Темнота вздохнула, и дыханье было, словно ветер. Ее мягкие ладони проникли в дом, дотронулись до Брана, коснулись его лица. Ощупали, и он застонал, попытался отодвинуться — но не успел.

Тьма вошла в распахнутую дверь. Ее руки обхватили Брана, она приникла к нему со страстью, как любовница, прошла вокруг него — и сквозь него. Его сердце перестало биться, потому что ее объятья были лед. Она посмотрела на него темными холодными глазами, протекла насквозь, как ручей течет сквозь лес.

И вдруг исчезла.

Бран со стоном втянул воздух. Закашлялся. Опять почувствовал себя, свое сердце, руки и ноги. Завозившись, поднялся на четвереньки. Он едва дышал, волосы стояли дыбом. Из него как будто выкачали кровь, он замерз и обессилел.

Тихий вздох. Бран вскинул голову. У пылающего очага стояла призрачная тень, такая черная — чернее темноты. Она стояла неподвижно, вздымаясь под самый потолок, сливаясь с темнотой спящего дома.

Тьма вдруг заклубилась, ожила, мотая огромной головой. Свет очага вычертил разинутую пасть. Клыки, похожие на лезвия кинжалов. Налитые кровью, яростные кабаньи глаза.

(…черный призрак…)

— Нет. Ты умер. Мы тебя убили! Мы же тебя убили… этого не может быть…

Зверь зарычал. Взмахнул огромной лапой, в глазах блеснул лиловый огонь. Он склонился над кем-то, лежащим на постели. Обнюхал спящего — и облизнулся. Повернув голову, взглянул на Брана. Ему почудилось, что чудовище усмехается.

— Патер ностер, — шепнул Бран — и замолчал. Он позабыл слова молитвы, позабыл все на свете слова. Он смотрел на зверя — а зверь, шумно дыша, смотрел на него.

Короткий рык. Черная морда сунулась вперед, и Бран услышал хруст ломаемых костей. Треск раздираемого мяса. Довольное урчание.

— Нет! — завопил Бран. — Уходи! Убирайся! Ты умер, тебя здесь нет! Тебя нет! Тебя нет! Нет!!!

Бран рухнул ничком на скрещенные руки.

И — все исчезло.

Он очнулся у порога. Лежал, уткнувшись в снег лицом. Светила луна, было очень тихо. Он так замерз, что не чувствовал себя.

Приподнявшись, он начал озираться. Он был, словно зверь, потерявший свою нору: не помнил, кто он, где он, и как сюда попал. Не помнил, как его зовут.

(…Бран…)

Он сел. Сведенными морозом, каменными пальцами смахнул снег с глаз. Где я? Темно… сейчас ночь. Что я здесь…

— Что… я здесь… делаю?

Бран подполз к крыльцу и, задыхаясь, поднялся на колени. Вцепился в перила и встал. Ноги не держали, он их совсем не чувствовал, стоял, шатаясь, как старик.

Дверь хлопнула. Из дома выскочил человек. Воткнулся в Брана диким взглядом. Он был в одной рубахе, босиком. Как был, босой, он прыгнул в снег и помчался по двору.

Цепляясь за перила, Бран взобрался на крыльцо. Ухватился за ручку двери, отворил — и вошел в дом.

Светильники горели, никто, кажется, не спал. Бран привалился к дверному косяку. Услышал громкие голоса, чьи-то вскрики, чей-то плач.

Возле очага, у нар, сгрудился народ. Они стояли, тихо переговариваясь. Потом вдруг кто-то застонал, и это был стон смертельно раненого. Люди смолкли, а Бран остолбенел.

— Доченька, — услышал он. — Доченька… Ох, доченька…

Бран оторвался от стенки, подошел. Люди невнимательно взглядывали на него — и отворачивались. Он протиснулся к постели.

Конунг стоял на коленях, зарывшись лицом в шкуры.

А на постели лежала Аса.

Бран не сразу ее узнал. Ее глаза смотрели в потолок, блеклые, бесцветные: словно вместе с жизнью из них вытекла вся синева. Щеки были, как белила, в которые кто-то намешал свинец, а на лице застыло удивление. Она лежала, закинув за голову руку, другая рука, безвольная, безжизненная, свисала к полу. Конунг прижал ее к губам, и плечи содрогнулись. Он по-звериному полоснул ногтями шкуры. Из горла вырвался хриплый рык.

Бран пошатнулся, его окатило жаром. Он вспомнил все: следы на снегу, Харалда, живую тьму, и призрачного зверя…

— Не может быть, — шепнул он. — Этого не может быть…

— Эх, — сказали рядом. — Может, не может — а поди ж ты. Полон дом народу, а ведь ухитрились же, зарезали девчонку!

