Сверкнула молния, грохнул гром, и Тормод вцепился зубами в плечо, чтоб не вскрикнуть. На глазах непроизвольно выступили слезы – гадкие и обидные в своей неизбежности: у каждого есть свой предел страданий, которые тело может безропотно выносить, а когда рубеж тот пройден, оно, не оглядываясь на силу духа хозяина, начинает облегчать себе мучения чрез крохотные соленые капли.

Тормод пытался стереть слезинки дрожащими от напряжения руками, как вдруг ему на плечо легла чужая ладонь:

- Грозы, что ль, боишься? – мягкий, слегка удивленный голос. Тормод только затряс головой, а потом, для верности, буркнул:

- Нет.

- Тогда что?

- Все… хорошо.

- Ага, я вижу, - недовольные интонации заставили напрячься и поднять-таки голову, чтоб взглянуть, кто ж вдруг так обеспокоился его, Тормода, состоянием.

Эрленд стоял, слегка склонившись и как-то по-доброму щуря глаза. На раба отца, он, казалось, впервые смотрел без издевки или неприязни, и это пугало.

- Так что случилось? – Тормод попытался дернуться, но пальцы на плече резко сжались, не пуская.

- Руки, - раздраженно выдохнул он и снова попытался отстраниться. Эрленд же нахмурился и, покрепче ухватив запястье, подтянул кисть Тормода к самым глазам, присвистнул.

- Пошли, - дернул Тормода вверх и, не глядя на вялые попытки сопротивления, потащил к себе. – Садись, – непререкаемо.

Тормод опустился на застеленное зеленоватым покрывалом мягкое ложе и прижал руки к груди. Эрленд повозился где-то в углу – вспыхнул и задымил факел, даря неровный мерцающий свет. Эрленд прошел к противоположной стене, которая по-прежнему тонула во тьме, что-то поднял и, вернувшись в круг света, сел рядом с Тормодом, сжимая в руках небольшую крынку с прикрытым кусочком сукна горлышком. Развязав бечевку, он убрал тряпочку и по комнате поплыл смолянистый запах хвои и каких-то трав. Зачерпнув густой тягучей мази, Эрленд толстым слоем нанес ее на изувеченные руки, а потом быстро сложил ладони Тормода вместе и умотал их одеялом. Тормод отстраненно подумал, что отстирать шерсть от жирной мази будет непросто.

- Погоди, сейчас легче станет, - мазь приятно покалывала кожу, теплая ткань согревала суставы. Медленно, но верно боль отступала. – Кто ж тебя так?

- М?

- Пальцы, говорю, кто покалечил? И за что? Сбежать хотел?

- Эм… нет.

- А что тогда?

- Это была месть, - и почему отвечает?

- И что же ты натворил, что тебе так отомстили?

- Я? Тоже пытался мстить.

- Ты? – похоже, сама мысль о том, что раб может мстить, казалась Эрленду дикой. - За что?

- Он украл и отдал на поругание мою сестру.

- С ним должен был разбираться ваш хозяин, - недоуменно пробормотал Хаконсон, а из горла Тормода вырвался сухой, горький смех.

- Да не было у нас хозяев.

- То есть как, не было? Ты что… ты не родился трэллом?

Тормод только головой покачал да стиснул укутанные ладони.

- Не всегда все такое, каким кажется на первый взгляд?

- Ты не трэлл. А я, как видишь, не такой уж и ублюдок, - на скептический взгляд Тормода Эрленд ответил тихим смехом. – Как руки?

- Спасибо. Вполне терпимо.

- Так, хорошо, тогда… - Эрленда прервал стук в дверь. – О… проклятье Локи на мою голову! Подожди.

Эрленд слегка приоткрыл дверь и вышел. Быстро вернулся и, встав перед Тормодом, почесал в затылке.

- Так. Я сейчас должен уйти… Тор всемогущий! Эта похотливая шлюха заездит меня… уф… Ты можешь спать здесь.

- Но…

- Спи. А я пошел. Приставучая рыжая сучка, как же…

Дальше Тормод не слушал. Потому что Эрленд шел к его сестре. Чтоб разделить с ней ложе. Снова захотелось выть, но теперь уже от боли не телесной. Во что этот сумасшедший мир превратил его сестру? Вторая шлюха всей Норвежской земли, так теперь ее звали. И, что самое ужасное, заслуженно. Как, как его маленькая хрупкая Ингеборга могла стать такой? Как? Чем прогневил богов род Тормода, что столько грязи и боли выпало на их долю?

***

Во рту стоял гадкий кислый привкус, голова премерзко гудела. Так Норд не напивался еще ни разу, а все старания Торира. Этот великан еще с самого первого посещения Нордом конунговских пиров норовил подсесть. И ведь ничего не поделаешь, терпеть приходится. А вчера этот ётун-недоросток напоил Норда так, что тот ноги еле переставлял, благо язык свой он контролировал лучше и не сболтнул ничего лишнего.

