Подняв, они унесли его в дом.

Во дворе у Сигурда собралось пол-поселка.

Видар лежал в доме. Он был в сознании, живот перебинтован так туго, что он едва дышал. Он не спал, когда с ним говорили, реагировал, даже пытался отвечать.

Но Видар умирал. Все это понимали, и он, наверное, тоже. Он потерял уйму крови, кожа сделалась прозрачной, а губы посинели. Семья собралась рядом: все, кроме конунга.

— Вот, дочка, дай ему попить, — сказала Хелге. Улла взяла у нее чашку и склонилась к брату. Ложкой зачерпнув воды, поднесла к губам.

— Пей, — Улла приподняла ему голову. — Пей.

Он переместил на сестру глаза, и губы приоткрылись. Улла влила воду ему в рот. Струйка стекла по подбородку. Видар застонал.

— Ты меня прям… будто деда, поишь… — он попытался улыбнуться, но улыбка получилась как гримаса. Улла снова поднесла ему воды.

— Оставь… сестра, — Видар удержал ее за руку. — Не… надо.

— Тебе нужно пить, — Улла сидела у брата в головах. Чашка в руке дрожала.

Видар не ответил. Смотрел на сестру долго-долго, потом проговорил:

— Да не плачь… сестра… чего ты, — Видар держал ее ладонь. — Ты… чашку-то поставь, не лей на меня… умываться… еще время не пришло.

Улла опустила чашку. Взяла руку Видара обеими руками. Он сказал:

— Темно тут. Экономят, видать… родичи… А? Холодно. Ты вон… вся дрожишь. Плащ-то… твой где?

— Не знаю… потеряла…

— Это зря… зря. А где колдун? Эй… колдун! Бран! — Видар закашлялся, на повязке проступило алое пятно. Ахнув, Улла вцепилась в его руку.

— Я здесь, — ответил Бран.

— Хотел сказать… — Видар облизал губы. — Береги… сестру. Понял?

— Да. Понял.

— Смотри же. А отец твой… где?

— Здесь, — Дэвайн нагнулся к раненому.

— А-а… — Видар слабо усмехался. — Вот и еще… колдун. Демай, я… спросить хотел… Мне… сколько жить осталось?

— Ну, что ты, — промолвил Дэвайн. — Ты еще нас всех переживешь.

Брови Видара дернулись. Он глубоко вздохнул, пальцы сжали покрывало.

— Брось, колдун… нету времени… бодягу разводить. Ответь, сколько?

Дэвайн и Сигурд переглянулись.

— Не знаю. Час… два, — ответил Дэвайн.

Улла затряслась. Прижала к губам братнину ладонь.

— Сигурд, — сказал Видар. — Ты где?

— Тут, сынок, тут.

— Дай мне меч.

Сигурд удивился, но спорить не стал. Вынул из ножен меч и протянул юноше. Медленно, будто это стоило труда, Видар перевел взгляд на клинок. Оторвал от покрывала руку, потянулся к мечу, но рука, не слушаясь, упала.

— Ты… меня слышишь, Сигурд? — голос Видара звучал словно издалека.

— Да, сынок. Слышу.

— Слушай… внимательно, и все… слушайте. Клянусь перед всеми… на этом мече, что я не… не убивал сестру. Не убивал… ни сам… ни с… чужой помощью. Ее крови… на мне нет. Сигурд… где ты, Сигурд…

— Здесь. Я здесь.

— Хорошо. Клянусь предками… к которым я иду. Если вру, пускай… меня боги накажут. Я ее не убивал. Не убивал. Передай отцу, если он… если ему… это интересно.

Улла заплакала и лбом ткнулась Видару в плечо. Она корчилась, словно от жестокой боли. Видар прошептал:

— Мы… колдуна в дороге встретили. Поэтому вернулись. Колдун может подтвердить. Меня здесь… не было. Не было, клянусь. И я… никого не нанимал. Не я это, родич, — его пальцы судорожно вцепились в рукоять меча. — Не я… это. Не я. Скажи отцу, не я это!

Он подался вперед, со свистом втягивая воздух. Черные глаза расширились, и лицо перекосилось. Повязка насквозь пропиталась кровью. Сигурд взял его за плечи и уложил обратно.

— Я скажу, сынок. Обязательно скажу.

Видар опять закашлялся, на губах выступила кровь. Пальцы мяли одеяло. Он дышал тяжело, толчками, и больше ничего не говорил, лежал, устремив в пространство взгляд. Не стонал, не двигался, только дышал. Дышал еще целых три часа.

А потом перестал дышать и умер.

