И прямо тут же, словно еле-еле дождавшись моего прихода, подкатил троллейбус, у которого впереди и на боку вместо номера было написано: «В ремонт!» Он был пустой, только в кабине склонился над своей огромной баранкой водитель, и сзади, возле слегка подмороженного окна, подпрыгивала на своем служебном месте, как всегда спиной к тротуару, кондукторша в платке. В те годы людям доверяли не так сильно, как сейчас, и троллейбусов без кондуктора еще не было.

Когда пустой троллейбус остановился и раздвинулись задние дверки-гармошки, кондукторша высунулась и обратилась не к очереди, а лично ко мне (ко мне одному!):

— Садись, дорогой! Добро пожаловать!

Я изумленно отшатнулся в сторону: никогда я еще не слышал, чтобы кондукторша так разговаривала с пассажирами.

— Сейчас не моя очередь, — сказал я.

— А им с тобой не по дороге! — Кондукторша указала на людей, выстроившихся возле столба. — У них — другой маршрут.

— Но мне не нужно «в ремонт»…

Конечно, кондукторша эта была не просто кондукторшей, потому что очередь не произнесла ни звука и потому что под ее взглядом я все-таки покорно залез в пустой троллейбус. Двери-гармошки с легким стуком захлопнулись за моей спиной.

— Но ведь он же идет… в ремонт, — повторил я, обводя лазами пустой вагон, — А мне — в Страну Вечных Каникул…

— Не тревожься, хороший ты мой!

С доброй кондукторшей, как и с Дедом-Морозом, как и с милиционером, высунувшимся из «стакана», спорить было бесполезно: они знали все лучше меня!

«Если бы все кондукторши были такими ласковыми, как эта, — думал я, — люди бы просто не вылезали из трамваев и троллейбусов! Так бы и катались целый день по городу!»

У кондукторши на ремне болталась сумка с билетами. Я стал шарить в кармане брюк, где лежали деньги на завтрак.

— Если ты заплатишь и возьмешь билет, — строго предупредила кондукторша, — контролер оштрафует тебя!

Все было наоборот! Все было как в сказке! Или вернее сказать: все было в сказке. В самой настоящей!…

Хоть я ехал в Страну Вечных Каникул не в быстроходном автомобиле и не на воздушном корабле, но зато бесплатно и один в целом троллейбусе! Я сел на заднее сиденье, поближе к дверям-гармошкам.

— Тебя не трясет? — заботливо спросила кондукторша. — Ты ведь можешь сидеть где угодно: хоть впереди, хоть на моем кондукторском сиденье! Для этого тебе и подали отдельный троллейбус!

— Я люблю немного потрястись, — ответил я. — Так приятно подскакивать на одном месте!…

— Лишь бы тебе это доставляло удовольствие! — сказала кондукторша.

И я остался на своем заднем сиденье: мне было как-то неловко разгуливать по троллейбусу и пересаживаться с места на место.

— Первая остановка — твоя! — предупредила кондукторша.

Пустой троллейбус по-стариковски дергался и трясся сильней, чем всегда, но мне казалось, однако, что все в нем было исправно, и непонятно было, зачем он катил «в ремонт». Вскоре он притормозил, остановился.

— До свидания, милый! — сказала кондукторша.

Я спрыгнул на тротуар. И увидел прямо перед собой Дом культуры медицинских работников. О чудо! На нем тоже висели дощечки со словом «Ремонт». Но не было ни строительных лесов, ни мусора, без которых не может быть никакого настоящего ремонта.

«Должно быть, это просто такой пароль», — решил я.

И, когда навстречу мне из дверей Дома культуры неожиданно выскочил массовик дядя Гоша, я коротко и таинственно произнес:

— Ремонт!

— Что, что? — переспросил дядя Гоша. — Не понимаю…

Дядю Гошу я знал давно: он выступал на многих Елках.

И мы с ребятами давно уже наградили его непривычным прозвищем из целых двух слов: «Давайте поприветствуем!» У него было вечно сияющее лицо, вечно радостный голос, и мне казалось, что в жизни у него вообще не может быть никаких горестей, печалей и бед.

Хоть сейчас дядя Гоша появился на улице без пальто и шапки, голос его был все так же весел и бодр:

— Пожалуйте в Страну Вечных Каникул!

