Днепръ бо потече изъ Волковьскаго леса, и потечеть на полъдне, а Двина ис того же леса потечеть, а идеть на полунощье и внидетъ в море Варяжъское; ис того же леса потече Волга на въстокъ, и вътечеть семьюдесятъ жерелъ в море Хвалисьское. Темже и из Руси можеть ити по Волзе в Болгары и в Хвалисе, и на въстокъ доити въ жребий Симовъ, а по Двине въ Варяги, изъ Варягъ до Рима, отъ Рима же и до племени Хамова. А Днепръ втечетъ в Понетьское море жереломъ, еже море словеть Руское…»

Далее следует совершенно замечательная по своей нелепости история о том, как апостол Андрей совершал путешествие вверх по Днепру, из Чёрного моря в Балтийское.

«Оньдрею учащю въ Синопии и пришедшю ему в Корсунь, уведе, яко ис Корсуня близь устье Днепрьское, и въсхоте, пойти в Римъ и проиде въ вустье Днепрьское, и оттоле поиде по Днепру горе, и по приключаю приде и ста подъ горами на березе. И заутра въставъ и рече к сущимъ с нимъ ученикомъ: „видите ли горы сия? Яко на сихъ грахъ восияеть благодать Божья; имать градъ великъ быти и церкви многи Богъ въздвигнути имать“. И въшедъ на горы сiя, благослови я, и постави крестъ, и помоливъся Богу, и сълезъ съ горы сея, идеже послеже бысть Киевъ, и поиде по Днепру горе. И приде въ Словени, идеже ныне, Новъгородъ, и виде ту люди сущая, како есть обычай имъ, и како ся мыють, и хвощются, и удивися имъ. И иде въ Варяги, и приде в Римъ, и исповеда, елико научи и елико виде…»

Цитирую по тексту Лаврентьевской летописи в том виде, как он был представлен, с исправлениями и дополнениями по другим спискам в издании археографической комиссии под редакцией А. Ф. Бычкова, вышедшем в Санкт-Петербурге в 1872 году[2]. Просто он у меня под рукой. Но, по сути, комиссией в данном месте были внесены минимальные правки. Из изначального Лаврентьевского текста, такого, как он издан в Полном собрании русских летописей, ушло только шокировавшее историков ещё царской России упоминание о трёх, а не одном жерле Днепра. Да лес, из которого берут своё начало три великие реки, назван Волковским, а не Оковским, как это обычно принято. Причём именно это чтение — Волковский — на деле явно ближе к действительности, что подтверждается и другими источниками.

Неплохо бы было для начала разобрать сам текст. Хотелось бы напомнить читателю: единого представления о том, кем, когда, где и на основании каких источников была написана Повесть временных лет, у историков нет. Вернее, нет теперь. В течение длительного времени, с начала XX века, после классических работ А. А. Шахматова по истории русского летописания, считалось, что было три редакции ПВЛ, доведённые, соответственно, до 1111 года монахом Киево-Печерского монастыря Нестором (вернее, Нестером, так, как справедливо указал А. Л. Никитин, писалось на самом деле имя автора «Чтений о Борисе и Глебе» и «Жития Феодосия»), до 1116 года игуменом Выдубицкого монастыря Сильвестром и до 1118 года неким духовным лицом, близким к Мстиславу Владимировичу. К тому же предполагалось наличие более древних летописей, использованных авторами Повести. Шахматов самой старой датой летописного свода («древнейшего», по его обозначению) считал 1073 год. Более поздние историки могли не соглашаться с авторством той или иной редакции, датировкой предшествующих сводов (при этом нередко углубляя их в древность, аж до конца X века), но основные положения шахматовской концепции оставались неизменными.

Лишь во второй половине XX века, в первую очередь стараниями А. Г. Кузьмина, было достаточно убедительно показано, что Нестор никакого отношения к первой редакции ПВЛ не имел. Это следует хотя бы из того, что произведения, явно ему принадлежащие («Чтения о Борисе и Глебе» и «Житие Феодосия»), написаны не то что в другом стиле, а даже по фактам отличаются от Повести временных лет. Интересующихся отошлю к «Начальным этапам древнерусского летописания»[3]. А здесь, чтобы не быть голословным, упомяну хотя бы, что в летописи Борис (первый русский святой) княжил в Ростове, а в «Чтениях…» — во Владимире Волынском. А его брат Глеб жил, по «Чтениям…», в Киеве и бежал оттуда на север на корабле. По летописи же он был в Муроме и оттуда ехал в Киев, строго в противоположном направлении. То же самое — о житие печерских монахов. В «Житии…» новый Печерский монастырь был основан Феодосием, а по летописи — Варлаамом. И так далее.