— За… резали? — Бран, как лунатик, повернулся к говорившему.

— Ну, да. Да сам погляди, колдун.

Бран поглядел. Увидел кровь у Асы на одежде. Вся грудь ее была в крови. Кровь пропитала покрывало, окрасила пряди золотых волос, и они стали цветом, как сырое мясо.

— Зарезали, кинжалом, видать. По горлу полоснули, — бормотал прежний голос. — Эх, жалко, што ты, колдун, тут не ночевал, глядишь, может, и обошлось бы.

Бран закрыл глаза. Качнувшись, еле удержался на ногах.

— Видар. Его рук дело, — промолвил кто-то.

— Да нету его, уехал он с утра.

— Ну, так што? Приятели евонные остались.

— Может, и уехал он только для отвода глаз? Помяните мое слово, тута он, в поселке.

Бран выбрался из толпы и проплелся к очагу. Почти рухнул на ограждающие камни. Люди продолжали говорить, он слышал голоса, не понимая слов. Они жужжали вокруг, как мухи: ж-жу-у, ж-ж-жу-у-у, слышал Бран — а потом вдруг перестал их слышать. Наклонился вперед. Глаза застлала темнота.

Он упал и потерял сознание.

— Арнор, куда ты чашку задевал?

— Я? Опять я? Не трогал я твою чашку. Это Раннвейг, ее и спрашивай!

Бран открыл глаза. Было темно, рядом, по стене, как солнечный зайчик по льду, метался и прыгал яркий блик.

— Нечего меня обвинять, — сказал сердитый голос Раннвейг. — Чуть что, сразу Раннвейг! Я сама видала, как ты эту чашку туда-сюда таскал!

— Я таскал? Я?!

Бран пошевелился. Он лежал на чем-то мягком, было тепло. Пальцы нащупали ворсистую ткань: одеяло. Опираясь на руки, он сел.

То, что принимал за стену, оказалось занавесом у постели. Свет скользил по нему, колеблясь, переламываясь в складках, а из-за полога доносились голоса.

— Это у тебя память отшибло, — говорила Раннвейг. — Голова дырявая, отродясь ничего не помнишь.

— Молчи, девчонка, — отозвался Арнор.

— Ох, тоже мне, мужик!

— Полно вам, не ссорьтесь, — сказала мать, и они притихли.

Шорох. Стук. Шаги. Звук передвинутой посуды. Шипение, будто что-то выплеснули в очаг. Бран потянулся, и тело отозвалось резкой болью. Морщась, он оглядел себя и увидел, что голый. Кожа на пальцах и ладонях казалась багровой, будто от ожога, и была до странности липкой и жирной, Бран не сразу понял, что это какая-то мазь. Поднеся ладонь к лицу, ощутил смолистый запах.

Полог колыхнулся, и Бран зажмурился от яркого света.

— Очнулся, сынок? — сказала Хелге. Стоя у постели, она держала глиняную плошку, и свет делал совсем прозрачными ее серые глаза. Бран быстро натянул на себя одеяло.

— Болит чего? — Хелге присела на край.

— Не очень, — ответил он — и сморщился. Губы казались деревянными, не слушались, и говорить было больно. Он потянулся к своему лицу, но Хелге остановила его руку.

— Не трогай, — сказала она. — Ты обморозился.

— И сильно? — Бран опять поморщился от боли.

— Сильно, — Хелге опустила светильник на деревянную подставку в изголовье. — Но ничего, это пройдет, только трогать не надо. Ляг, я посмотрю.

Бран смущенно глянул на нее. Она поняла и усмехнулась:

— Не след тебе меня стыдиться. Я двоих сынов, чай, вырастила. Да и ты мне почти как сын. Ложись-ка. Эй, Арнор, поди сюда.

Бран послушался и лег. Хелге стянула одеяло. Полог зашуршал, и появился Арнор.

— О! — воскликнул он. — Привет! Очнулся?

— А то сам не видишь, — сказала мать. — Чем болтать без умолку, поди-ка, воды мне принеси. Поди, поди, болтать после будешь.

Арнор исчез, ворча себе под нос.

— Мне можно зайти? — Раннвейг просунула голову за полог, и Бран вздрогнул.

— А ну-ка, прочь! — рассердилась Хелге. — Это что еще такое?

Раннвейг ойкнула. Глаза округлились, голова исчезла.

— Иди, брату помоги, — велела мать. — Да принеси мне полотенце, только чистое, слышишь, дочка?

— Слышу, — отозвалась Раннвейг. Арнор что-то тихо ей сказал.