И я вошел в просторный вестибюль Дома культуры — туда, где еще накануне собирались сотни нарядных ребят, пришедших на Елку. Сейчас я был в сверкающем, обрамленном гирляндами и флажками вестибюле один-одинешенек. А на лестнице, как и вчера, стояли лисы, зайцы, медведи и целый духовой оркестр.

— Давайте поприветствуем юного каникуляра! — воскликнул дядя Гоша.

— Кого?! — не понял я.

— Юные жители Страны Вечных Каникул называются каникулярами и каникулярками, — объяснил дядя Гоша.

— А где же они — каникуляры и каникулярки?

— Никого нет… Все население на данном этапе состоит из тебя одного!

— А где просто эти… которые были вчера? Ну, юные зрители?

Дядя Гоша виновато развел руками:

— Все в школе. Учатся… — И он снова воскликнул: — Давайте поприветствуем нашего единственного юного каникуляра!

И оркестр грянул торжественный марш, хоть я был одним-единственным зрителем, пришедшим на праздник. Марш гремел гораздо громче, чем накануне, потому что звуки его разносились по совершенно пустому вестибюлю.

А потом с белокаменной лестницы навстречу мне ринулись переодетые зверями артисты…

Я обомлел. Это было уже слишком. Это было чересчур даже для сказки.

Но, впрочем, я тут же оправился от смущения. В ту пору я вообще редко смущался и всегда очень быстро приходил в себя.

Ликующий голос массовика дяди Гоши помог мне овладеть собой. Накануне я попросил Деда-Мороза: «Пусть всегда будет Елка!» — и массовик вел утренник по той же самой программе, что и вчера, не меняя ни одного слова. Поэтому ко мне он обращался во множественном числе: «Сейчас вы, друзья, подниметесь в большой зал!» И я поднимался. «Сейчас вы, друзья, посмотрите акробатический номер!» И я смотрел.

Я был горд тем, что меня называют так уважительно: «Вы, друзья!» Мне очень хотелось, чтобы рядом очутился Валерик и услышал, с каким почтением обращается ко мне сам главный помощник Деда-Мороза. Но потом я сообразил, что, если бы Валерик очутился рядом, тогда в обращении «Вы, друзья»! уже не было бы ничего удивительного: ведь нас и в самом деле было бы двое!

Дядя Гоша был мастером своего дела: обращался ко мне в прозе и стихах, которые сочинял сам. Последнюю стихотворную строку он обычно не дочитывал до конца — он таинственно умолкал, чтобы рифму угадали сами юные зрители.

В то утро дядя Гоша воскликнул: Ну, а сейчас с огромным чувством Мы познакомимся с…

— Искусством! — угадал я.

— Хорошо, хорошо! Тоже будешь поэтом! — похвалил меня дядя Гоша.

И сразу начался концерт… Мне казалось, что песен и танцев в то утро было гораздо больше, чем накануне, потому что раньше они как бы распределялись на сотни юных зрителей, а в то утро доставались мне одному. И я был просто в восторге!

«Все ребята сейчас сидят в классе, — радовался я, — зубрят, потеют у доски. А я — снова на Елочном празднике, как их полномочный представитель, или, сокращенно говоря, полпред!»

Для меня одного пели певцы, и аккомпанировали аккомпаниаторы, и танцевали танцоры. Потом артисты кланялись (тоже мне одному!) и ждали, пока я аплодисментами попрошу их исполнить что-нибудь еще. Но я хлопать не торопился… Я на несколько мгновений задумывался, как бы размышляя над увиденным и услышанным, а затем уже аплодировал. Разным артистам я хлопал по-разному — одним погромче, другим потише, чтобы все видели, что у меня есть свой вкус и свои взгляды на искусство.

Потом дядя Гоша вновь перешел на стихи:

Ну, а сейчас с большим задором

Все будем петь!

Что значит…

— Хором! — подхватил я.

И мне действительно пришлось петь, потому что это входило в программу утренника. На несколько минут я даже пожалел, что со мной рядом не было, как вчера, других школьников и школьниц, потому что петь «хором» одному очень трудно. Особенно, если у человека такой ужасный слух, как у меня. Накануне голоса ребят как бы заслоняли собой мой голос, но в то утро заслонять было некому…