Его положили возле Асы, в капище. Отправились туда всем кланом, пришли все, даже старики и дети, даже слуги и рабы.

Даже конунг.

За эти дни Торгрим словно съежился, стал меньше ростом, похудел и поседел, а лоб прорезали глубокие морщины. У него был отсутствующий взгляд, точно он пристально смотрел куда-то внутрь себя. Он молчал, не отвечал, когда к нему обращались, не глядел по сторонам и, кажется, не замечал своего мертвого сына. И когда Видара уложили возле Асы на алтарь, у статуи Тора, конунг не издал ни звука.

Сигурд встал около него. Слуги подвели теленка. Ярл взял бронзовый изогнутый нож и протянул конунгу. Тот даже не взглянул. Он смотрел на Тора, смотрел пристально, задумчиво, в упор, словно чего-то ждал. Сигурд сдвинул брови и, взяв руку конунга, силой вложил в нее нож.

Торгрим вздрогнул и уставился на нож в своей ладони. Перевел глаза на Сигурда. Потом — опять на нож. Поднял голову. Перед ним был алтарь, на котором лежали его мертвые дети.

Он словно лишь теперь их и увидел. Застонал. Нож выпал, ударившись о пол. Теленок фыркнул и рванулся в сторону, слуга едва удержал веревку.

Но конунг ничего этого не замечал. Его глаза остановились. Он все смотрел, смотрел на них… Потянулся рукой к своей груди, дернул ворот, словно то была петля, накинутая ему на горло. Снова застонал, рванул рубаху, и ткань разодралась. Конунг рухнул на колени.

— Боги… — сказал он. — Боги…

Он ухватился за алтарь, прильнул к нему и обнял, как живое существо. Пальцы вцепились в камень. Конунг и сам сделался, как камень. Он, казалось, перестал дышать.

Люди в капище задвигались, заплакали, принялись сморкаться…

Подняв нож, Сигурд произнес:

— Што же, родичи. Стало быть, жертву я принесу.

Он сделал знак слуге, и тот принес бронзовую чашу. Другой слуга подтащил упиравшегося теленка. Сигурд, навалившись, запрокинул животному голову, поднял руку, в которой блеснул нож. Теленок замычал, раздувая бархатные ноздри.

— Великие боги, — сказал Сигурд. — Лучших своих мы отдаем вам нынче. Самых молодых, сильных и красивых, чистых, без порока. Примите их. Дайте им долгую жизнь в своем царстве, которую мы не смогли дать им на земле. И ты, великий Тор! — возвысил голос Сигруд. — Ты мудр и справедлив. Возьми наших детей, ведь они — и твои дети, как все мы. Заступись за них перед Царем Богов, потому што ты все видишь. Ты все знаешь, ты милосердный. Мы тебя просим. Будь им заступником заместо нас. Там, где мы не можем за них заступиться.

Мелькнул нож. Теленок замычал, забился. Слуга подставил чашу, и кровь струей ударила о дно. Людей окатило черными брызгами.

Наполнив чашу до краев, ярл выпрямился, шагнул к статуе Тора.

— Прими, великий бог, — промолвил он. — Прими это за наших детей. И если есть на них грехи, пускай они отмоются вот этой кровью.

Сигурд вылил кровь на камень возле статуи. Поклонился Тору в ноги. Поклонился остальным богам. Повернулся к замершей толпе и поклонился ей. Шагнул к алтарю.

— Ну, будем прощаться, родичи, — выговорил Сигурд. — Да не плачьте, боги справедливы. Они им лучшую жизнь дадут, я в это верю.

Сигурд поцеловал Асу в лоб, потом поцеловал Видара. Поманил к себе Уллу:

— Поди, доча, поди сюда.

Улла подошла, бледная и прямая, с высоко поднятой головой. Взгляд скользнул по брату и сестре — и в ней вдруг что-то словно надломилось. Она уцепилась за алтарь, затряслась, будто старуха, и упала бы на мертвых, если бы Сигурд ее не подхватил.

— Тише… што ты, доченька, — Сигурд отыскал глазами Брана. Кивнул. Тот подошел, принял Уллу у Сигурда из рук. Она была в полуобмороке. Бран отнес ее в угол, усадил на свой плащ, а сам сел рядом.

К алтарю тянулись люди. Сигурд стоял поблизости, и Бран видел, как он пару раз вытер рукавом лицо.

Все кончилось лишь в сумерки. Люди разошлись, в святилище остались конунг, Сигурд, Эйвинд да Бран с Уллой. На стенах горели факелы. Аса и Видар, лежавшие на алтаре, казались высеченными из камня.

— Давай, родич, — Сигурд подошел к конунгу. — Идем домой.