Интересно, что список таких нестыковок был составлен ещё Н. И. Костомаровым, то есть известен Шахматову. Было известно и то, что автор летописи, по его собственному утверждению, пришёл в монастырь при Феодосии, а Нестор — при его преемнике, Стефане. Но Шахматов это проигнорировал, просто заявив, что Нестор писал летопись во время, которое было «отделено от первых литературных его опытов промежутком в 25 лет. Приёмы его творчества за это время могли измениться и усовершенствоваться»[4]. При чём тут приёмы, если речь идёт о вполне конкретных фактах? В том числе касающихся жизни самого Нестора. Он что, за 25 лет лучше узнал, к кому из настоятелей пришёл в монастырь?

Так что от Нестора, как первого летописца, вполне можно отказаться. Скорее, следует признать, что его имя попало в заголовки некоторых летописей позже, когда настоящего автора уже забыли. А Нестор благодаря своим произведениям, в которых не забывал себя упомянуть, был известный «литератор». Кому, как не ему, оставалось приписать создание летописей? Что и сделали некоторые переписчики и продолжатели. Отметим: не все. В целом ряде летописей имени Нестора в заглавии нет.

Далее было доказано, что Сильвестр мог быть не более чем переписчиком летописи, но никак не её продолжателем. Ну хотя бы потому, что его приписка («Игумен Сильвестр святого Михаила написал книги эти летописные…») есть в конце Лаврентьевской летописи, где стоит после неоконченной летописной записи 1110 года. А Ипатьевская, в которой погодная статья доведена до конца, её не содержит. Теперь же большинством, пожалуй, исследователей признаётся: Ипатьевская не просто восходит к тому же прототипу, но и является более полным и старым его изложением. А. А. Шахматов полагал, что позднейшие редакторы дописывали Лаврентьевскую летопись, создавая из неё Ипатьевскую. Или даже пользовались разными редакциями ПВЛ. Нынешние историки, особенно после работ М. Х. Алешковского, резонно замечают: проще предположить сокращение, чем расширение. Тем более по тексту видно: Лаврентьевская летопись более сухая и менее подробная. Что же, считать, что древний автор Ипатьевской летописи специально разукрашивал текст и при этом выдумывал факты? Гораздо логичнее признать: человек, писавший Лаврентьевскую летопись, делал выжимки из полной версии, оставляя только основное.

Заметим, что Алешковский был ещё более категоричен. «Текст Повести временных лет в Лаврентьевской летописи представляется… результатом сокращения того текста, который сохранился в Ипатьевской летописи. Это сокращение не носит редакторского характера, не закономерно, не является результатом намеренного редактирования и, возможно, появилось не в XII в., а позднее и в результате не одного, а нескольких переписчиков», — писал он[5]. То есть он Сильвестра вообще никаким редактором не считал, только переписчиком, да и то одним из многих.

И уж тем более проблематичным надо признать наличие третьего редактора. Его и раньше-то различные историки отождествляли с различными персонажами. Так, Б. А. Рыбаков считал его «Василием, мужем Святополка Изяславича», М. Х. Алешковский — «новгородцем Василием, внимательным читателем Хроники Амартола», и так далее. Теперь его существование вообще берётся под сомнение.

В результате история русского летописания оказалась практически в той же ситуации, в которой она пребывала до Шахматова: о месте, времени и авторе ничего не известно. Каждый выдвигает свои версии. Наиболее разработанной в настоящее время представляется версия А. Л. Никитина. По ней, автором ПВЛ является инок Киево-Печерского монастыря и келейник преподобного Феодосия Иларион[6]. Персонаж это вполне исторический, поскольку упомянут как раз Нестором: «И се пакы тъ же чърньць Иларионъ съповеда ми, бяше бо и книгамъ хытръ писати, сии по вся дни и нощи писааше книгы въ келии у блаженааго отца нашего Феодосия, оному же псалтырь усты поющю тихо и рукама прядуща вълну или кое ино дело делающа»[7]. Правда, кроме этих строк, мы ничего про гипотетического летописца не знаем. Никитин все «данные его биографии» выводит из текста летописи, сперва априори посчитав, что летописец — это Иларион.