С Верой жить мы будем неплохо. Она меня любит, она мне верит. С учебой ей, разумеется, придется проститься. На нашей квартире в городе ей прописываться не стоит — пусть сидит на даче, бегает по хозяйству, прихорашивается к моим приездам… Самому же, конечно, надо базироваться только на городскую квартиру…»

И Альберт улыбнулся при воспоминании о своих альковных делах…

«Какая у него чудесная улыбка появляется, когда он думает о нашем будущем счастье!» — восторженно наблюдая Альберта, решила Вера.

Загс был уже близко.

«Мы поедем с ним в свадебную поездку… — мечтала Вера. — На берег моря… Медовый месяц! Курорт… Фурор… Все будут спрашивать: «А кто эти молодожены? Они так верны друг другу!»

«Нет, чорт побери, — рассуждал Альберт, замедляя движение машины, — пожалуй, на городской квартире будет опасно женатому человеку… Там не развернешься — соседи по дому, прислуга… Жена нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь… Придется, видно, искать холостую базу! Лишний расход, но зато техника безопасности! А вообще женатому человеку легче вести свободный образ жизни. Если какая-нибудь девица будет предъявлять претензии, можно всегда ответить: а зачем ты встречалась со мной — ведь знала, что я женат. Хотела семью разбить?»

Фаэтон № 777 затормозил у зеленого особняка.

Из окон загса глядели какие-то женщины и восхищенно качали головами:

— Ах, какая чудная пара! Оба молодые, красивые! Вот будет образцовая семья!

Альберт взглянул в зеркальце, торчащее сбоку, поправил шевелюру и соскочил на землю. Ощерившись своей голливудской улыбкой (на шестнадцать зубов!), он тренированным жестом распахнул дверцу авто.

Вера радостно подала ему руку…

Гроздья ламп у входа в парк сверкали так ослепительно, словно именно в этот вечер они хотели перегореть. Над кассами были сооружены антресоли. Музыканты в карнавальных костюмах — четыре осла, четыре козла, четыре проказницы-мартышки и четыре косолапых мишки — трубили «Входной марш». Этот же марш играли другие оркестры в глубине парка, и казалось, эхо, специально нанятое дирекцией на сегодняшний маскарад, повторяет одну и ту же музыкальную фразу по нескольку раз.

Белый круглоносый фаэтон № 777, похожий на летний модельный полуботинок, сигналил беспрестанно, но карнавальная толпа подавалась лишь на шаг и снова смыкала ряды. Наконец автомобиль, сообразив, очевидно, что все его лошадиные силы бессильны перед толпой, забился в щель между двумя ларьками и затих. Из-за руля вылез долгогривый молодой человек в пиджаке по колено и в яркоклетчатых брюках. Пощипывая тоненькие, похожие на крысиные хвостики усы, он недовольно оглядел вливающуюся в парк толпу.

— Пропал весь эффект, — пробормотал он, — придется итти пешком…

Двое юношей с полупогончиками горного вуза на плечах внимательно следили за владельцем белого лимузина.

— Я бы подошел к этому субтильному типу, — произнес худенький студент с озорными глазами, — взял бы его за шиворот…

— Подожди, — сказал широкоплечий, — посмотрим, куда он пойдет. Наверное, к тупику свиданий… Интересно, кто его очередная жертва?

Долгогривый собственник клетчатых штанов действительно стал пробираться к тупику.

Кругом шумел карнавальный прибой. Грохотали залпы хлопушек. Шипя, как змеи, сгорали карманные фейерверки.

Вздымались тучи конфетти, и молнии серпантина рассекали их.

Среди быстротечной маскарадной толпы выделялся табунок незамаскированных молодых людей. Юноши и девушки стояли смирно, занимая все пространство между электрочасами и оклеенным афишами забором. Это было традиционное место встреч, называемое «тупиком свиданий».

Тупик переживал напряженные часы. Он был наполнен влюбленными до отказа. Когда долгогривый молодой человек втиснулся в ряды ожидающих, то среди них произошло некоторое оживление.

— Салонный лев вышел на охоту! — довольно громко сказал кто-то.

— Грива львиная, а грудь воробьиная…

Владелец белого фаэтона презрительно передернул плечами.