Но голова болела… а еще плечо затекло. Разомкнув веки, Норд дернулся от резкого света и накрыл лицо ладонями. Потер глаза, разгоняя светлые пятнышки и стирая появившиеся за время сна в уголках желтоватые кристаллики. Повернул голову и замер в немом удивлении: на его плече, тихо посапывая, лежала растрепанная Ингеборга. Скользнув взглядом ниже, Норд дернулся и подскочил: девушка была совершенно голая, только густые волосы слегка прикрывали белые плечи да грудь. В голове словно колокол английской церкви грянул, мир перед глазами заплясал, к горлу подступил тугой склизкий комок.

Усилием воли Норд подавил все неприятные ощущения – не до них. Мысль была одна, лаконичная, но четкая: «неспроста!» Неспроста его вчера напоили. И ночевать оставили неспроста. И с девицей, что уже несколько пиров трется об Ингольва, он проснулся неспроста. Норд уже хотел было встать и уйти, как дверь комнаты, где они находились, распахнулась, и в проеме возник разъяренный ярл.

- Ты!!! – взвыл Ингольв. – Ты украл мою женщину! Это… это…

Тут же подскочила Ингеборга и, состроив испуганно-обиженную мордочку, всхлипывая, кинулась к ярлу.

- Я… Такое не прощают! – продолжал греметь Ингольв. – Она – подарок конунга! Ты посмел… Я буду говорить на тинге!

* Эливагар – в германо-скандинавской мифологии река, протекающая в самой северной части Нифльхейма («темный мир», страна, лежащая в первозданной мировой бездне), чьи воды ядовиты, и, когда они застывают, яд инеем выступает на поверхность.

** Тинг – древнескандинавское и германское правительственное собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области. Тинги, как правило, имели не только законодательные полномочия, но и право избирать вождей или королей. Так же на тингах проходили суды. В славянских странах аналогом тинга является вече.

========== Глава 17 ==========

        <right>Глитнир столбами

из золота убран,

покрыт серебром;

Форсети* там

живет много дней

и ладит дела.

(Видение Гюльвы.

Из Младшей Эдды)</right>

          Упрямо сжимая челюсть и стискивая кулаки, так что короткие ногти оставляют кровавые полукружья на грубой коже ладоней, Норд стремительно шел к главной площади. Бредущий следом Торвальд то и дело бросал на него напряженные, полные тревоги взгляды. Несмотря на по-зимнему холодный ветер, лоб викинга был покрыт влажной пленкой испарины, и капли горького пота склизко бежали по вискам и спине.

          Не дойдя до площади пары дюжин шагов, Норд остановился и сделал несколько глубоких вдохов. Тряхнул непокрытой головой, хмыкнул, словно сам себе что-то сказал, и, отбросив смущающий душу страх, шагнул в толпу. Обвешанные оружием бонды галдели не хуже торгующих баб на рынке, только голоса их были ниже и грубее. Гомон нередко разбавлялся бряцаньем мечей и секир или глухими ударами щитов.

          Изогнув губы в лихой улыбке превосходства, Норд пробился в первый ряд, заплатив за это множеством синяков на ребрах и напрочь оттоптанными ногами. Торвальду, следующему сразу за другом, путь дался легче, и он остановился за спиной Норда, глядя на судилище поверх лохматой макушки.

          Кое-как пристроив свой клинок, чтоб его рукоятка не впивалась в бедро, Норд удовлетворенно выдохнул и стал рассматривать тех, кто сегодня будет держать его судьбу за горло. В центре площади, окруженные веревкой, натянутой на ореховые вехи, сидели судьи. Четверо разных во всем, от возраста и облачения до выражения лиц, мужчин. Крайним справа был высокий, сухой как истлевшее дерево старец. Его волосы и борода казались легким беловатым свечением, окутывающим голову и плечи. Руки старика тряслись, но продолжали сжиматься на рукояти тяжелой секиры. В голове у Норда мелькнуло, что, видно, внуки приносят оружие деда на площадь, ибо сам он едва ли сможет оторвать топор от земли. По правую руку от старика сидел полный и улыбчивый мужчина средних лет. Его лицо не было отмечено ни мудростью долгой жизни, ни отвагой и безрассудной честностью молодости, и несведущий непременно удивился бы, как вообще оказался он в границе суда. Со второго края вольготно расселся тот, кого бы можно было назвать образцом совершенного викинга, и, если бы людей разводили как животных, он без сомнений стал бы главным быком-осеменителем. Даже сидя он казался высоким и могучим. Несмотря на холодный день, рукава его рубах были закатаны, и бугрящиеся под бледной, покрытой золотистыми курчавыми волосками кожей мускулы ретиво доказывали даже не спорящим, что их хозяин невероятно силен. А вот четвертый судья… Пусть нахальная улыбка уверенного в своей правоте человека и не сошла с лица Норда, но нутро его сжалось в холодный скользкий комок, а после взорвалось ледяными иглами: на голову возвышаясь над бравым молодцом, подле пухлого мужичонки восседал Торир, и его оскал ничуть не уступал тому, что красовался на лице Норда, только было в нем и еще что-то такое гадкое, опасное, острое, наполняющее ярла уверенностью.