Впоследствии на протяжении 15 лет фиксировались все совершенные взрослеющими ребятами нарушения закона. К концу исследования младшие достигли возраста 20 лет, а старшие — 30. Правонарушения подразделялись на три категории: кражи, повреждение чужого имущества, насильственные действия.

Конечно, родители в отчетах о своих 5–15-летних детях не могли предвидеть подобных последствий. Но на основании их отчетов исследователи смогли предсказать некоторые виды правонарушении. Между контрольной группой и нарушителями не оказалось существенных различий в плане злоупотребления алкоголем и наркотиками, сексуальной распущенности и мошенничества. Однако нарушители совершили вдвое больше краж, повреждений чужой собственности и насильственных преступлений.

Далеко не все, а лишь некоторые черты, отмеченные родителями, оказались связаны с последующим противоправным поведением. Так, расторможенные и беспокойные ребята впоследствии не встали на путь преступления. Но четыре отмеченные в детстве черты оказались существенными: воровство, склонность к разрушению, побеги из дома и ложь. Рассмотрим внимательнее две — склонность к воровству и лживость.

Оставим в стороне контрольную группу и сосредоточим внимание на нарушителях. Как вы помните, это были ребята, у которых родители отмечали самые скверные черты. Наши вопросы состоят в следующем: среди тех нарушителей, кто в детстве воровал и кто этого не делал, стали ли первые впоследствии более склонны к воровству по сравнению со вторыми? И привела ли ложь к более серьезным правонарушениям тех, кто обманывал в детстве, по сравнению с теми, кто не лгал? Ответы на оба вопроса утвердительные. Из тех ребят, о ком родители говорили, что «он никогда не возьмет ничего чужого», 7 % в последующие 15 лет попались на краже. Среди тех, о ком было сказано: «По крайней мере, раз или два воровал чужие вещи», — 20 % были осуждены за кражу. Из тех, кто «несколько раз брал чужое», были осуждены за кражу 61 %!

Детская ложь оказалась менее значимым фактом для предсказания криминального будущего, хотя и здесь прослеживалась определенная зависимость. Из тех ребят, о ком родители говорили, что они «всегда говорят только правду», лишь 4 % впоследствии были осуждены за кражу. Для тех, кто в детстве «иногда лгал», эта доля составила уже 12 %. А из тех ребят, кто «лгал очень часто», в воровстве за последующие 15 лет были уличены 36 %.

Характеристики, которые давали детям их учителя, впоследствии также в немалой степени оправдались. Особенно точно они предсказывали многократные судебные приговоры, т. е. рецидивирующие правонарушения. Среди тех, о ком учителя говорили, что они часто лгут, процент оказавшихся впоследствии на скамье подсудимых более одного раза, был в 6 раз выше, чем среди правдивых детей. Такое соотношение оказалось верным и для тех, кто, по словам учителей, в детстве был склонен к кражам[42].

Однако, прежде чем бить тревогу, обратим внимание на некоторые подробности. Вернемся к цифрам. 64 % — почти две трети — мальчиков, которые в детстве, по словам их родителей, часто лгали, будучи взрослыми, отнюдь не стали преступниками. Хотя в то же время поражает, что каждый третий, о ком говорилось, что он лжет, несколько лет спустя совершил уголовное преступление.

Для полноты картины не хватает многих данных. Можно ли с уверенностью заключить, что тот, кто лжет в пятилетнем возрасте, будет лгать и в 15 лет? Сколько лет прошло между сбором отчетов о поведении детей и первым их появлением перед судом? Существует ли при этом какая-то взаимосвязь с тем, в каком возрасте ребенок впервые был оценен как лжец? Хотелось бы также знать, представляет ли сочетание лжи и воровства большую опасность, чем и то и другое, отмеченное по отдельности. К сожалению, мы не располагаем ответами на эти вопросы: исследование завершилось несколько лет назад, и для соблюдения конфиденциальности все протоколы были уничтожены. Впрочем, авторы помнят, что лишь ложь, отмеченная у детей старших возрастов, была связана с теми неприятностями, которые возникали в зрелости. Они также говорят, что сочетание лжи и воровства порождало впоследствии более серьезные неприятности, чем одна только ложь.

