— Отлично. После двух лет на Альгероне «вульгарные» звучит здорово.

Чин—Чу пожал плечами и пошел за ней через зал. Дверь была открыта, и слуга нашел им места в задних рядах битком набитой комнаты. В самой комнате было темно, и два слившихся пятна света притягивали взгляды зрителей к импровизированной сцене.

В центре сцены, как раз снимая последнюю из своих одежд, стояла красивая девушка. Лет двадцати пяти — тридцати, с черными курчавыми волосами и телом спортсменки или танцовщицы. Груди у нее были маленькими и крепкими, талия — узкой, а ноги — длинными и стройными.

Но что–то в ее облике встревожило Чин—Чу. Вот только что? Бледность лица? Дрожь в руках?

Да, несмотря на старания казаться спокойной, девушка боялась. Почему?

Девушка вошла в душевую кабину. Пластик заблестел под светом прожекторов. Все, даже водопроводные трубы, было прозрачным, позволяя зрителям видеть каждое ее движение.

Девушка открыла кран, подставила лицо под струи воды и приступила к долгому, неторопливому мытью.

Вода плескала на стенки кабины, создавая собственную симфонию звуков. Девушка нанесла на груди гель для душа, растерла его в пену и смыла.

Чин—Чу ощутил хорошо знакомое волнение внизу живота и посмотрел на Мосби, чтобы увидеть ее реакцию. Она ела, завороженно глядя на сцену.

Новое пятно света выхватило мужчину. Невероятно жирного, в состоянии возбуждения и с грубым ножом в руках. Зрители дружно ахнули.

У Чин—Чу внутри все сжалось. Красавица и Зверь. История стара, как само человечество… но наука позволила рассказать ее совершенно по–новому. Сценарий был ослепительно ясен.

Неудивительно, что девушка боялась. По причинам, известным лишь ей одной, — может, из–за неизлечимой болезни или отчаянной нужды в деньгах, — она согласилась умереть. Через десять — пятнадцать минут, растянув мытье до последней возможности, она выйдет из кабины, и мужчина изрубит ее ножом.

Крики и кровь будут настоящими. Зрители, которым наскучило поддельное насилие, настоящее покажется захватывающим.

А как только жертва рухнет на пол, свет выключат. Под покровом темноты вбегут врачи, заберут тело и переправят его в специально оборудованный хирургический кабинет, где девушку вырвут из лап смерти, чтобы она жила дальше в кибернетическом теле. Возможно, не в таком гротескном, как боец II, но намного хуже того, которое она продала, а зрители психически потребили.

Это не было убийством, но Чин—Чу все равно замутило, и он незаметно сунул еду под стул. Кто–то тронул его за плечо. В темноте слуга был едва различим.

— Мистер Чин—Чу? Генерал Мосби?

— Да, а в чем дело?

— Адмирал Сколари просит вас выйти.

Чин—Чу жаждал любого предлога, лишь бы убраться из этой комнаты. Он встал и направился к двери. Мосби последовала за ним. Адмирал Сколари ждала снаружи. Выражение ее лица было еще мрачнее обычного.

— Император созывает консультативный совет. Вам обоим приказано прийти.

Чин—Чу поднял брови. Император проводил собрания всякий раз, когда эта блажь взбредала ему в голову… и многие были пустой тратой времени.

— По поводу чего собрание? — спросил он.

— Хадата напала на нашу планету под названием Мир Уэбера. В предварительных донесениях говорится о том, что они уничтожили все население. Император хотел бы услышать ваше мнение.

Раду довольно апатичны и совершенно безобидны, если их не трогать. Но, потревоженные, они становятся весьма злобны, и необходимо уничтожать все гнездо.

Экран 376, параграф 4. Выживание на Субконтиненте, Хадатанский военный кубик

С хадатанским флотом на краю Империи людей

Позин—Ка выбрал из разложенных перед ним инструментов длинный тонкий пинцет. Про сунув руку в круглый террариум, он ухватил пинцетом миниатюрный мост, как можно бережнее поднял его и переставил вниз по течению.

Ну вот. Так намного лучше. Теперь придется изогнуть дорогу и подвести ее с юга, но дополнительные усилия стоят того. Этот мост, деревня и окрестные пахотные земли воплощали идеализированный образ того места, где он вырос.