— Это сынок драматурга Бомаршова, — объяснял какой-то старожил тупика свиданий своему компаньону. — Ну, того, о котором в газетах говорят, будто он написал что-то такое не то эпохальное, не то фундаментальное. Живет на папашины деньги. Известный трутень по имени Альбертик.

Окинув говоривших надменным взглядом, Альберт невозмутимо принялся читать афиши.

Афишные щиты несли большую общественную нагрузку: они служили средством связи. Если кто-нибудь не дождался любимой или хотел предупредить ее об отмене встречи, условиться о свидании или просто излить свои чувства, на помощь приходили афиши. Разумеется, надо заранее договориться на каких афишах вы будете писать. Так, например, одни выбирали себе рекламные плакаты филармонии, другие — афиши эстрадного театра. Всегда были целиком исписаны извещения о концертах теноров: есть поверье, что тенора приносят счастье в любви.

Альберт Бомаршов рассеянно просматривал законспектированные переживания влюбленных душ.

На плакате, возвещающем об астрономической лекции «Есть ли жизнь на планетах»:

«БЕЗ ТЕБЯ ДЛЯ МЕНЯ НЕТ ЖИЗНИ НИ НА ОДНОЙ ИЗ ПЛАНЕТ. ВАЛЯ К.».

На афише «Эстрадный концерт с участием чревовещательницы Турнепсовой-Ратмирской» было написано:

«ИМЕЛ ВСЕГО ДЕСЯТЬ СВОБОДНЫХ МИНУТ, ЖДАЛ ЧАС. МОЖЕШЬ МНЕ БОЛЬШЕ НЕ ЗВОНИТЬ: МЕЖДУ НАМИ ВСЕ КОНЧЕНО.

ЗАВТРА В ТРИ БУДУ ОБЕДАТЬ ТАМ ЖЕ. КОЛЯ».

— Раньше условленного времени приехал, — вздохнул Альберт, взглянув на часы, — это не стильно. Стоять здесь и долго ждать — опасно для жизни. Могут произойти нежелательные инциденты. Не люблю незапланированных встреч. Пойду и куплю маску: в маске спокойнее.

Но как раз в эту минуту произошла встреча, которую юный Бомаршов никак не планировал. Сквозь толпу к нему протиснулись двое студентов в полупогончиках горного вуза.

— Гражданин Бомаршов? — спросил широкоплечий, отмахиваясь от худощавого, который возбужденно суфлировал: «Бери его сразу за шиворот…»

— Чем могу служить, синьоры? — Альберт вежливо улыбнулся, а крысиные хвостики его усов испуганно зашевелились.

— Нет, я его сейчас набальзамирую, — тоненьким от волнения голоском прокричал худощавый студент. — Можно? — и он встал в боевую позицию.

— Вася, не забывай, что ты член профкома! — сказал широкоплечий внушительно. — Сначала надо установить истину и поговорить с Дон-Жуаном… Узнаем этот почерк, гражданин Бомаршов? — и он извлек из кармана записку.

Альберт дрогнувшей рукой взял лист бумаги.

«Теперь я знаю цену твоим клятвам! Правы были мои подруги, предложив испытанный водевильный ход: лжеотъезд (направления на работу я еще не получила). В то время как ты думал, что проводил меня всерьез и надолго, я сошла на первой же станции, где живут мои родственники. Здесь я и узнала, что спустя трое суток после моего отъезда ты побывал в загсе с Калинкиной. А ведь всего неделю назад ты убеждал меня, что слухи о тебе и «какой-то Вере» — клевета. Довольно! Я не хочу больше ни слышать, ни видеть тебя. Но имей в виду: о твоих похождениях будут знать все. Тебе не удастся больше никого обмануть: об этом постараются мои друзья».

Альберт покрылся легкой испаринкой.

«Друзья постараются… — убито подумал он. — Будут знать все… лжеотъезд… Хотя Леля и пишет, что больше не хочет видеть меня, на самом деле легко она от меня не отстанет. Нет, свадьбу с Верой из осторожности придется отложить до Лелиного отъезда. Иначе будет шум… и с загсом, значит, надо подождать. А заявление пусть полежит».

Альберт вернул записку одному из своих собеседников и обиженно проговорил:

— Боже мой! Лжеотъезд… Слежка… Какое коварство! Я оскорблен в своих святых чувствах! Ах, Леля, Леля! Как я тебя любил! Но клевета легла между нами, и вот…