хорошо хоть вы уже одеты... погодите-ка, - крепкие пальцы проворно ухватили Уилла за помятый воротник. - Это ещё что такое? Вы что, спали не раздеваясь?

- Я... - "Я ждал вас", - хотел сказал Уилл, но слова застревали в горле. Он смотрел на Риверте, моргая. - Простите, сир. Я не думал...

- И не надо, во имя всего святого! У нас нет на это времени. Надеюсь, вы уже собрались? У вас ровно пять минут до того, как мы тронемся от ворот.

- М... м-мы?

- Да, мы. Что с вами, Уильям, вы что, напились вчера тайком и теперь отупели с похмелья? Мы едем в Шалле, не говорите, будто не знали!

- Но я... - запинаясь, проговорил Уилл. - Я думал... то есть я был уверен... что вы меня тут оставляете.

Рука, раздражённо оправлявшая воротник его мятой сорочки, замерла. Риверте посмотрел на него с таким изумлением, словно Уилл заявил только что, будто постиг таинство левитации и готов хоть прямо сейчас воспарить к потолку.

- Я? Оставляю? Вас? Что за вздор вы несёте, Уильям? Разумеется, вы едете со мной. Пять минут уходят, теперь у вас осталось только четыре, чтобы собрать ваши пожитки. Ваша лошадь уже осёдлана, мы ждём во дворе. Будьте любезны, не испытывайте дольше моё терпение.

И он ушёл.

А Уилл остался.

Солнце сверкало, отбиваясь от поверхности реки. И этим блеском слепило глаза, но совсем не так, как блеском хрустальных люстр и золочёных панелей, холодно вспыхивавших в бальной зале императорского дворца. Здесь, в полумиле от крепостной стены замка Шалле, не было ни люстр, ни панелей - только солнце, небо, дерево на пригорке посреди поросшего сочными травами луга, и река, звеневшая невдалеке. Дерево стояло одиноко и гордо, как Большой Дуб неподалёку от замка Даккар - только это был не дуб, а ясень, и не старый, а совсем юный, тянувший пышную крону к солнцу в робкой мольбе о тепле и ласке, без которых ему было не выжить здесь одному. И солнце ласкало его, так же как и лицо Уилла, сидевшего на расстеленном среди травы плаще и подставлявшего лоб горячим летним лучам.

Он проводил здесь почти всё своё время в последние три недели. Шалле оказался невообразимо прелестным местечком - новенький, выстроенный всего несколько лет назад и ещё не подвергшийся неизбежной осадке, он казался изящным, почти воздушным, и как будто парил над долиной, такой же светлой и очаровательной, как и сам Шалле. Он стоял в живописном месте с прекрасным климатом - ни слишком влажно, ни слишком жарко здесь не было, близость реки создавала приятную прохладцу в самые знойные дни, и в любое время года воздух был заполнен густым запахом хвои, долетавшим с другого берега, где раскинулся сосновый бор. Сама река была маленькой и неширокой, слишком мелкой для судоходства, но богатой жирными крупными карасями, и на ней то и дело мелькали бурые борта рыбацких лодчонок - крестьяне здесь промышляли рыбной ловлей в той же мере, в какой и возделыванием тучной, щедрой земли. Вниз по реке, с другой стороны замка, раскинулись виноградники, яблоневые, абрикосовые и вишнёвые сады, а за ними - поля, где трудились румяные, приветливые, почти неизменно радостные и всем довольные люди. С запада, по правую руку от Уилла, был парк, переходивший в лес, славившийся охотничьими угодьями - даже самый бесталанный охотник не вернулся бы оттуда без упитанного зайца или хотя бы связки куропаток. И над всем этим неизменно светило солнце, изредка затягиваемое лёгкими перистыми облачками, и тогда река переставала сверкать. и становился виден каждый камешек и каждого рак на песочном дне. Здесь не бывало слишком сильных ветров - бор и парк сдерживали их, не пуская в долину, - и слишком обильных долгих дождей, здесь сама земля как будто просила, чтобы человек помог ей родить так много, как только она сумеет, и в то же время молила быть бережным с ней, не ранить её, не утомить слишком сильно. И люди, хорошие люди, жившие на этой земле, как будто слышали её.