Расстроенный Калинкин отвернулся к окну. В эту минуту даже липы вдоль тротуаров казались ему бутафорией, привезенной сюда с киносъемочной целью.

Умудренский и Сваргунихин тем временем выкатывали бочки с пальмами в коридор. На днищах бочек зеленели буквы «Тянь-Шань»…

— Из-за чего сыр-бор городить? — взволнованным шопотом произнес Мартын. — Ведь в сценарии намалевано черным по белому: «Кадр 69 — хорошо обставленный кабинет начальника облторга». — И Благуша улыбнулся такой обезоруживающе-мягкой улыбкой, что Юрий не выдержал и отвел глаза. Улыбки Мартына на него действовали как-то демобилизующе. От них веяло такой добротой и умиротворением, что хотелось иногда броситься к Благуше на шею и доверчиво излагать ему наиболее интимные факты биографии.

— Благуша мне друг, но истина дороже, — тихо ответил Юрий. То, что он во-время отвернулся, спасло его от дезорганизующей улыбки друга.

— А ты что, не бачил таких пальмовых кабинетов? — продолжал Мартын. — Вспомни директора нашей студии хотя бы.

— Мы, кажется, договорились: ты не мешаешь снимать мне, я — тебе. Ты мною как осветителем был доволен? Ну, так услуга за услугу — встань-ка вон туда, а эту лампу расположи правее кресла…

Реставрация кабинета шла полным ходом. С начальника АХО пот лил как из ведра, а с агента по снабжению сыпался градом.

— Влияние Благуши. Любовь к верхним точкам, — сказал Юрий взбираясь на сейф.

Можаев запечатлел на пленку и смущенную улыбку Мартына, и выкатывание пальмы в коридор, и вынос Умудренским трех подозрительно неразговорчивых телефонных аппаратов.

— Бронзу захватите, — посоветовал Сваргунихину Юрий и слез с несгораемого шкафа. — Чревовещательную рыбку не забудьте вернуть.

Агент молча потащил фаршированную карандашами рыбину к двери. Когда он поравнялся с Умудренским, снимавшим со стены картину в золоченой раме, Юрий, пряча улыбку, негромко вскрикнул:

— Осторожнее!.. Картина… Ай!..

И не успел оператор досказать свою мысль, как Сваргунихин, не выпуская рыбы из рук, сделал гигантский скачок в сторону. Карандаши разлетелись по кабинету.

— Оригинальный глухой, — сказал Юрий. — Отчего он прыгает, как козел? Как это он расслышал мое предупреждение?

— У него инстинкт, — приходя на помощь союзнику и снимая раму, сказал Умудренский. — У них, у глухарей, это развито до чрезвычайности.

— Знавал я одного такого, — сказал Юрий. — Он даже звон в чужом ухе слышал.

— Кого? — жалобно произнес Сваргунихин.

— Зайдите ко мне через час, — сказал Калинкин, воинственно шевеля бровями. — И захватите с собой справку от ушника… Побеседуем по душам.

Сваргунихин побрел из кабинета в полном расстройстве, даже не подобрав карандашей.

— И вы тоже зайдите ко мне вместе со Сваргунихиным!

— Улавливаю вашу мысль, — сразу погрустнел Умудренский и унес раму с невыясненной копией «Не ждали… Вернулся».

Кабинет постепенно приобретал повседневный облик. Начальник облторга, почувствовав себя в своей тарелке, занялся текущими делами.

— О съемке предупредите, — меж двумя телефонными разговорами сказал он операторам.

Мартын, озадаченный поворотом событий, добросовестно исполнял обязанности светотехника.

Юрий, то и дело прикладываясь к окуляру аппарата, старался не мешать сотрудникам, приносившим бумаги на подпись, и посетителям, которые, несмотря на неприемный день, все-таки прорвались к начальству.

Через час Калинкин не выдержал:

— Теперь я понимаю, почему у нас так плохи дела с фильмами… Если уж хроника возится с тремя кадрами целое утро, то что же художественникам делать остается? Может, отложим эти кадры на завтра?

— А мы уже всё сняли, — ответил Юрий, — камера включалась без предупреждения. Простите за муки. Не делитесь впечатлениями о съемке с вашими братьями и сестрами. Учтите, им это еще предстоит, а вы можете их испугать.