Приведенные данные явно свидетельствуют о том, что известное количество мальчиков, лгавших в детстве, повзрослев, встали на путь противоправного поведения. Это значит, что ложь может служить знаком надвигающейся беды, но я хочу подчеркнуть — может. Большинство из тех ребят, кто лгал и крал, потом преступниками не стали. И мы не знаем, почему некоторые стали, а большинство нет. Может быть, ложь была разная? Или родители по-разному на нее реагировали? Те, кто стали преступниками, — может быть, они лгали о чем-то другом? Не произошло ли в их жизни что-то еще, заставившее их сойти с праведного пути? Может быть, дети, ставшие преступниками, лгали на протяжении всего детства, тогда как другие со временем перестали? Были ли они наименее удачливыми и недостаточно сообразительными лжецами, из-за чего, став взрослыми, попались? А те, кто преступниками не стали, — может быть, ответы их родителей были порождены излишней подозрительностью и преувеличением масштаба детской лжи? На мои вопросы ответов нет. Этого никто не изучал.

Самые важные вопросы: какую роль играет ложь в формировании асоциального поведения? Является ли ложь симптомом более серьезной проблемы или следствием каких-то иных затруднений? Является ли ложь частью того репертуара поведения, который характерен для детей, попавших в трудное положение или в беду? Если ученик за спиной отвернувшегося учителя запустит в соседа бумажным шариком, то он, скорее всего, будет отрицать содеянное, если спросить его прямо. То есть любой ребенок, оказавшись в трудном положении, может солгать, но не каждый солгавший впоследствии попадет в беду.

Противоположная точка зрения гласит, что ложь сама по себе является тем роковым шагом, с которого для ребенка начинается путь к преступлению. Ложь — один из ранних предвестников того, что ребенок свернул с правильного пути. Уклонение от ответственности, плутовство ради выигрыша могут привести к тому, что ребенок станет нарушать и прочие нормы и правила. Если ложь сходит безнаказанно, ребенок может усвоить привычку идти на риск и ради совершения более серьезных антиобщественных действий.

Кто прав, неизвестно. Необходимых исследований еще не проводилось. «Правильной» точки зрения поэтому не существует. Применительно к разным детям верной может оказаться и та, и другая. Возможно, ответ зависит от того, с какого возраста ребенок начинает лгать и как долго формировалась у него эта привычка.

Я же могу сказать: опыт наглядно свидетельствует о том, что, если ребенок часто лжет, отнестись к этому надо очень серьезно. Однако помните, что большинство из тех, кто лгал в детстве, стали впоследствии законопослушными гражданами.

Как видим, нет определенного ответа на вопрос, почему одни дети лгут больше, чем другие. Если ребенок достаточно способный, чтоб решить задачу, не подглядывая, то он, скорее всего, не воспользуется готовым ответом. Ребенок, достаточно сообразительный, чтобы предвидеть риск разоблачения, тоже, вероятно, лгать не станет. Но если риск невелик или интеллект не требуется для достижения цели, хорошие способности не противодействуют лжи.

Дети-лжецы менее приспособлены к жизни, и детская ложь позволяет предсказать вероятное нарушение закона в дальнейшем. Но большинство из тех, кто в детстве лжет, закона потом не преступают. И нам неизвестно, является ли ложь причиной или всего лишь одним из проявлений неприспособленности.

По некоторым наблюдениям, нечестность представляет собой часть более обобщенной личностной особенности, характерной для детей, склонных манипулировать другими людьми в своих целях. Такая склонность к манипулированию у некоторых детей проявляется примерно в 10 лет. Никем не установлено, может ли она возникнуть раньше, никто также не выяснил той роли, которую родители играют в становлении этой черты.