Per creperum*

Я люблю Сиану. Мне нравятся её узкие, запруженные людьми улочки, цветочные гирлянды, свешивающиеся из окон, дети и собаки, с шумом носящиеся по переулкам. Я люблю шум, движение, скопления людей. Иногда, конечно, слегка устаю от всего этого, но любить от этого не перестаю.

Поэтому обедать я предпочитаю не в своём особняке в квартале Роз, а в "Трёх желудях". Это таверна на перекрестье Торгового и Гранатового переулков, на углу рыночной площади. Отличная таверна, хозяина я знаю сто лет, он никогда не подсунет мне на сдачу фальшивую монету и не разбавит вино сильнее положенного. Здесь многие наши обедают, преимущественно офицеры - для рядовых в "Трёх желудях" дороговато. Для меня, говоря по правде, тоже, но мэтр Пеппино, хозяин, открыл для меня бессрочный кредит. Я стараюсь им не слишком злоупотреблять.

- Поздновато вы сегодня, сир, - заметил он, оправляя скатерть. - Я уж думал, не придёте.

- Поздновато и ненадолго, старина. Дел по горло.

- Ну да, ну да, служба - дело такое... Как там ваш отпуск? Скоро ли нас покинете?

- Хотелось бы поскорее, - ответил я, улыбнувшись. - Ничего личного.

- Да уж, ваше личное - оно не ко мне, - хохотнул Пеппино. - Когда думаете возвратиться?

- Не знаю, как повезёт. Надеюсь, что не раньше весны.

Трактирщик разочарованно цокнул языком. Я знаю, это не притворство - он в самом деле славный малый. Иногда вечерком, когда мало посетителей, мы с ним садимся за столик у камина и выпиваем вместе кружку эля. За мой счёт, разумеется.

- Как обычно, да? Нынче особенно удался молочный поросёнок.

- Давай его сюда. Погоди! Вина сегодня не надо. Дай простой воды.

Взгляд Пеппино становится понимающим - хотя ничего он, конечно, не понимает. Но вопросов никогда не задаёт. Не в последнюю очередь поэтому я и люблю его заведение.

Пока готовится мой заказ, я откидываюсь на спинку стула, вытянув ноги под столом, и оглядываю зал. Народу сегодня немного, и всё знакомцы: компания офицеров из мушкетёрского полка (они всегда здесь обедают); группа молодчиков, недавно появившаяся при дворе и ещё не облазившая все сианские забегаловки; мэтр Боско, ростовщик, которому должны они все. Я ему не должен, поэтому мило ему улыбаюсь, и он возвращает улыбку несколько натянутой. Вечер выдался промозглый и пасмурный, воздух набух влагой, в зале душно, несмотря на раскрытые окна, парит и клонит в сон. Я лениво оглядываю посетителей за соседними столами, размышляя, к кому бы из них напроситься в компанию. Нет настроения ужинать одному.

- Леон! Леон Сильване! Гром меня разрази!

Всё началось тогда, в тот пасмурный, набухший влагой вечер, ничем не отличавшийся от всех прочих.

Я обернулся на голос, не узнавая его. И того, кто меня окликнул и теперь шёл к моему столу быстрым, размашистым шагом, я тоже сперва не узнал. Рослый, смуглый мужчина в мундире времён Шимранской кампании, но с отнюдь не военной стрижкой - чёрные волосы не по уставу взлохмачены и отросли так сильно, что спадают на шею. Он оказался напротив меня, а я всё сидел, глядя на него в удивлении. И только когда белозубая улыбка сверкнула на тёмном от загара лице, я вскочил, едва не перевернув стул, и воскликнул:

- Господи боже! Этьен! Это и вправду ты?!

"Три жёлудя" - приличное заведение, вопли и толкотня тут большая редкость, если только офицеры не празднуют чьё-нибудь повышение. Поэтому десяток любопытных глаз следит за тем, как мы обмениваемся рукопожатием, порывисто обнимаемся и снова трясём друг другу ладони, изумлённо смеясь, и я даже не знаю, кто из нас двоих удивлён сильнее - он или я.

- Ну и ну! А говорят, что Сиана - большой город, - смеясь, проговорил Этьен, всё ещё не выпуская моей руки из крепкой ладони. - Такой большой, что в первом же кабаке я встречаю старого друга.

- Ты только приехал? Садись! Эй, Пеппино, ещё один стул! И заказ мой удвоить.

- Утроить! - расхохотался Этьен. - У меня с утра в желудке ни крохи, и я хочу сожрать чего-нибудь поосновательней, чем три жёлудя.

Смеётся он всё так же: открыто и громко, привлекая всеобщее внимание. В остальном он переменился довольно сильно - так, что я едва узнал человека, ближе которого у меня долгое время не было никого.

Мы одного роста и возраста, но Этьен выглядит старше и крупнее меня. Я его помню совсем мальчишкой - мы вместе учились в военном пансионе, куда, заботясь о дальнейшей нашей карьере, отправили нас отцы. Сперва казалось, что у нас нет ничего общего: я с запада, из Ритонда, он - южанин. Я всегда любил компанию, он всегда дичился. Мне нравились науки, балы, салонные разговоры - он предпочитал охоту, поединки и кулачные бои. В кулачном бою его никто не мог одолеть, я в своё время выиграл немало денег, ставя на него в школьных соревнованиях. А вот в поединке на шпагах он не мог меня победить. Мало кто мог. Хотя и никто не знал, почему.

Мы не походили друг на друга, но мне с ним было хорошо, как ни с кем. И ему, похоже, было так же комфортно рядом со мной.

Когда наше обучение кончилось и учебный полк расформировали, мы потеряли друг друга из виду. Мой отец имел связи в столице, тогда ещё при дворе старого императора Вильема, и пробил мне довольно тёплое местечко. Что сталось с Этьеном, я не знал: мы обменялись парой писем, но он всегда говорил, что терпеть не может эпистолярный жанр, и переписка быстро заглохла. Я успел вызнать только, что он стал морским офицером и собирался плыть за море на одном из новых судов. Это было девять лет назад. Судя по его нынешнему загару и обветренному, ещё более жёсткому, чем прежде, лицу, он и впрямь немало времени провёл в море. Но походка его не была походкой моряка, отвыкшего от суши. Его шаг, осанка, взгляд выдавали всё ту же решительность и упрямство, которые восхищали меня в детстве. Я мечтал быть таким, как он. В шестнадцать лет кажется, что для упрямых и стойких открыт весь мир.

- Так когда ты приехал? - спросил я, когда сладко дымящиеся блюда наконец заполнили стол, а старина Пеппино принялся откупоривать бутылки.

- Да вот только что, этим утром, - ответил Этьен, отбирая у трактирщика бутылку. - Дай сюда, болван, разве так наливают офицерам?

Он с размаху треснул горлышком бутылки о край стола. Осколки стекла брызнули в стороны, красный поток, пенясь, хлынул на скатерть. На глазах у оторопевшего трактирщика Этьен вскинул руку с бутылкой; вино хлестало из отбитого горлышка, заливая его манжет.

- За встречу, друг Леон!

Я не собирался сегодня пить, но отказать ему не мог. Он всегда был немножко сумасшедшим, Этьен Эрдайра... Я взял вторую бутылку и, мельком бросив на Пеппино виноватый взгляд, обрушил её на край стола. Этьен захохотал, и мы шумно чокнулись битым стеклом.

- Ох уж эти господа вояки, - проворчал трактирщик, отходя. - Вот скатерть теперь менять.

- Потом сменишь, - бросил ему Этьен и, отставив бутылку, взглянул на меня. - Проклятье, а ты словно совсем не изменился. Я тебя сразу узнал, с порога. Ну надо же, чёрт побери, чтоб такое совпадение!

- Мы бы в любом случае встретились, - возразил я. - Ты ведь приехал ко двору?

Он приподнял брови - они, кажется, стали за эти годы ещё чернее и гуще. Потом усмехнулся.

- А, ты про мой мундир. Да, я был в Шимране.

- Я тоже. В каком ты состоял полку?

- Вряд ли в том же, в котором ты. Но погоди обо мне, расскажи про себя. Я же ни черта о тебе не слышал с тех пор, как ты умотал в свою Сиану.

От кого-нибудь другого это могло бы прозвучать как упрёк. Я всегда знал, что Этьену заказан тот путь, который столь приветливо стелился передо мной. Его дед, Раймон Эрдайра, имел когда-то неосторожность поспорить с императором Вильемом, тогда ещё юным, но уже вспыльчивым и гневливым, больше всего на свете ненавидящим непокорность. Результат не заставил себя ждать: Эрдайрам было отказано от двора, и весь их род обратился в изгоев. Императора Вильема уже четыре года не было в живых, однако его наследник, Аугусто Первый, не спешил снимать с Эрдайры опалу. Может быть, если бы Этьен проявил покорность и попросил прощения за деда, его бы охотно и милостиво простили. Но, увы, упрямство и гордость - фамильная черта Эрдайры.