Можаев взял шляпу и раскланялся.

…Оставшись один и поразмыслив о том, в каком невыгодном свете предстал он перед приезжими, Тимофей Прохорович повелел немедленно вызвать незадачливых декораторов.

Глава облторга бушевал долго и громко. Куски фраз и обломки предложений долетали даже до котельной:

— …Весь торг опозорили!.. Знаю, что улавливаешь!.. Я тебе покажу «кого»… А ты на Сваргунихина не сваливай… А ты на Умудренского не сваливай!.. С глаз долой!..

Сотрудники припали к столам, ожидая конца грозы. По коридору промчался потный от страха Сваргунихин. Уши его вибрировали. Потом дверь кабинета отворилась, и все услышали драматический тенор Умудренского:

— Несправедливо! Такую кляксу на репутацию! Оклеветан! Ваше доверие для меня самое дорогое! Не вынесу! Руки на себя наложу!

И снова в торге наступила тишина.

— Отходит! — шептали сотрудники, косясь на двери кабинета.

Калинкин постепенно успокаивался. Если в первые мгновения после ухода Умудренского брови начторга бурно вздымались, как валы во время десятибалльного шторма, то теперь по челу его гуляли лишь небольшие волны, не грозящие никому из сотрудников крупной катастрофой. Начальник облторга был темпераментным человеком. Сотрудники, видя его во гневе, трепетали. Но стоило виновному, бия себя в грудь, покаяться, как Тимофей Прохорович смягчался. Впрочем, смягчался он так или иначе всегда. Такой уж у него был характер. Махнет рукой, скажет:

— Э, да ладно… В конце концов все это мелочи бытия, муравьиная возня, пустяковина… А по мелочам размениваться — основное упустишь. В руководстве учреждением самое главное — масштабность, перспектива, размах…

И наступал штиль… И «мелкие» недостатки продолжали ютиться под сенью крупных облторговских проблем.

Если судить по анкетам, то биографии сестер Калинкиных походили друг на друга, так же как их фотографии. Вера и Надежда родились в один и тот же год, месяц, день, между четырнадцатью и пятнадцатью часами по красногорскому времени. Кто-то из них был старше на полчаса, но кто именно — это оставалось родительской тайной.

Девочки в один и тот же час уселись за школьные парты, в один и тот же день им впервые сделали прививки против оспы, в один и тот же месяц они получили паспорта, в один и тот же год — аттестаты зрелости. Но на этом сходство кончалось. Дальше начинались сплошные несовпадения.

В пятилетнем возрасте Вера переехала на постоянное жительство в Красногорск: Тимофей Прохорович Калинкин решил временно удочерить свою младшую сестру.

Детей у Тимофея не было. Жена его, Станислава Петровна, человек большой души и мягкого сердца, домохозяйка по профессии и воспитательница по призванию, не знала, куда девать обширные запасы своей нежности. Итти же по стопам некоторых, отдельных, нетипичных, но тем не менее часто встречающихся бездетных жен ответственных работников, лелеющих котят и барбосов, Стасе не хотелось.

На очередном совместном заседании супруги решили войти с ходатайством к Пелагее Терентьевне — откомандировать одного из младших Калинкиных в Красногорск для дальнейшего подрастания под присмотром и руководством Тимофея Прохоровича.

И хотя Пелагее Терентьевна было не так-то уж легко управляться с хозяйством и выращивать полдюжины ребятишек, на проект Тимофея она решительно наложила «вето»:

— Ну, кого я отдам? У меня лишних нет! Каждый по-своему хорош, каждый в своем роде!

И в этот момент высокодраматического накала она была поймана на слове. В дом, препираясь на ходу, вбежали близнецы. В полемическом азарте Пелагея Терентьевна тотчас же их спутала и Веру назвала Надей, а Надю — Верой.

— Каждая, конечно, хороша в своем роде, — внутренне торжествуя, согласился Тимофей, — но вот тут… как бы это выразиться?. вроде их двое, а вроде и одна. Вот один экземпляр и поедет ко мне, а другой вы оставите себе.

Мама бурно запротестовала. Вечером вернулся с поля Прохор Матвеевич и, как глава семьи, сказал свое веское слово: