С тонким тактом, без ухаживания за аристократией отбирает правительство состав государева полка, окружая особу царя группой наиболее преданных ему лиц. В 1550 г., после большого смотра, была отделена тысяча «помещиков детей боярских лучших слуг» из провинциальных военных как княжеского, боярского, так и простого дворянского происхождения. В составлении списка обнаружились все достоинства московской правительственной историографии и статистики. Были приняты во внимание старые заслуги, дела отцов. Среди «тысячи» есть дети испытанных воевод, сыновья пленников несчастливой оршинской битвы 1514 г., встречаются имена синодика Успенского собора, куда, по повелению государя, записывались на вечное поминовение воины, «храбрствовавшие и убиенные по благочестию за святые церкви и за православисе христианство».

В походе тысячники составляют штаб и гвардию войска: всегда они должны быть готовы на посылки, т. е. исполнять разлиные поручения; чтобы иметь непосредственно под руками и наилучше вознаградить этот отборный состав администрации, царь испоместил всех, кто не имел подмосковных, владениями в ближайших окрестностях столицы. Высшая власть не забыла потом своих обещаний: на должностях воевод, наместников, послов мы встречаем в последующие годы все те имена, которые были записаны в 1550 г. в Тысячную книгу.

При Иване IV завершается начатое Иваном III превращение всех землевладельцев, вотчинников наравне с помещиками, в подвижное пожизненно служащее воинство. Монархия собирается взять в свое распоряжение все земли, занятые воителями, обратить их всех в государственных ленников. С этою целью Иван IV предлагает Стоглавому собору в 1551 г. привести в известность размеры вотчинных и поместных владений, сколько за кем числится земель, и затем произвести вновь поместную разверстку так, чтобы каждый получил по достоинству. Далее — завести вотчинные книги для записи в них всех изменений, происходящих во владении вотчинными землями, а также для описи вотчин, сколько в них пашенной земли, лесов, всяких угодий; царь выражает намерение описывать различные угодья для поместий в определенных соотношениях, чтобы хозяйство окупало службу; прибыль в поместьях должна принадлежать пользователю; однако он не свободен в распоряжении землей, и если он запустошил пожалованное имение, — царь грозит ему опалой. Наконец, собору объявлено, что царь решил послать писцов описать и смерить государство.

Эти торжественно-властные заявления переносят историка в далекую старину, ко временам блистательных римских цезарей, владевших громадными территориями, сажавших десятки тысяч ветеранов на строго вымеренные участки земли, поручавших ученым землемерам производить подробную опись недвижимости, инвентаря и ценностей. Основательность московской разверстки, точность приемов государственного хозяйства, неуклонная и беспощадная требовательность в делах службы дорисовывается одной частностью, находящейся в числе вопросов, предъявленных Стоглаву. Царь предлагает проект устроения вдовых боярынь. Здесь все предусмотрено: как быть, если вдова убитого воина молода и может выйти замуж; как быть, если у нее подрастают сыновья, какой оклад им приходится получать, какова обязанность второго мужа и вотчима детей первого брака. Высшая власть заботится о том, чтобы земля не уходила от службы, но вместе с тем страхует жизнь служилого воина, обеспечивая пропитание его семье.

Об этом удивительном для иностранцев устройстве обязанных службой землевладельцев повествует с наивным восторгом Ченслор, первый из англичан, давший описание московских нравов. «Пусть подумают, как легко здесь найти поместье или землю, и как много здесь людей, обязанных снаряжаться на всякую войну во владениях государя. В этой стране нет собственников (курсив мой. — Р. В.), но каждый обязан итти по требованию государя, солдат или работник, со всеми необходимыми принадлежностями». Ченслор рассказывает далее, что если помещик умрет без мужских потомков, имение отбирается; если донесут об увечности и неспособности помещика к несению службы и розыск установит правильность донесения, поместье отбирается у него, за исключением малой доли на прокормление увечного и его жены. «И он не смеет жаловаться на это: в ответ он скажет, что ничего не имеет, а что есть у него, то в руке бога и государя, но не может он сказать, как обыкновенно говорит англичанин, когда имеет что-либо: это во власти бога и моей. Говорят, что эти люди содержатся в великом страхе и послушании, так что всякий отдает на волю и в распоряжение государя имение, которое он накоплял и возделывал всю жизнь».

