Ложь и клевета! Тщательно продуманная установка вековечных ненавистников великого народа.

Как видим, давнишняя «белая» идея, глубоко национальная, за которую шли в бой и умирали целые полки русских офицеров, мало-помалу как бы сама собой перетекала в идею «красную». России, ставшей Союзом Советских Социалистических Республик, надлежало оставаться государством мощным, независимым и гордым, которого никто и никогда не посмеет чем-либо унизить, оскорбить…

Внезапно вспомнился отсвет золотых погон на подгримированных актёрских лицах. В Красной Армии это утеряно и проклято, покрыто ненавистью долгих и кровавых лет войны. Хотя, если взять и хорошенько разобраться… Сейчас это возможно — времени уже прошло достаточно…

В офицерских полках совершенно не было интернационалистов — одни кондовые русские люди. Эти не пили кровь народа. Их выбор в жизни — служение, воинский долг и присяга. Они — защитники Отечества. Так называлась их профессия. За Отечество они и сложили свои головы, не дрогнув под истребительным огнём.

Что же руководило ими, если они даже умирали с песней?

Перед ним была всё та же русская душа, загадочная и непостижимая.

А не прозорливей ли они оказались, разглядев уже в те времена зловещие мордочки Кальсонеров и Швондеров? Будучи людьми несомненно образованными, они ожидали апокалипсических событий, полных библейской злобы за «черту осёдлости».

Ах, этот проклятый VI съезд партии!

Совершённый той осенью подлог оживил в сталинской памяти уроки старого и мудрого о. Гурама. Свершилось именно так, как он предупреждал. Мрачная туча ползучего сионизма накрыла российские просторы. Захватчики всеми способами насаждают свои нравы и законы. Идёт поспешное освоение завоёванной земли. Наглые захватчики ведут себе подобно миссионерам среди дикарей. Они добираются до национальной души покорённого народа, всячески приспосабливая остатки уцелевшего населения для продуктивной и безмолвной эксплуатации.

Моисей 40 лет водил своих евреев по пустыне, дожидаясь, когда вымрет поколение рабов. Он видел цель своих усилий и действовал уверенно, презирая ропот и хулу усталых единоверцев. Так было надо! Он не поддался жалости и победил — добился своего. И стал поэтому великим. Навсегда вошёл в Историю. Заслужил вечное поклонение тех, ради кого заставил принести такие обильные жертвы.

Великий человек не может быть подвержен жалости. Он на это не имеет никакого права. Сам долг повелевает ему, подобно хирургу, руководиться одной необходимой и осмысленной жестокостью.

Предстояло осуществить задачи, небывалые за всю историю человечества: исполнить наконец то, ради чего погиб на кресте Спаситель, Сын Божий. Об этом мечтали самые светлые умы, о них грезили самые просвещённые утописты. Коммунисты, добивавшиеся сокрушения самодержавия, полагали сказку сделать былью. И Генеральный секретарь верил, что русский народ во главе с партией большевиков эти планы осуществит. Разумеется, придётся трудно, необыкновенно трудно, но… лишь бы не мешали войны, заговоры и вредители.

Так или примерно так размышлял Генеральный секретарь, медленно подбирая чёткие ответы на все свои вопросы, желания, планы.

Сталин, как руководитель партии и державы, переживал трудные годы. Заклятый враг Троцкий сидел в Алма-Ате и, судя по сводкам, не думал униматься. Тяжело шла коллективизация села. А с Запада всё ощутимей доносился солдатский смрад фашизма: сначала Италия Муссолини, затем Польша Пилсудского. Кто следующий? Финляндия? Германия? Япония? Образовывалась сплошная линия фронтов. Будущих…

Необходимо было, не теряя времени, подготовиться, как следует. Иначе сомнут!

Этим и только этим были заняты все рабочие часы Генерального секретаря. Поэтому горело до утра одинокое окошко в старинном Кремле…

Истребление Булгакова, как писателя и живого человека, продолжалось. Одно время, уловив каким-то нюхом предельную занятость Сталина, потеснили из репертуара даже «Дни Турбиных». Для автора это означало настоящий жизненный крах: иссяк единственный финансовый ручеёк, обеспечивавший сносное существование.