Поставив шар на рабочий стол, Позин—Ка откинулся на спинку кресла, чтобы рассмотреть свою работу. Террариумы весьма популярны среди хадатан, находящихся в дальнем космосе. Они занимают очень мало места, напоминают о доме и дают владельцу ощущение власти. Самые последние модели, такие, как эта, включают все: от управляемой компьютером погоды до микроботических птиц и животных.

Он повернул шар и полюбовался своим творением под другим углом. Ах, если бы реальный мир был таким же податливым, таким же послушным. Но, увы. Каждое изменение, каждое достижение приходится планировать, осуществлять и затем охранять. А сейчас, когда он взялся за самую сложную задачу, когда–либо стоявшую перед ним, Позина—Ка терзали сомнения.

Он откинулся в кресле, наслаждаясь тишиной командного центра. Не было ни голограмм, требующих его внимания, ни начальства, которому надо льстить, ни подчиненных, которых надо поощрять. Только он и всепоглощающее беспокойство.

Победа над людьми была слишком легкой. Хоть человек–предатель и утверждает, что его раса слишком ленива, труслива и тупа, чтобы прийти к согласию, люди уже должны были ответить.

Как они могли не понять того, что происходит? Сак могли не понять, что идет борьба не на жизнь, а на смерть? Но они не поняли, и он должен бы радоваться.

Но те же убеждения, что заставляют его расу искоренять всякую потенциальную угрозу, пробудили сомнения. Сомнения, которые не позволительны военному командующему. Что, если человеческая раса подобна спящему великану? Разбуди его — и, поднявшись, он сметет тех, кто его побеспокоил.

Пилот — хороший тому пример. Судовые команды до сих пор исправляют причиненные им повреждения. Двенадцать членов экипажа убиты. Что, если основная масса людей больше похожа на пилота, а не на изменника Болдуина? Что, если каждый из них убьет двенадцать хадатан? Не превратится ли война ради защиты своей расы в войну, которая ее уничтожит?

Мир Уэбера был захвачен врасплох. Следующие планеты будут наготове. Но если Болдуин прав, и люди решили отступить?.. Слишком много вопросов и мало ответов.

Позин—Ка принял решение. Он поговорит с женщиной–солдатом. Она обладает качествами, которых нет у Болдуина. Разговаривая с ней, он лучше поймет человеческую расу. Большой серый палец коснулся кнопки.

Дверь зашипела, открываясь, и Норвуд напружинилась. Она полтора часа лежала на трубе, ожидая этого момента.

Тяжело ступая, вошел Ким—Co, хадатанин, назначенный сторожить ее.

— Че–ло–век?

Он говорил с сильным акцентом, но не так уж плохо для того, кто учит стандартный меньше недели. Попытка говорить на языке людей вывела Ким—Co из категории «омерзительных инопланетян» и сделала задачу Норвуд намного труднее.

Заставив себя забыть о жалости, Норвуд спрыгнула с трубы, накидывая гарроту на голову хадатанина. Петля легко наделась и затянулась на его шее, когда Норвуд, оказавшись на полу, потянула на себя импровизированные рукоятки.

Гарроту Норвуд смастерила из куска провода со снятой изоляцией, который раздобыла на одной из ежедневных прогулок. А рукоятками служили ее ручка и хадатанский эквивалент зубной щетки.

Норвуд была ниже ростом, но, падая, сумела дернуть хадатанина назад и свалить с ног. Это казалось победой, пока огромный инопланетянин не рухнул ей на грудь.

Теперь было важно, кто вдохнет первым: Ким—Со, издававший булькающие звуки и царапающий когтями свое горло, или Норвуд, оказавшаяся в ловушке под горой инопланетной плоти.

Но проволока была тонкой, а Норвуд — сильной, так что хадатанин первым потерял сознание. Его тело обмякло, но по–прежнему придавливало ее.

У Норвуд уже кружилась голова. Собрав все силы, она оттолкнула инопланетянина и выкатилась из–под него. На миг она почувствовала раскаяние, глядя на лежащего на полу Ким—Co. Пальцы хадатанина застряли под проволокой, из горла сочилась кровь. Его сфинктер ослаб, и на всю каюту завоняло калом.