Вдохновляясь все больше и больше своим предметом, Ченслор, сам, повидимому, монархист по убеждениям, делает откровенное признание относительно своих соотечественников: «О если бы эти дерзкие бунтовщики содержались в таком же подчинении, чтобы они научились своим обязанностям по отношению к королям. Русские не могут сказать, как говорят ленивцы в Англии: я найду королеве человека служить вместо себя или проживать с друзьями дома, если есть достаточно денег. Нет, это невозможно в здешней стране; русские должны подавать униженные челобитные о принятии их на службу, и чем чаще кто посылается в войны, тем в большей милости у государя он себя считает».

После такой характеристики Ченслор выводит общее заключение: «Если бы русские знали свою силу, никто не мог бы бороться с ними, а от их соседей сохранились бы только кой-какие остатки!»

4

Завоевание Казани и последовавшее затем покорение Поволжья создали в мусульманском мире впечатление могущественного волшебства. Казалось, нет более преграды, которую бы не одолела сила Москвы, и нет конца ее продвижению. Следом за взятием Астрахани в 1556 г. московские воеводы быстро доходят до Кавказа и ставят крепости на Тереке. Одно время власть московского правительства простиралась и на часть Закавказья, если судить по тому, что в 1567 г. по ходатайству Дженкинсона, исследователя среднеазиатских путей, англичанам было разрешено беспошлинно торговать в Казани, Астрахани, Нарве и Дерпте, Булгарии и Шемахе.

В Москве как будто слагается план покончить с Крымом: одна экспедиция, переправившись в 1557 г. через Днепр, нападает за крымских татар с литовской территории, другая пытается пробиться через Перекопский перешеек. Собирая впечатления этих грозных для степного мира лет, московский посланник у ногаев, Мальцев, доносил, что около Астрахани «все трепещет царя государя, единого под солнцем страшила бусурманов и латинов».

Понятно, что в самой Москве покорение Казани воспринималось как событие необычайной важности. Французский историк конца XIX века К. Валишевский подсмеивался над «азиатской лестью» митрополита, сравнивавшего Ивана IV при его победоносном возвращении в 1552 г. с Александром Невским, Дмитрием Донским, Владимиром Святым и Константином Великим. Нам эти сравнения не кажутся странными: церковник лишь по-своему выразил событие падения грозного оплота крупнейшей орды, благодаря которому московский царь высвободился от близкого, нависшего над ним врага и впервые дал в восточных равнинах перевес европейской культуре и государственности.

Между прочим интересно, что московская дипломатия извлекла из покорения Казани и Астрахани новый довод для оправдания перед западными державами царского титула. После брака Ивана III с греческой царевной в 1472 г. в Москве стали особенно настойчиво развивать теорию о перенесении царского титула из Византии. В переговорах с Литвой в 1553 г. решено было изменить теорию: говорить сначала о царском звании Владимира Святого, который на иконах писан царем, потом сослаться на титул и права Мономаха и наконец настаивать на том, чтобы по взятии царства Казанского Иван IV сам стал царем.

Не дожидаясь окончания южных походов, Иван IV в 1558 г. начинает новую войну за обладание Ливонией, войну, которая становится делом его жизни, источником его крайних увлечений, а под конец и трагедией его царствования. В то же самое время он решительно расходится с большинством своих старых советников, с составом опекавшего его фактического регентства. Открывается период вполне самостоятельной политики Грозного, сложной и широко раскинутой, где дипломат и стратег ставит непомерные и беспощадные требования стране.