Конец 20-х гг. для партии, народа и страны запомнился крайним обострением борьбы, начавшейся не сегодня и не вчера, а ещё в тот вечер, когда в моросящей балтийской мгле рявкнуло носовое орудие «Авроры». России предстояло прекратить своё национальное существование. Пролетарский интернационализм неожиданно обернулся чудовищным антирусским интернацизмом. «Красный террор» смёл в могилы пять сословий её многоукладного населения. Сейчас вопило ломаемое крестьянство. Новая власть не трогала лишь живучее мещанство.

Мировой сенсацией явился приезд в Москву архитектора Корбюзье. Ему предстояло снести весь исторический центр Москвы и застроить его стеклянными коробками. Старая русская столица должна была неузнаваемо изменить свой облик.

«До каких пор, — восклицал К. Зелинский, — мы должны беречь кирпичные кости Ивана Грозного?»

Он требовал взорвать собор Василия Блаженного и здание Исторического музея.

Журнал «Искусство коммуны» провозгласил: «Мы претендуем, чтобы нам позволили использовать государственную власть для проведения своих художественных идей!»

Сам Корбюзье с интересом ездил по Москве и намечал будущие строительные площадки. Особенное внимание он уделил старинным районам Замоскворечья, где всё дышало русской стариной. «Москва, — авторитетно заявил он, — это фабрика проектов, обетованная земля техников. Здесь творят архитектуру новую, целеустремлённую».

Разрушение русской столицы всем своим авторитетом поддерживал первый секретарь МГК Никита Хрущёв.

Над обречённым Замоскворечьем заклубились тучи пыли. Готовился фронт больших строительных работ. В первую очередь сносились самые красивые, самые исторические памятники национальной архитектуры. Исчезло несколько сотен православных храмов. Взорвали Красные ворота — памятник победы Петра Великого над шведами. («Не было у вас никаких побед, мерзкие гои. Не выдумывайте!») В одну ночь исчезло замечательное Садовое кольцо с его столетними липами, вязами, дубами.

К счастью, проект новой Москвы затребовали наверх. Объяснения членам правительства давал какой-то картавый архитектурный шустрик. Он живо манипулировал макетами Кремля, ГУМа, Лобного места, собора Василия Блаженного. Величайшие сооружения русских зодчих он небрежно убирал в сторону, заменяя их кубическими зданиями из бетона и стекла. Сталин, слушая и наблюдая, медленно накалялся. Когда шустрик откинул макет Василия Блаженного, он не вытерпел:

— Положи-и на место! — процедил он и решительно вышел.

Обсуждение проекта провалилось.

Исторический центр Москвы уцелел от разрушения.

Таков был общественный фон, на котором безжалостно, как липы Садового кольца, уничтожались лучшие представители русской литературы.

Захватчики хозяйничали нагло, беззастенчиво. Присвоив себе монополию на глупость.

Булгаков, избиваемый, оскорбляемый, уничтожаемый, держался из последних сил. Но враги не спускали с него глаз. Он завершил работу над пьесой о Пушкине. Критик М. Загорский зарубил её за «невысокий художественный уровень». О пьесе «Мольер» журнал «Театр и драматургия» отозвался как о «низкопробной фальшивке». Наметились связи с Театром сатиры. Однако решительно вмешался Мейерхольд, заявив, что он не позволит «белогвардейцу пролезть на эту сцену».

Пьесы Булгакова с успехом ставились за рубежом. Однако весь гонорар ухитрялся получать какой-то Захар Каганский (разновидность тамошних Кальсонеров).

Как мастера сюжетных разработок Булгакова стали привлекать к созданию оперных либретто. Писатель оставался верен своей теме. Его перу принадлежит либретто «Минин и Пожарский», «Пётр Великий», «Мёртвые души», «Война и мир», «Дон Кихот».

Поразительная живучесть жертвы, её идеологическое упрямство доводили ненавистников до белого каления. Не помогали ни бульдожья хватка, ни отточенные клыки. Истребляемый писатель продолжал дышать, двигаться, появляться в театрах и редакциях — главное же: писать.